Песнь о птице Алконост

–Так занести все никак не сподоблюсь, руки не доходят. Да вы заходите в светлицу, не стесняйтеся,– разохалась старушка, пропуская нас вперед.

Малец поотстал, вертя в ладонях бурый блинчик в палец толщиной. Понюхал, лизнул, прислушался к ощущениям. Я брезгливо передернула плечами, но промолчала. Неужто можно быть настолько слепым, чтобы не различить засохшей козьей лепешки? А ещё на печище жил.

Изба была низенькой, но довольно просторной. И хотя, при желании, можно было дотронуться рукой до матицы, мы имели все шансы разместиться внутри, не стесняя друг дружку. Посередине светелки стояла печь, наполняющая избу приятным теплом, на шестке томился котелок с тушеной козлятинкой. За широким столом, сгорбившись, сидел плотный мужичек, хмуро буравя нас единственным глазом. Второй был зашторен сурьмяным куском тканины. Настоящий пират. «Стеша»,– сообразила я, кивнув ему как старому знакомцу. Мужичок сердито насупился и поспешил подняться из-за стола. Помятая рубаха предательски разошлась на рыхлом купеческом животе, демонстрируя наскоро завязанную веревку в поясе широких штанов.

–Пойду я,– деловито обратился он к знахарке,– Темнеет ужо.

Бабулька закивала и стала в спешке собирать ему котомку.

–Иди, иди, Кузьмич. Дай ка я тебя провожу малость. А вы, покамест, располагайтеся, одёжу скидайте. И к столу.

И вынырнула из светелки вслед за дедом. Енк устало выдохнул и увалился на лавку, с кислой миной потирая натруженную спину. Последнее время он только и делал, что жаловался на сращивание позвонков. Говорил, что даже голову отдельно от тела повернуть не сможет. Врал, конечно. Тролли вообще любят ныть и преувеличивать.

Рашаль заворожено оглядывал помещение.

–Настоящая знахарка! Никогда не встречал. Интересно, а она колдовать умеет, привороты там, болезни насылать? Исполохи снимать?

–Наверное,– равнодушно пожала я плечами. Хотелось спать.

Из-за печки вальяжно выплыла усатая морда, за ней показался и сам хозяин – черный как уголь кот. Мурлыкнул что-то нараспев и прыгнул на шесток, норовя опустить лапу в котелок, пока бабка не видит.

–Ишь ты, пройдоха, -беззлобно замахнулся на него Рашаль.– Пшол, пшол, самим мало будет.

Кот покосился на неожиданное препятствие, презрительно фыркнул, но продолжать не стал, так и улегся на шестке, свесив когтистое оружие. Тяжелые тулупы сгрудили в углу подле рукомойника. Я с наслаждением обтерла лицо влажным рушником, освежила шею и руки, перетянула волосы алой лентой, чтобы не лезли на глаза, высоко на затылке. А Рашаль, не теряя времени даром, залез в печь по пояс и выудил оттуда потемневший хлебец. Если бы не приличия, мы давно бы поддалась на уговоры желудков, засев повечерять.

–Гляди, кныш. Давно такой не едал. Мать любила готовить. Бывало…,– и без спросу отломил добрую четверть.

–Ты чего? Не удобно же,– попыталась я усовестить мальца, но тот только рукой махнул.

–Все равно его сразу харчат, прямо из печи, потом не то. Да, неплох, но у мамки моей все ж таки лучше был.

–А… уже и кныш нашли, – Старушка имела обыкновение появляться неожиданно, да так, что очередной кусок хлеба стал у мальца поперек горла, надолго помешав ему связно изъясняться.– Ах ты! Придется новый лепить!

–А этот-то чего, тепереча осквернился?– наконец-то, припадая губами к бадейке с водой, выдавил удивленный мальца.

–Да нет, можешь доедать,– деловито разрешила бабулька и засуетилась, ставя на стол стопку мисок, вытаскивая из поставца деревянную дощечку, на которой аккуратной горкой лежали куски другого хлеба.

Это немного смутило паренька.

–А … чего?– неуверенно зачесал он макушку.

–Дык, приворотный он, девке одной из городища пекла. Травки там сильные, на век присушат.

Остатки кныша с грохотом выскользнули на дощатый пол, а Рашаль так и остался стоять статуей, словно василиск над ним поработал. Даже Енк с жалостью и пониманием покосился на мальца.

–Красивая хоть?– участливо осведомился тролль у старушки.

–Ну, как сказать…

–И сколько мне осталось? – побледневшими губами пролепетал несчастный.

–Может и обойдется,– подала старушка надежду.– Не влюбишься, если её не увидишь. Она в городище живет, веселая такая девица. Да ты её сразу узнаешь, как встретишь: она, касатик, на правый глаз кривая. А так, справная. Да ты истуканом не стой, присаживайся. Гляди ка, я тебе бульончику налью, а то, поди, сухой кусок в горле застрял.

Малец отрешенно плюхнулся на лавку, зарекшись раз и навсегда совать нос в чужие печки. Я осторожно примостилась рядом.

–Бабушка, может вам помочь надо. Я быстро.

–Спасибо, деточка, только мне самой сподручнее. Век ведь одна живу, привыкла ужо. Хотя, если руки томятся, лучок покроши. На вот, гляди золотистый какой, словно братец Ярило.

Она протянула мне луковицу, одним движением пальцев смахнув с неё кожуру; положила на стол ножик с тонким лезвием, загибающимся книзу полумесяцем.

–Вот так и живу, бывает, и сама с собой разговариваю. Так и с ума сойти недолго, если б не Бася. Почешу ему за ушком, прижмусь к шерстке – все теплее. Да подруги иногда заглядывают, прядем вместе. Вы уж не серчайте, гостей не ждала. Что есть, то и отведайте.

Старушка зря беспокоилась, еда оказалась на удивление вкусной и сытной. Тушеное мясо, посыпанное измельченным лучком, вчерашний, но ещё мягкий хлеб и пареная репа, щедро политая топленным маслицем.

–Дайте ка я вам травок заварю, – счастливо глядя на то, как Енк вгрызается в белый ломоть, улыбнулась бабушка.

–Нет, травок не надо,– испуганно отрезал ученый малец.

–Да это ж не те травки. Эти силы восстанавливают, дорога то у вас длинная.

–Спасибо, бабушка. От травок мы не откажемся, нам бы только коней распрячь и покормить.

–Не беспокойся, детонька. Коней ваших я уже в клеть завела, корму им отсыпала, водицей напоила. Стоят, миленькие. Да вы сами поглядите, раз не верите.

Енк удивленно покосился на шуструю старушку, но проверять не стал. Похоже, он даже в лавки не хотел больше подниматься, вразнобой блымкая отяжелевшими веками.

–Да ты, касатик, совсем притомился. Обожди. Сейчас напою вас, а там и спать уложу.

–А вы сами пить не будете?– осторожно заметил парнишка, когда перед ним возникла кружка с чаем, вкусно пахнущим малинкой.

–Я – нет. Мне ещё, деточки, работать и работать, почитай всю ночь. А тут сонные травки, выспитесь, сил и прибудет.

Я понюхала дымящий напиток, так и есть: сушенная малина, малиновые листики, сон-трава. У меня на родине её называли Pulsatilla patens. Видом своим она походила на лиловый махровый тюльпан, и росла на сухих песчаных холмах. Цвести начинала с середины весны, тогда то и надо было её собирать с утренней росой, с наговорами и обрядами. В полнолуние, когда вымоченная в холодной воде, трава начинала шевелиться, её клали под подушку и засыпали в страхе, но с надеждами, ибо обладала она пророческою силой, помогая видеть спящему добро и зло. Но чтобы вот так, в чай…. Однако, опасности я не почувствовала и отхлебнула глоток. Малец последовал моему примеру.

–А чем вы тут, бабуля, живете?– спросил Рашаль, примеряясь к полатям и протяжно зевая.

–Да, милок, тяжело нынче приходиться,– старушка сникла, в одно мгновение сделавшись меньше. Словно высохший грибок над печкой, даже лицо сморщилось в беззащитно трогательную мину.– Раньше то я благодаря городским перебивалась. Град то у нас завсегда богатым было, и место здесь хорошее, людное. Купцы товары в Звенигород и Оркрест везут, у нас на ночлег останавливаются, осмотрятся, да и сами чего приобретут на продажу. А ремеслу гончарному это только на пользу. Я-то здесь, почитай, одна знахарка, так ко мне всегда загодя писались. Когда человеку сытно, так у него сразу другие потребы появляются: денежек побольше, отвороты, привороты чинить желание. И людям хорошо и мне польза. Токмо на перекрое Груденя шалости в городе начались.

–И что такое? Неужто, нечистая беспокоит? – Енк старательно трамбовал в глотку шестой кусок хлеба, насытившись лучину назад, но, положительно не доверяя собственным ощущениям.

–Ох, и впрямь, милок! Совсем распоясалась. На жальнике подле дороги упыри завелись. Да затейливые такие: то девок голым видом стращают, то мальца какого до смерти заиграют, то муку у добрых людей из амбаров потырють!

–Муку?– удивился Рашаль этакой неслыханной меркантильности.

–Вот и я говорю, накой им, окаянным, мука то? Видать, плохие времена грядут, ежели нежить на муку нацелилась!– в священном ужасе прошептала старуха и ловко утерла заслезившиеся глаза краем платочка.– Вот так вот. А у меня оттого клиентов поубавилось, никто лишний раз из города носа не кажет!

–Да,– туманно рассудил Рашаль.– Упырей и я не люблю.