Деревья словно расступились перед нами, приглашая выйти из полумрака на освещенную мостовую. Перед зданием церкви стояла небольшая толпа людей, хлопала в ладоши и мне тут же стало ясно, почему они хлопают. Над маленькой площадью раздавались мелодичные звуки, которых я – странное дело! – не слышала в переулке.
Может, дело было в акустике или в том, что Стефан всецело завладел моим вниманием? Тут я пришла в себя, позабыв о сомнениях и странном поведении моего спутника.
– Там скрипач, – благоговейно произнесла я, не сводя глаз от худого юноши, наигрывавшего на моем любимом инструменте.
– Уличный музыкант – констатировал Стефан. – Обойдем церковь с другой стороны?
– Мне нравится, как он играет.
– Недурно, – сказал Стефан тоном ценителя и нетерпеливо произнес – Ну, так как насчет моего предложения?
Я все смотрела на музыканта и настойчивость, с которой меня собирались отсюда увести, неожиданно привела меня в боевую готовность.
– Хочу послушать музыканта. Давай остановимся здесь.
Должно быть, Стефан удивился, что ему противоречат. Музыка, это то единственное, чему я не нахожу компромиссов. Если я позволяла, например, Нике рядить меня в ее любимые наряды или ходить с ней на вечеринки, то это не означало, что я послушалась бы ее и перестала бы играть на скрипке, когда она настойчиво рекомендовала сменить скрипку на бас-гитару.
Так же случилось и со Стефаном. В самом деле, почему нельзя было послушать, как играет скрипач и что за спешка с экскурсией?
– Хорошо, – с неудовольствием сказал он, не выпуская моей руки.
Мы подошли еще ближе. Перед музыкантом стоял открытый футляр от скрипки и там лежали несколько монет и разноцветных бумажек. Я с досадой вспомнила, что при мне совсем мало денег и принялась мысленно себя ругать за несобранность. Деньги бы в любом случае мне пригодились, если бы возникла какая-нибудь непредвиденная ситуация.
Скрипач доиграл сочинение «Адажио Мольто» Вивальди, и присел передохнуть, чтобы налить себе горячего чая из термоса. Руки у него были белые и сухие от мороза, а губы обветрились и потрескались. Только глаза светились тем самым огнем вдохновения, что спасает в лютую стужу и при нестерпимой жаре. Я знала, что такой огонь был способен зажечь пламя в сотнях людей, способных воспринимать звучащую музыку.
Такой же огонь согревал меня одинокими и бессонными днями или вечерами, давал надежду и желание жить, творить и надеяться на собственное счастье.
Люди вокруг начинали мерзнуть, приплясывая. Я видела, что они боролись с желанием услышать продолжение концерта и желанием найти место потеплее, чтобы согреться. Но пальцы скрипача еле сгибались, а его заработок был слишком скуден, когда как он явно рассчитывал провести здесь еще не один час.
Я высвободила руку из железных пальцев Стефана, не оглядываясь на него, и шагнула к скрипачу. Он поднял на меня удивленное лицо, потирая пальцы. Я показала на скрипку и спросила:
– Вы позволите, если немного поиграю вместо Вас? Я профессиональная скрипачка.
Он замешкался, осмысливая вопрос, а потом задумался, и я поняла причину его сомнений. Возможно, он предположил, что в таком случае ему придется поделиться своим заработком. Я поспешила его успокоить:
– Пожалуйста, не беспокойтесь. Мне не нужны деньги, просто я целых три дня не играла и соскучилась по смычку. Можно?
Наверное, один музыкант всегда поймет другого музыканта. Особенно, если оба только и живут тем, что извлекают из семи нот гениальные творения иных музыкантов, живя в этот момент вихрем непередаваемых ощущений, волнующих душу.
Скрипач улыбнулся мне сухими губами и бережно передал мне скрипку:
– Играйте на здоровье. Теперь я сам послушаю.
Я коснулась прохладных отполированных боков скрипки, чувствуя, как радость переполняет мое застучавшее от волнения сердце. Уличный музыкант присел на раскладной стульчик, сделал большой глоток горячего чая, крякнув от удовольствия, а затем натянул шерстяные перчатки, чтобы согреть озябшие пальцы. Толпа зрителей умолкла, глядя на мои манипуляции, предвкушая еще один концерт.
Перед тем, как приложить скрипку к плечу и зажмуриться от удовольствия, я мельком поймала взгляд Стефана, думая, что он сердится. Но он стоял в стороне, неподвижно, как черная статуя, только один его зеленый глаз, не отрываясь, смотрел на меня в такой глубокой задумчивости, что я бы обязательно спросила у него, чем вызвана эта задумчивость, если бы мое желание играть не было столь сильным.
Итак, я взмахнула смычком, совершенно не задумываясь, что конкретно я стану исполнять, как руки сами заскользили по струнам и кисть взлетела вверх, чтобы вновь сорваться вниз.
Подхваченная музыкальным смерчем, я находилась в самом его центре, я руководила им, ощущая себя дирижером и оркестром. Музыка окружила меня, она танцевала во мне и рвалась наружу. Вместе с этой исполинской энергией на волю рвалась душа. Ей так тесно было в теле, так неуютно, что свой выход она могла обнаружить разве что в потоке слез и льющейся песни. Но петь в мороз я не могла себе позволить, потому мне пришлось только беззвучно рыдать, чтобы душа не захлебнулась от невыносимого восторга, переполняющего меня внутри.
Нет такой другой силы, которая столь сильна на эмоциональном уровне, что создается иллюзия физического перемещения в пространстве. Такой силой и является музыка, выворачивающая наизнанку, поднимающая над землей, вопреки законам гравитации. Это один из божественных секретов, по высочайшей милости дарованный нам, чтобы в минуту отчаяния или восторга мы смогли бы воспользоваться им, для спасения или еще большего упоения.
Не знаю, сколько времени прошло с той минуты, как я взяла в руки скрипку. Стефан стоял в оцепенении, впрочем, как и все вокруг меня. Сначала я решила, что люди замерзли и недовольны моей длительной игрой. Но как только я опустила смычок и смахнула застывшие слезы, как грянувшие аплодисменты успокоили меня своей искренностью. Даже уличный музыкант посмотрел на меня с уважением и спросил, откуда я и где научилась играть.
Я поклонилась ему и моим благодарным слушателям, придя в невыразимо хорошее расположение духа.
– Счастливого Рождества, – произнес скрипач, восторженно поблескивая глазами. – Спасибо, я отогрелся и получил огромное удовольствие, слушая Вас.
– А я – Вас, – вернула я комплимент. – Удачи!
Я повернулась и чуть не наступила на ногу в черном высоком сапоге. Рука в черной перчатке подхватила мой локоть и вывела из толпы, аккуратно поддерживая.
– Тебе нехорошо? – поинтересовался Стефан, внимательно глядя на меня.
Музыка еще звучала во мне и от этой эйфории можно было запросто свалиться, пусть даже она была и положительной.
– Ну, что ты, – произнесла я, чуть сбивчиво. – Я страшно довольна. Просто разволновалась.
Стефан кивнул.
– Не знал, – продолжил он, – что ты умеешь играть на скрипке. Да еще так… Хотя, изначально я заметил в тебе…
Он запнулся, словно понял, что чуть не сболтнул лишнего.
– Что заметил?
Стефан поджал губы и вновь стал задумчивым.
– В твоем сердце много музыки. Сам Моцарт не сыграл бы лучше, можешь мне поверить.
Я рассмеялась, хотя сравнение несказанно польстило мне.
– Вот такого точно быть не может. Это уж комплимент так комплимент! Конечно, спасибо, но…
– Не думай, что я говорю льстивые слова – тут же резко оборвал меня он и его зеленый глаз вспыхнул, как бенгальский огонь. – Я никогда не преувеличиваю и не приуменьшаю правды.
Я оторопела, не привыкнув еще к его выпадам.
– Просто сравнение слишком сильное. А я слишком серьезно отношусь к музыке, поэтому считаю, что достижение совершенства это бесконечный путь сквозь тернии собственных сомнений и самобичеваний.
Стефан скрипнул зубами. Его напряжение чуть не накрыло меня с головой, а ведь я хорошо чувствую, когда у людей происходит смена настроения. Ладно, если уж ему нравится думать, что я лучшая скрипачка в мире, пусть так и будет, лишь бы не портил нашу прогулку. Мне не хотелось верить в то, что мы рассоримся из-за возникших беспочвенных противоречий. Хотя привыкнуть к тому, как любезность Стефана сменяется агрессивностью, было непросто.
– Как тебе будет угодно, Олеся, – выдавил он. Его ладонь была горячей, будто нагретая солнцем. Я кашлянула.
– А куда мы идем на этот раз?
Мой спутник повел меня прочь от церкви, настойчиво удерживая. Я повторила вопрос.