Избранное. Сказки. Том 3

И тут появляются перед ним переодетые невестами Хэллоуин и Йолопуки. Оба от смеха чуть не падают, подмигивают друг другу.

А Карнавал продолжает:

– Вот тебе на выбор Ночь Поражения и Трава забвения. Бери любую. Выберешь Ночь Поражения – еще победительнее станешь выглядеть. А с Травой забвения обо всех своих печалях забудешь. Ха-ха-ха!

Очнулся День Победы. Взглянул на всё это скоморошество и ушёл. Как гости заморские ни кричали, как ни извинялись: не вернулся. Долго люди искали его. До самой глубокой звёздной ночи. А потом кто-то ахнул и сказал:

– Смотрите, смотрите в небо!

И все посмотрели. А по всему небу плыло удивительное мерцающее сияние. Мириады горящих свечей, негасимых, словно живых, подрагивали от горизонта до горизонта лепестками пламени. И у каждой свечи, как у звезды, было свое единственное имя. И каждое из имён сияло ярко и пронзительно, как память.

– Смотрите, смотрите! – закричал кто-то громко – на весь мир, – смотрите! Это же – День Победы!

Самое главное

«Самое главное – это дети!» – сказала мама и пошла готовить обед. «Самое главное – это мама!» – решили дети и побежали играть. Поздно ночью, когда все, кроме звёзд на небе, крепко спали, ласковый летний ветер прошелестел: «Самое главное – это любовь». Наверное, он прав.

Сказка про людей

Однажды к врачу пришёл другой доктор и говорит:

– У меня какой-то ужас в голове. Помоги.

– Ты сам доктор, – отвечает ему врач, – вот и лечи свой ужас. Не отвлекай других.

Доктор вздохнул и медленно вышел от врача. Он всё надеялся на что-то и выходил так долго, что ужасу надоело ждать и он нечаянно выпал у доктора из головы. То есть, остался с врачом.

Доктору сразу полегчало: голова такая светлая сделалась, словно птички поют, только рот откроет слово сказать, а оттуда – радуги выплывают. Хорошо-то как! Идёт – счастливый.

А врач сидит один-одинёшенек в кабинете и боится: кругом сплошной ужас. И деться от него некуда. Как закричит от страха!

Доктор услышал, что человеку плохо, и вернулся. Дверь открыл. Смотрит потерянный ужас на доктора, а у того изо рта радуги выплывают, в ушах птички звенят… Испугался ужас и исчез куда-то.

Обрадовался врач. Извинился перед доктором. Понял, наверное, что все мы прежде всего – люди, а потом уже – врачи или водопроводчики…

Ерма и Кахтарма

Живут в далёких горах Саянских две сестры – Ерма и Кахтарма. Ерма – постарше, а шустрая Кахтарма – младшенькая. И обе они по уши влюблены в удалого красавца Агула.

Течёт Агул-река посреди горной тайги, таятся в омутах его тёмные таймени, блестят серебряными чешуйками на быстром мелководье хариусы и ленки, брызжут водойего, переходя с берега на берег, чуткие оленьи стада.

Матушка Ермы и Кахтармы, высокая белоснежная вершина, деток своих на вольную волю отпустила, а они и рады-радёшеньки, сразу к Агулу своему побежали. А по склону горному вдоль Ермы и Кахтармы тропа идёт. Всё выше и выше, дальше и дальше – в самое сердце горное Саянское. Говорят, что живут там, за грозным скалистым заснеженным перевалом, удивительные люди – тофалары, которые в древности ещё приручили дикого горного оленя и ездят на нём так же, как очень далеко отсюда – на Крайнем Севере – другие малые народы ездят. И каждый год собираются тофалары на большой родовой праздник – суглан, на котором не только веселятся, но и решают свои насущные и родовые проблемы.

А по тропам таким, как в междуречье Ермы и Кахтармы, стекалось когда-то золото, намытое на бирюсинских приисках Тофаларии, пушнина и меха, добытые и вывозимые как в уплату ясака (налога), так и в обмен на разный европейский товар.

Бегут Ерма с Кахтармой наперегонки к своенравному богатырю Агулу, не знают, чем бы ублажить красавчика, как на себя внимание обратить. Ерма в устье своё оленьи стада зазвала – на солонцы. Приходят чуткие лесные звери солью полакомиться ранним утром, когда туман, застрявший в густой таежной поросли, не пускает к солонцам просыпающийся дневной свет. И надеются олени, что спит в такое время всё, что может таить опасность. Глянул Агул на солонцы, обратил внимание, принял Ерму в объятия на просторах своих широких. А уж та счастлива -аж волны прозрачные светятся от радости, солнечные зайчики по ней разбегаются, подрагивают!

А Кахтарма, младшенькая речка, ребёнок почти, – с кабарожками заигралась в прятки. Любит кабарга лесная в прятки играть, за павшими стволами деревьев прятаться, а затем выскакивать внезапно: «Ага! Не поймала! Не поймала!» И опять ускачет в чащу лесную, но недалеко – метров на сорок, не далее. Ну, как тут не заиграться?! Кабарга – самый маленький лесной олень, не больше дворовой собаки. А ещё у самца кабарги клыки торчат точь-в-точь, как у дикого кабанчика, тольконебольшие, аккуратные такие. Забавный зверь – кабарга. Нисколько человека не боится, если, конечно, тот на него не охотится.

Выскочила Кахтарма к Агулу: «Ох, заигралась! Ой, забегалась! Извини меня, любимый мой! Я ведь к тебе спешила! Чес-слово!» Ну, Агул долго хмуриться не умеет, прощает девчонку, куда ж тут денешься. И сливается радостная Кахтарма с Агулом, как и сестра её старшая. И течёт могучий таёжный красавец Агул далее, унося с волнами своими тайну о великих сокровищах ерминских и кахтарминских, о меди, молибдене, золоте и серебре бессчётном, которыми одарила дочек своих матушка – снежная гора Саянская. Ну, а как же – в Сибири да без приданого? Такого тут не бывает.

Страшная любовь

Однажды к человеку пришла любовь. Страшненькая такая. Он посмотрел внимательно и сразу куда-то вышел. Больше не приходил. А любовь не ушла. Так и ждёт своего человека и верит, что дождётся. Он ведь налегке вышел.

Главное – верить.

Убитая шкура

Понадобились старому матерому медведю деньги. Срочно и много. А где их много взять? Побежал в ломбард шкуру свою сдавать. Осмотрел его приемщик и спрашивает:

– Ты какой медведь: бурый, белый, гризли или гималайский?

– Свой я, свой в доску. В чем дело-то?

– Да, шкура у тебя какая-то – убитая вся. Не пойми что.

– Жизнью побило маленько. Примешь?

Не приняли шкуру. Вернулся в берлогу, спать завалился. Ворочается с боку на бок:

– Ну, и что, что шкура убитая? Зато сам – живой. У других – и мех мягкий на ощупь, и запах приятный, а сами-то где? Чучела музейные…

Счастье

Завелось у мужика счастье. Он-то об этом и знать не знал: зашёл к себе в амбар, а там – счастье! И так его много, что бери сколько хочешь – всё равно не убудет. Испугался мужик. В избе спрятался. А что? Все счастья боятся, все от него прячутся: не дай Бог, кто-то узнает, что у тебя счастье завелось! Кляузы строчить начнут. Со свету сживут. В воровстве обвинят, в измене, в саботаже, во всём сразу!

А счастье уже в дом стучится. Весёлое такое. Улыбается. Вот беда-то! Решил мужик счастье своё народу подарить. Не вышло: всё село разбежалось. В город повёз – государству сдавать. Приняли. Оприходовали. У мужика – гора с плеч. Где взял – не спросили. Куда потом подевали – никто не знает.

Чудо в перьях

Однажды родилось чудо в перьях. Маленькое. Взъерошенное. Все ждали просто чуда, нормального, серьёзного. А тут – такое, да ещё и в перьях. Начали смеяться над ним. Долго смеялись, пока весь смех не выдохся. И вдруг чудо запело. И как-то сразу забылось, что оно маленькое, и что оно взъерошенное – тоже забылось, да и весь смех забылся. Осталось в памяти только чудо – настоящее, живое, неповторимое…

Неправильная собака

Жила-была неправильная собака. Правильные собаки дом сторожат, чужих не пускают, а эта – гостям всегда рада. Правильные собаки хозяев защищают даже тогда, когда те никакой опасности не видят. А эта, стоит кому-то на неё сурово взглянуть, сразу под диван прячется. Очень добрая собака: в одиночку никогда не ест, всех угощает. И попробуй только не принять её угощения! Обидится и опять под диван уйдёт. И не выйдет оттуда, пока у неё прощения не попросишь!

Узнал про неправильную собаку бессердечный вор и решил ограбить дом. Дождался он, когда собака в доме одна осталась, и пришёл воровать. Дверь взломал, в дом зашел, осмотрелся. А собаки нет! Никто не лает, значит, можно спокойно дом грабить, чужое добро в свой мешок складывать. А собака не просто под диван спряталась, но ещё и глаза от страха закрыла. Да не просто закрыла, а так, что вся ушла в себя. И душа её в самые пятки опустилась от ужаса.

Собрал вор чужое добро, заглянул под диван: вдруг и там, что-нибудь ценное есть. Увидел он собаку и решил, что это чучело. Понравилось ему чучело собачье: очень уж на настоящую похоже. Решил с собой забрать, потянулся рукой – не достать. Тянулся-тянулся, до пяток собачьих дотронулся. А собака ужасно щекотливой была, пятки трогать никак нельзя: тут же начинает хохотать, особенно, если душа – в пятках.

Захохотала странная щекотливая собака на весь дом. Испугался вор ожившего собачьего чучела и убежал, даже про мешок свой забыл. Вернулись хозяева, увидели, что дома вор побывал и ничего с собой не забрал. Долго удивлялись. Так ничего и не поняли.

На конце иглы

Жила-была смерть в яйце на конце иглы. Тоскаааа! Всю свою жизнь смерть сидела на игле. Никто бы не смог, а она терпела. Кощея своего дожидалась. Утка не дождалась, высидела яйцо и улетела, потому что заяц, в котором она сидела, убежал, бросил её. А заяц убежал, потому что ларец, в котором он находился, сгнил и развалился, с дуба упал. А смерть всё ждала. Что ей ещё оставалось делать: Кощей-то – бессмертный.

Ползла мимо дуба змея голодная, увидела яйцо, захотела перекусить. Раскрыла змеюка пасть на яйцо, проглотить его попыталась и не смогла. Застряло яйцо в змеиной пасти. Не проходит внутрь. «Наверное, это яйцо – из золота» – подумала она и от жадности не стала его отпускать на волю. Пробегала мимо мышка, хвостиком махнула и разбила яичко.