Лукавый взор

Мальчишка хмыкнул, чуть сдвинул назад фуражку и хитро прищурился.

Араго понимающе кивнул и достал из кармана серебряную монету в 25 сантимов, то сеть в четверть франка.

Глаза мальчишки радостно блеснули. Чумазая ручонка цапнула монету и утопила ее в лохмотьях, а потом пошарила в их глубинах и протянула Араго сложенный вчетверо и запечатанный облаткой листок.

– Бамагу писал ентот ваш, как его, Лукавый Взор, – снисходительно сообщил гамен. – А передала мне ее тут недалеко, на Оливье[14 - В романе приведены те названия парижских улиц, которые существовали в описываемое время. Они не всегда соответствуют современным. Бывшая улица Оливье теперь называется Шатодан.], одна прехорошенькая нана[15 - Нана – девушка (франц. арго).]. Сказала, что от Лукавого Взора, разъяснила, куда идти, – да ускакала, юбчонку подобрав и ножек не замарав. Ох, прыткая нана! Сразу видно, нашенская, не из тех, что в екипажах разъезжают, грязью народ забрызгивая! Ничего, доездятся они, ох, доездятся!

Он бросил презрительный взгляд на графиню и засвистел бессмертную «?a ira»[16 - «Ah! ?a ira», «Да, так пойдет!» – одна из самых знаменитых песен Великой французской революции; до появления «Марсельезы» была неофициальным гимном революционной Франции.].

За конторками послышались с трудом подавляемые смешки.

Намек поняли все. Только в богатых частях города и на бульварах были устроены протечные фонтаны, которые очищали сточные канавы. А вообще-то на большинстве парижских улиц царила изрядная грязища, и после дождей она становилась почти непролазной. Кухарки не стеснялись выплескивать из окон помои и выбрасывать мусор. Кое-где прохожие буквально пробирались по заваленным нечистотами тротуарам. Однако приходилось признать, что урожденные парижанки были в этом истинными мастерицами. Как серны, перепрыгивали они с камешка на камешек, с сухого места на сухое, приподняв юбки, едва касаясь до мостовой кончиком носка, – и умудрялись приходить домой, не замарав башмачков. Конечно, таким умением обладали только простолюдинки, но отнюдь не аристократки, к услугам которых были собственные кареты или наемные фиакры!

– А что ж ты с опозданием пришел? – удивился Араго. – Посланцы Лукавого Взора ровно в полдень появляются. А сейчас уже почти половина первого.

– Скажи спасибо, что вообще добрался сюда, – буркнул мальчишка. – Ко мне привязался тут один поляк, – произнёс он с таким выражением, что Араго с трудом сдержал смех.

Обычно французы называли представителей этой нации полоне – мужчин или полонез – женщин[17 - Polonais – поляк, поляки, polonaisе – полька, polonaises – польки. Pologne – Польша. (франц.).], а слово «поляк» было таким же презрительным прозвищем, как, например, «макаронник» или «таракан» – для итальянца, «островная обезьяна» или «ростбиф» – для англичанина, «кислая капуста» или «бош», то есть деревянная башка, – для немца.

– В шапке он был такой рогатой, этот поляк, – продолжал мальчишка. – Я его недавно на одном сборище видел. Он там орал: скупые французские лягушатники мало денег нам дают, не хотят против русских воевать за великую Полонь и ее свободу. Я ему в ответ крикнул, мол, если вам здесь что-то не нравится, так валите обратно в свою великую Полонь. За это он меня чуть не прибил. И надо же: я только сюда, на Мартир, свернул, а он возьми да появись, как волос в супе! Пришлось ноги уносить, петлять, чтобы со следа его сбить. Потому я и опоздал.

– Ну что ж, спасибо, Тибо, – кивнул Араго. – Удачи тебе!

– Я не Тибо, а Базиль, – фыркнул гамен. – А ты откуда знаешь Тибо? Он еще мелкий совсем, но тоже на площади Бастилии, в слоне[18 - Слон – имеется в виду полуразрушенная статуя слона, находившаяся на Бастилии в описываемое время.] живет. Там многие из наших приют находят!

Араго на миг прикрыл глаза. Почему вдруг возник в памяти Тибо? Маленький храбрец гамен, который спас жизнь некоему русскому гусару – восемнадцать лет назад! И еще там была одна девочка…

Но тот, давний, Тибо погиб!

А она, та девочка? Какова ее судьба?..

– Счастливо оставаться! – прервал его мысли голос мальчишки, который уже исчез за дверью.

«И тебе счастливо, малыш Тибо, – мысленно пожелал Араго. – То есть Базиль, конечно, Базиль!»

Араго сорвал облатку[19 - Обла?тка – маленький кружок из смазанной клеем бумаги, которым запечатывали письма.] (это было что-то новое: прежде Лукавый Взор никогда письма не запечатывал, в лучшем случае веревочками или ленточками обвязывал), развернул листок, но успел бросить на него один только беглый взгляд: графиня вскрикнула, зажмурилась и покачнулась, делая неловкие движения руками, словно боялась упасть и не знала, за что схватиться.

Да ведь прекрасная дама, кажется, вот-вот лишится чувств!

Араго мгновенно спрятал кое-что за борт сюртука, метнулся к Стефании и подхватил под локоть:

– Что с вами, мадам? Присядьте, прошу вас. Ролло, воды! – прикрикнул он, пытаясь увлечь красавицу к креслу.

Репортер проворно кинулся за ширму, где на этажерке стояли кувшин с водой и несколько бокалов. Через миг он вернулся, от волнения расплескивая воду через край.

– Ах, нет, – слабым жестом отстранила его графиня, хватаясь за руку Араго и делая шажок от кресла. – Не нужно воды. Мне просто душно. Нельзя ли глотнуть свежего воздуха?

– Вальмонтан, откройте окно, – приказал Араго, беря у Ролло бокал и одним глотком его осушая. У него и самого закружилась голова от того, что он успел увидеть в письме! Однако, быстро овладев собой, Араго все же подвел вцепившуюся в него гостью к благословенному сквозняку.

Графиня слегка высунулась; одной рукой она опиралась на подоконник, другой обмахивала себя, будто веером. Араго, поддерживая прекрасную даму, невольно взглянул поверх ее плеча.

Какой-то широкоплечий, кряжистый человек в короткой куртке, вытертой и заплатанной до такой степени, что ее первоначальный цвет невозможно было определить, и в потертой бордовой шапке с приплюснутым четырехугольным верхом притулился к фонарному столбу.

Араго нахмурился. Носители таких странных, как бы слегка рогатых головных уборов появились в Париже в конце минувшего года и страшно бесили главного «бульвардье».

Точнее сказать, он их люто ненавидел. Так же, как и Тибо… то есть Базиль, конечно, Базиль.

А что если под окном стоит тот самый «волос в супе», который преследовал Базиля? Тогда надо предупредить мальчишку.

Тем временем человек в рогатой шапке зевнул, поднял глаза и увидел графиню Стефанию, высунувшуюся в окно и обмахивающую себя ладонью. Растерянно уставившись на прекрасную даму, он неловко затоптался на месте, а потом вдруг по-заячьи кинулся в сторону и замер за выступом стены.

Через мгновение чумазый Базиль вышел на Мартир, вприпрыжку побежал по ней вниз, к улице Сен-Лазар, Святого Лазаря, и скрылся за поворотом.

Араго с тревогой смотрел ему вслед, но за мальчишкой никто не погнался. Наш герой облегченно вздохнул и вежливо спросил:

– Вам не холодно, мадам? Весенний ветер опасен, да и миазмы холеры, как говорят, еще могут носиться в воздухе.

Графиня отпрянула от окна, словно невзначай прижавшись при этом к главному «бульвардье», улыбнулась, подняла опущенные ресницы – и прекрасные черные глаза, чудилось, погладили его по лицу. Мимолетно Араго заметил тщательно заретушированные морщинки на ее лице, подумал, что графиня далеко уже не юная девица и даже молодой женщиной ее не назовешь: ей, конечно, за тридцать, пожалуй, лет тридцать пять – тридцать шесть, однако она была из тех дам, которых сравнивают с хорошим выдержанным вином… конечно, пока вино не превратилось в уксус, а дама – в старуху.

Словом, наш тридцатишестилетний герой ничего не имел против интрижки со своей ровесницей!

– Мне уже лучше, – шепнула графиня застенчиво. – И, право, я стыжусь, что отвлекла вас от дела. Вы даже не прочитали письмо Лукавого Взора…

– А там не было никакого письма, – усмехнулся Араго, отводя ее от окна и не замечая, что человек в рогатой шапке выскочил из своего укрытия, увидел, что проем окна наверху опустел, и кинулся в том же направлении, в котором убежал Базиль. Это увидел Ролло, закрывавший окно, но значения случившемуся никакого не придал, потому что был поглощен завистью к редактору и мечтал сам приобнимать прекрасную графиню. Он тоже ничего не имел против интрижек с «выдержанными, как вино» женщинами, даже если они были на десяток или даже полтора десятка лет постарше.

– Как не было письма? – изумилась графиня. – Но я же сама видела… да вот же оно! – И она кивнула на стол редактора, где лежал листок бумаги с приклеенной к нему облаткой.

– Это паршивец всучил мне пустой листок, – пояснил Араго. – В лавке такой стоит один сантим, облатка по той же цене. Я дал ему четвертак. Ну что ж, этот чумазый коммерсант легко заработал на мне двадцать три сантима! Осталось только узнать, как он мог проведать, что я жду корреспонденцию от Лукавого Взора.

Графиня уставилась на стол с таким растерянным видом, что Араго стало смешно.

Вальмонтан и Конкомбр настороженно выглядывали из-за своих конторок. Однако если кто-то из них и успел заметить, как редактор спрятал другой листок, до этого вложенный внутрь первого, этот кто-то благоразумно удержал язык за зубами.

– Пшекленьство[20 - Пшекленьство – проклятье! (польск.).]… – низким, горловым голосом протянула графиня. – Экий же негодяй!

Араго ни на миг не усомнился, что сей эпитет предназначался отнюдь не гамену. Слово «пшекленьство» тоже не имело отношения к босоногому мальчишке. Очаровательная Стефания, расчетливо прильнувшая у окна к Араго, не могла не расслышать хруста бумаги под сюртуком!

Впрочем, уличать обманщика и вообще как-то продолжать разговор она не стала, а лишь опустила резким движением вуаль – словно занавес закрыла, обозначая окончание спектакля, который только что разыгрывала.

Впрочем, Араго не терял надежды, что еще увидит занавес поднятым. Во всяком случае, ему этого очень хотелось… несмотря ни на что. Свою репутацию пожирателя женщин, как французы называют умелых соблазнителей, он готов был подтвердить в любой удобный момент!

– Ну что ж, господа, я прощаюсь с вами, – холодно изрекла графиня. – Не соблаговолит ли кто-нибудь из вас найти для меня фиакр?

Ролло метнулся вперед так проворно, что чуть не сбил с ног своего редактора, который, впрочем, никуда не спешил.

– Позвольте мне! – чуть ли не жалобно выпалил молодой человек, и дама снисходительно кивнула.

Потом сделала небрежное подобие реверанса и шагнула было к двери, однако тут же полуобернулась к Араго и бросила: