Лукавый взор

– По воскресеньям я устраиваю небольшие приемы. Буду рада видеть вас у себя, господин Араго. Я живу почти напротив площади Вогезов. Серый особняк в ампас Вьё Пюи, в тупике Старого колодца[21 - Тупик— довольно распространенное во Франции название маленьких проулков, в которые можно попасть только с одной стороны.]. Милости прошу. Прощайте, господа.

Господа ответили разноголосым любезным мычанием.

Араго промолчал, только на миг сильно, до боли стиснул зубы.

Серый особняк в тупике Старого колодца, почти напротив площади Вогезов… Какое пугающее совпадение!

Несколько мгновений с лестницы доносился скрип ступенек, потом он затих, что означало: графиня и Ролло уже внизу. Переглянувшись, Вальмонтан и Конкомбр кинулись к окнам да так и прилипли к ним.

Араго стоял неподвижно.

Решится ли он переступить порог особняка в тупике Старого колодца, не вспоминая того ужаса, который некогда испытал в погребе этого дома?

– Нет, вы только поглядите на нашего Ролло! – ворвался в его мысли возбужденный визг тщедушного и плешивого Конкомбра, который относился к плечистому красавчику репортеру с почтительной и восхищенной завистью.

– Похоже, он немало преуспеет в высшем обществе! – ревниво просвистел сквозь зубы Вальмонтан.

– Высшее общество в наше время в тупике Старого колодца уже не селится, как и вообще близ площади Вогезов! Он потерял былую популярность! – отрезал Конкомбр, который был дотошен до занудства во всем, от своих гроссбухов до всевозможных тонкостей comme il faut [22 - Comme il faut – как должно быть (франц.)], и оглянулся на Араго: – А мне-то казалось, эта красавица строит глазки вам, мсье редактор!

– Мне тоже так казалось, – ухмыльнулся тот, снимая с вешалки свои редингот[23 - Редингот – верхняя одежда, нечто среднее между длиннополым сюртуком и приталенным пальто, очень модная в описываемое время.] и цилиндр.

– Смотрите, смотрите! – причитал Вальмонтан. – Появляется фиакр, Ролло подсаживает графиню… она протягивает ему руку через окно, он целует… целует ей руку! Ну и ну! Она ему что-то говорит и улыбается, ах, как она улыбается! Фиакр уехал, а Ролло стоит как дурак посреди мостовой!

– Поскольку мне не нравятся дураки, я уйду через черный ход, – заявил Араго, торопливо надевая редингот, необходимый в этом холодном мае, и беря трость. – Вальмонтан, сегодня вы запираете редакцию. Не забудьте погасить огонь в камине.

Араго, отвесив общий поклон, выскользнул в дверь, ведущую на лестницу для слуг.

Спустившись и открыв дверь во двор, он огляделся, не обнаружил ничего подозрительного и, зажав подмышкой трость, вынул из-под борта сюртука заветный листок. Когда Араго взглянул на него еще наверху, в редакции, в первый раз, то решил, что ему померещилось. Ну не может этого быть, не может!.. Теперь вышло, что не померещилось.

Письмо и в самом деле оказалось написано по-русски. Не слишком грамотно, со множеством ошибок, но по-русски! Начиналось оно с обращения к некоему господину гусару Д., и от этих слов у Араго перехватило дыхание.

Эти слова – «гусар Д.» – много значили для него. Очень много! Но откуда, черт возьми, откуда они были известны Лукавому Взору?!

* * *

Он не мог оторвать настороженный взгляд от странного послания, а потому не обратил внимания на молодую женщину в сером платье и сером капоре, принакрытом, несмотря на прохладный день, всего лишь канзу такого же цвета[24 - От франц. canezou – большая косынка или большой платок с длинными концами из лёгкой ткани или кружев. Канзу прикрывал шею и декольте дамы; иногда концы его завязывали на спине.].

Женщина появилась в подворотне, несколько мгновений смотрела на замершего в недоумении главного «бульвардье», на дрожащий в его руке листок, а потом, легонько вздохнув, исчезла.

На улице Мартир она прижалась к стене, чтобы умерить биение сердца.

Араго ее не заметил. А если бы даже заметил, то не узнал бы. Уж сколько раз она сталкивалась с ним лицом к лицу, иногда случайно, иногда нарочно – и все напрасно! Конечно, Араго не мог вспомнить ее, они слишком уж давно не виделись, да и слишком уж она с тех пор изменилась, однако просто взглянуть с интересом, улыбнуться, как-то показать, что незнакомка его привлекает… Нет! Скользнет глазами рассеянно, а то и вовсе пройдет мимо не глядя.

Молодая женщина устало вздохнула. Эта давняя, эта безнадежная любовь настолько ее измучила, что иной раз она чувствовала себя узницей, приговоренной к пожизненному заключению. И всё же не могла сбросить эти чудесные путы. Да и не хотела.

Не хотела, вот в чем беда… Вот в чем счастье!

Она так глубоко задумалась о прошлом, что не сразу очнулась, услышав совсем близко торопливые, четкие мужские шаги.

Араго!

Ох, нет, сейчас с ним никак нельзя столкнуться! На днях им предстоит встреча, и на той встрече он не должен ее узнать. Ни в коем случае! Слишком многое поставлено на карту!

Она нагнулась, сделав вид, будто поправляет расстегнувшийся башмачок, и не разгибалась до тех пор, пока Араго не прошел мимо и шаги его не стихли за поворотом.

Наконец молодая женщина выпрямилась и неспешно пошла в сторону бульваров, не без гордости размышляя, что выполнила очень немалую часть сложной задачи, которую поставила себе в своей одинокой войне – в той самой, которую она ведет против множества врагов. Араго получил ее письмо, прочитал – и, без сомнения, сейчас кликнет фиакр и поедет туда, куда должен поехать. Он не раз будет менять экипажи, на всякий случай запутывая следы, и в конце концов подойдёт к дому на фобур Сент-Оноре, предместье Святого Гонория, пешком, уже в темноте, скрытно, не с парадного крыльца, а через укромную калитку в ограде… И тот старый, высокомерный, дерзкий упрямец, к которому Араго сейчас направился, должен будет поверить письму, должен будет послушаться, несмотря на то, что считает себя неуязвимым. То-то взъярятся враги, которых она ненавидит и к которым подобралась так близко, как только могла, – то-то взъярятся враги, когда дерзкий старик улизнет от них!

До чего же ловко она придумала, что решила передать свое послание через Араго… Отправить по почте было бы неосторожно: письмо могло вообще пропасть, такое случалось, и во Франции только ленивый не бранил нерадивых почтальонов! Если же она сама пойдет к этому старому упрямцу, чтобы все рассказать, он, возможно, и поверит, но уже не выпустит ее. С него станется и под замок посадить! Ну да, он хочет спасти ей жизнь…

Но выйдет так, что это она спасет ему жизнь. А главное, хотя бы на время избавится от его хлопот и забот, которые ей только мешают.

Только бы этот излишне заботливый старый упрямец ни о чем не проболтался Араго…

Только бы не вздумал проболтаться! Конечно, он обещал. Но можно ли полагаться на его обещание?..

История гусара Д

Россия, 1812 год

Семьи Державиных и Каньских – небогатых русских дворян и таких же небогатых шляхтичей[25 - Шляхта – привилегированное дворянское сословие в Польше.] – издавна жили в Витебске. В описываемое время Державин-старший был городским полицмейстером, пан Каньский служил в управе письмоводителем. Общество в небольшом городе по пальцам перечтешь, вот семьи и сошлись; вдобавок, Каньских и Державиных подружили сыновья. И Ванька, и Юлек были единственными детьми. Вместе выросли, вместе занимались с лучшими учителями, каких только можно было найти в Витебске. Отец Державина считался не только в этом городе, но и во всей округе до самого Смоленска первым фехтовальщиком и стрелком – он занимался с мальчиками боевым ремеслом. Мать Юлиуша, француженка, учила их своему родному языку и была очень довольна успехами: уверяла, что по выговору от подлинных французов не отличить что одного, что другого. Они были друзьями, и Ваньку ничуть не раздражало, когда его в доме Каньских звали Янеком, а Юлек только посмеивался, когда его у Державиных называли Юрочкой или Егорушкой.

Однако эта верная и, казалось бы, нерушимая дружба рухнула в миг един.

Когда Наполеон приблизился к границам Российской империи, никому и в голову не могло прийти, что Витебск сдадут, что французы пойдут по России. Вернее, это не могло прийти ни в одну русскую голову! А вот в польскую очень даже приходило… 12 июня[26 - Здесь даны даты по старому стилю.] 1812 года армия Наполеона перешла через Неман, а через два дня Ванька Державин, явившись к Юлеку и ожидая его, случайно увидел на столе листовку с таким текстом: «Поляки! Вы служите под российскими знаменами. Эта служба была вам дозволена, пока у вас не было отечества. Но теперь все изменилось. Польша воскресла, и вам надо сражаться ради ее полного восстановления, ради того, чтобы заставить русских признать права, которые были у вас отняты несправедливостью и силой. Генеральная конфедерация Польши и Литвы отзывает всех поляков с российской службы. Польские генералы, офицеры, солдаты! Повинуйтесь голосу отечества: покиньте знамена ваших притеснителей, спешите все к нам, чтобы стать под знаменем ваших великих королей, Ягеллонов, Казимиров, Собеских! Об этом просит вас Отечество, повелевают честь и религия!»

Ванька читал – и глазам своим не верил. Экая наглость! Наполеон призывает поляков, живущих на территории Российской империи, вступать в ряды французской армии! И позаботился о том, чтобы все поляки Витебска получили такие призывы! Неужели он рассчитывает найти здесь предателей?!

Ванька с отвращением разорвал листовку. В эту минуту за спиной послышались шаги. Он обернулся и увидел Юлека.

– Откуда это у тебя? – спросил Ванька, брезгливо отшвырнув обрывки бумаги.

– Зачем ты разорвал письмо нашего императора? – возмутился Юлек.

– Какого вашего императора, ты что? – изумился Ванька. – Это же листовка Бонапарта! Наш император – Александр Павлович!

– Так было несколько дней назад, – буркнул Юлек, собирая обрывки бумаги. – Уже 14 июня польский сейм объявил о восстановлении Королевства Польского. Нашим государем признан Наполеон. Ходят слухи, что Польша готова выставить сто тысяч человек в поддержку Великой армии. Как бы я хотел присоединиться!

– К Наполеону, что ли, присоединиться хочешь? – тупо переспросил Ванька.

– Конечно! – вдохновенно заявил Юлек. – Годами, конечно, я слишком молод, но, думаю, меня все равно возьмут, стоит только показать себя. Знаешь, как славно во французской армии служить? Каждому солдату отпускают табак, коробку с иглами, нитками, наперстками, ножницами, гребенкой, зеркалом, пуговицами, коробку с жирами для чистки, щетки для одежды, чистки сапог, лощения кожи, придания блеска пуговицам, для белья, выбивания пыли, для оружия, перчатки, головные покрышки для ночи, носовые платки, салфетки! – Юлек так спешил перечислить все это, что даже закашлялся. – А какую еду дают! Вино, водку, парное мясо, копченую грудинку, бобы, чечевицу… – Юлек снова закашлялся.

– Не подавись слюной, – брезгливо сказал Ванька. – Не обедал, что ли? Думаешь, русские на голодное брюхо сражаются? Иголок у наших нет?

– Зеркал, думаю, уж точно нет, – ехидно ухмыльнулся Юлек.

– Да ничего, – пожал плечами Ванька, – можно и в лезвие сабли острой поглядеться, когда бреешься. А потом этой же саблей врагу голову снести! Я жизнь готов за нашего императора отдать, а ты за что отдашь? За иголки и жратву?

– Жизнь готов за вашего императора отдать? – прищурился Юлек. – Ну что ж, спасибо твоему отцу, что научил меня рубиться и стрелять!