Санклиты. Кара Господа

Ближе моего мушкетера у меня никого нет. Когда погибли родители, я еще была довольно маленькой. Брат изо всех сил старался заменить их, хотя сам едва стал подростком. Из родственников у нас тогда остался только дед со стороны матери – высокий, с бородой, как у Толстого, кряжистый и немой. Мы переехали к нему в глухомань, в небольшой деревянный дом с печкой и удобствами во дворе.

Сначала я боялась его, но старикан оказался ласковым и добрым, всегда баловал меня. У него была большая черная трубка, которую он почти не выпускал изо рта, но курил редко, набивая ее собственноручно выращенным табачком, вонючим до ужаса и таким едким, что глаза слезились. Я ходила за ним по пятам, заворожено глядя, как серебристые клубы дыма поднимаются из жерла трубки и важно плывут ввысь, и пыталась выпытать у деда, зачем вообще курить. Он щурил глаза, утопающие в веках, глубоко изрезанных морщинками, показывал на небо и знаками объяснял, что пушистые облака там появляются благодаря ему. Я считала его волшебником.

А вот у Глеба не получилось поладить с ним. Может, виноват был переходный возраст или сказалось внешнее сходство брата с нашим отцом (дед недолюбливал зятя, уж не знаю, что у них там в прошлом стряслось). Я очень переживала из-за их стычек, когда Глеб отказывался читать то, что дедушка писал, пытаясь поговорить с ним, плакала. Постепенно они притерлись друг к другу, перестали конфликтовать, «немые ссоры» случались все реже, но взаимопонимания не возникло. Брат так и не выучил язык жестов, упрямая задница!

– Саяна, как ты? – голос Наума Ильича заставил меня вернуться из воспоминаний на грешную землю.

– Бывало и лучше. – Пробормотала я.

– Возьми отпуск, девочка. Ты заслужила.

– Только что об этом думала.

– Не думать надо, а брать горящую путевку на юга и собирать чемодан.

– У меня брат в Стамбуле.

– Вот, навести брата! Давно не виделись, наверное.

– Больше года.

– И не волнуйся, девчонки пока за тебя пошуруют.

– Вы уверены?

– Главное, чтобы была уверена ты. – Мужчина ободряюще улыбнулся. – Поезжай. Считай, что шеф подписал тебе отпуск на месяц, начиная с завтрашнего дня. Хорошего отдыха!

Я проводила его взглядом и набрала Глеба. Долгие гудки текли в ухо. Еще чуть-чуть, и включится голосовая почта, которую брат никогда не проверяет.

– Саяна? – вдруг раздался на том конце знакомый родной голос. – Привет, сестренка! У тебя что-то случилось?

– Привет. Тяжелый день на работе. Славик сегодня умер.

– Тот самый? Сайчонок, мне жаль. Как ты?

– Буду в норме. Наверное. Потому и звоню. Мне дали отпуск, хочу приехать к тебе. Можно? – тишина.

– Глеб, ты там?

– Да.

– Если не вовремя, так и скажи, не обижусь. Съезжу в Прагу.

– Нет, приезжай, давно ведь не виделись.

– Больше года. – Я вздохнула. – Точно не помешаю тебе?

– Точно.

Какой-то он странный, дерганый, будто куда-то торопится, рассеянный, у него что-то падает – судя по звукам, которые долетают до моего слуха.

– Что ты там делаешь?

– Ищу кое-что… твою мать!

– Так ты встретишь меня, если завтра прилечу?

– Да… – Рассеянно отозвался брат.

– Глебка, у тебя ничего не случилось? Все хорошо?

– Да. Сайчонок, мне некогда. Все, давай. Поговорим, когда прилетишь.

Короткие гудки. Вот засранец! Я убрала сотовый в сумку. Глаза пробежались по кабинету. Почему-то подумалось, что больше мне сюда вернуться не суждено.

Глава 2. Тьма изгоняется светом

Глеб

В старой церкви пахнет воском.

Я не в силах промолчать.

Совершать грехи так просто,

Но не просто искупать.

М. Круг, «Исповедь»

В маленьком стамбульском храме было пусто и пахло сладким ароматом ладана с долгим лимонным «послевкусием» и настоящими, восковыми свечами. Этот запах всегда меня успокаивал, от него щемило сердце, на глазах выступали слезы – светлые и чистые. У написанного на Афоне образа святого Пантелеймона догорали огарки. Царили тишина и спокойствие – то, чего мне так не хватало сейчас.

Я любил этот храм, расположенный на верхнем этаже многоквартирного жилого «муравейника». Дом Господень мог вместить в себя разом не более нескольких десятков человек. Мне было приятно приходить в него – отрешиться от мирской суеты, побыть наедине с Богом, прислушаться к тому, что творится в душе. Набраться сил.

В Стамбуле немного православных церквей, в некоторых ремонт затянулся на десятилетия, в других и вовсе запустение. Жаль, что все так сложилось, ведь Константинополь, сердце христианства, всегда был популярным у русских паломников, что останавливались в нем по пути на Афон или в Святую землю.

Сейчас это сложно даже представить – куда ни глянь, всюду пиками пронзают небеса башни минаретов, словно охраняющие величайшую потерю христианского мира – храм Святой Софии, Айя-Софию, некогда – патриарший собор великого града. Сначала он был превращен безбожниками в мечеть, а теперь уныло тянет ярмо музея.

Я поставил свечку у подаренной русской монахиней Митрофанией иконы Владимирской Божией Матери, и сам встал рядом, отдавшись молитве. В такие моменты на меня обычно снисходило спокойствие, приводящее в порядок мысли и наполняющее душу уверенностью. Но не сегодня. Мирские мысли обуздать не удалось.

– Тебя что-то тревожит, сын мой? – спросил, подойдя ко мне, отец Тимофей – полный, двум мужчинам руками не обхватить, еще довольно молодой, длинные темные волосы, собранные в хвост, даже не тронуты сединой. Его усилиями этот храм стал сердцем христианской общины Стамбула, за это я его уважал. Он тоже относился ко мне по-доброму, как и ко всем своим прихожанам, впрочем.

– Да, батюшка.

– Желаешь исповедаться?

– Не сегодня. Благословения хочу попросить.

– На что? Ежели дело благое, Господь сопроводит тебя, защитит и наставит. Так что задумал ты?