Как ни крутись

Замелькала сетка тотализатора, забегала, засуетилась золотая денежка возле кандидатов, поползли стрелочки вверх и вниз у каждого лица. Народ сделал ставки…

– Коленька, я поставила на тебя, слышишь?.. – Мария Ивановна крепко прижалась к мужу.

– Маша?! – удивлённо улыбнулся Ласточкин. – Я вернусь, Маша…

Прозвучал сигнал к началу предвыборной гонки на выбывание. Ласточкин вышел за дверь. Спустился ниже этажом. Закурил. Его домашние, он знал это, прильнули к окнам, пытаясь разглядеть в серой осенней улице его. Он медлил. Кто знает, что они увидят: как он скроется за поворотом или как зальёт тёплой кровью асфальт?

Он не решался выйти. Николай Ласточкин, кандидат политических наук, обосновавший принципиально новую систему предвыборной гонки. Ученый, который ввел в социум новый термин – жертва свободной конкуренции. Когда-то блестящий выпускник кафедры политологии. Раньше молодой, влюбленный в науку философ. А теперь известный всей стране отец новых выборов.

***

Несколько лет назад, молодой, умный и дерзкий аспирант предложил своему научному руководителю эпатажную тему диссертации. «Выборы как явление массовой культуры». Профессор одобрил.

За год молодой учёный доказал необходимость введения элементов зрелищности в проведение предвыборной гонки. Ссылаясь на статистические выкладки, которые констатировали смерть выборного процесса в стране (какие-то жалкие 18 процентов проголосовавших от общего числа населения), будущий кандидат политических наук предложил разнообразить скучные обещания чиновников, сделав шоу для электората.

Аспирант обосновал необходимость споров, чёрного пиара, драк, пересудов, доказывая, что общение кандидатов должно в большей степени напоминать ток-шоу с личными обидами и неприличными намёками, чем осточертевшие дебаты с однообразными лозунгами.

Аспиранта заметили «Где Надо» и взяли в оборот. Ближайшие выборы показали довольно высокую, по сравнению с предыдущими годами, явку населения: тридцать два процента против восемнадцати. Это был несомненный успех. На премию от института будущий профессор свозил жену на море. В разгар сезона. На три недели…

По возвращении он купался во внимании коллег. Декан познакомил его с двумя странными людьми, которые, как он шепнул, могут оказать влияние на его будущность. Двое странных людей стали часто встречаться с молодым гением политологии, заговаривать на разные темы, вскоре они были знакомы и с его женой. Люди это были удивительные, подкованные, интересные, чрезвычайно эрудированные, позволяли себе высказывать такие идеи, о которых аспирант не решился бы говорить вслух даже дома.

Будущий отец новых выборов наслаждался общением. Казалось, это была действительно научная среда, они втроём кипели идеями, обсуждали возможности, предполагали развитие страны… А главное – огромное внимание уделяли научной работе Ласточкина. Николай был на вершине мира. С ним спорили, с ним соглашались, искали параллели и аллюзии в его рассуждениях, в общем, относились к нему всерьёз. И Николай работал в это время с полной отдачей над диссертацией, он знал, что есть те, кого он сможет заинтересовать, удивить, шокировать, в общем говоря, было ради кого.

В институте заметили рвение и успехи аспиранта. Николай стал получать ежемесячную премию. Исчезли постоянные долги за квартиру, в доме стала появляться свинина, жена постриглась и сразу похорошела. В какой-то момент он был даже шокирован, когда впервые заметил, что смог дожить до зарплаты не впритык и не в долг, а даже с небольшой наличностью в кармане. Мелочью, но впервые за несколько лет он не успел потратить все деньги до зарплаты. И это, учитывая то, что коммуналка в этом месяце уже оплачена.

Ласточкин заимел себе три новые рубашки и привычку хаживать в любой из них раз в неделю по вечерам в кафе. Обзавёлся, наконец, зонтом и перчатками. Жена стала поглядывать на магазин с платьями.

Сомнение насчёт всей прелести происходящего закралось месяца через три после плотного общения с новыми знакомыми.

– Николай, – говорил Александр, тот, который имел привычку смотреть на собеседника не прямо, а как-то сбоку, искоса. – Вот, что бы ты сделал. В теории всё хорошо пишешь. Ну, а как на практике? Твой метод «добавить огня в общение кандидатов», конечно, привлёк народ на выборы, но, как оказалось, жареных фактов про будущих чиновников не так уж и много, а те, что есть – весьма однообразны: пил, дебоширил, не платил долги и так далее. В какой-то момент это надоест.

– О, – поднял Ласточкин вверх голую руку, отпуская простынь, покрывавшую его тело наподобие римской тоги. – Грязь человеческая никогда не приестся людям. Её не может быть много. Кого больше в нашей стране проживает? Согласно статистике? Женщин! – отвечу я вам. А чем знамениты женщины? Сплетнями, – снова отвечу я. А как часто женщины сплетничают? Каждый день, и даже несколько раз в день они перегоняют из пустого в порожнее старые и новые новости самого жареного и жёлтого свойства и никак не устанут. Уверяю вас, чем больше грязи и чернухи, тем больше поклонников!

Ласточкин стоял посреди бани голый и красный. Зрелище не было хоть сколько-нибудь симпатичным. Оплывшее тело мужчины средних лет вызывало неприязнь, а то, что он в таком виде с совершенно серьёзным лицом вещал нечто, похожее на научные данные, и вовсе смешило.

– Ну, хорошо, – согласился Александр. – Но ведь истории кончатся, что дальше-то?

– Как что?.. Как что?! – Ласточкин хмельно мотнул головой. – А писатели? Нанять талантливых писателей, пусть сочиняют истории. Как эти все кандидаты старушек из огня на зелёный свет через дорогу переводят. Или как они там, я не знаю, что там можно плохого о человеке выдумать…

– В том-то и дело, Николай, – вступил в беседу товарищ Александра, высокий шатен, больше похожий на охранника, чем на друга. – Писатели начнут выдумывать, а если кто-то решит проверить, так ли оно на самом деле…

– Пусть проверяет! Суд, следствие займут много времени, доказать или опровергнуть что-то будет крайне трудно, но зато само действо принесёт еще одну скабрезную историю, ещё один скандал.

– Паша хочет сказать, – перебил его Александр. – что нужны какие-то методы, чтобы отсеивать все эти истории. То есть если все будут друг про друга рассказывать небылицы, кто же тогда победит?

– Тот, кто интереснее расскажет, это очевидно!

– Ну, интерес – штука субъективная. Его не рассчитаешь. А мы с тобой наукой занимается. Этим вашим людям сначала про любовь истории подавай, а потом про собак, к примеру, то есть совсем другое. Чего захочет народ, никто не знает, это не предсказуемо. Согласись, ведь нужны какие-то выверенные методы влияния на людей, а не просто какой-то конкурс рассказчиков.

– Но ведь в этом и заключается идея демократии. В некотором смысле, так делали и древние греки, поэтому до нас и дошли имена многих философов того времени, они прямо участвовали в выборном процессе. И всё же не такой уж это и непредсказуемый конкурс. Если сравнить с былыми временами в Индии, где царя, после его пропажи, выбирал слон, просто из толпы, то мой метод – просто вершина предсказуемости.

– Да-да, – закивал Александр. – И всё же. Политика неразрывно связана с деньгами, а деньги – ресурс ограниченный. Мы, как политологи, должны предложить дело верное, в которое сможет инвестировать человек, стремящий к власти.

– В таком случае, – замешкался Ласточкин, – стоит и вовсе отказаться от выборов и вернуться к недавней модели с участием в выборах восемнадцати процентов населения, в этом случае использовался самый надежный ресурс для получения власти – действующие чиновники. Те, кто желал во власть, вкладывали деньги в тех, кто занимал посты, и таким образом почти со стопроцентной гарантией получали места. Всего-то и надо – заплатить. Вот это и была та самая гарантированная инвестиция. Заплати – и получишь место, любое. Никакого риска.

Ох, зря он это тогда сказал. Ох, зря. В этот момент Александр как-то так быстро глянул на него, прямо в глаза, чего раньше никогда не бывало, и как-то зло ухмыльнулся. Эта улыбочка долго ещё вспоминалась Ласточкину, он понимал, что что-то пошло не так, но не мог понять, чтО именно.

– Вот вы говорите: демократия, Николай, – задумчиво произнёс Александр. – А разве вам не хочется стабильности? К чему все эти право руля, лево руля, не лучше бы просто, со всеми вместе, по течению, а? Разве вы плохо живёте сейчас, скажите честно?

– Хорошо живу, мне всё нравится, – ответил Ласточкин.

– Тогда зачем же всё менять? – рассмеялся Александр. – Где логика?

– Менять необходимо не для того, чтобы стало лучше. Перемены нужны, чтобы не стало хуже, чтобы не было застоя. Ведь будь на то воля, один человек до конца жизни будет сидеть в кресле правителя. Он перестанет различать, где заканчивается страна и начинается он, где его желания, а где нужды государства. Он станет считать свои прихоти необходимостью для целой страны. Вспомните, как говорил Людовик тринадцатый. «Государство – это я!» Но ведь это недопустимо. Недопустимо именно благодаря переменам, возможности этих самых перемен.

Александр снова бросил на Ласточкина беглый взгляд и усмехнулся.

– А что же вы будете делать, когда в результате ваших перемен к власти придет Гитлер?

– Буду выбирать заново, – раскраснелся Николай.

– Но зачем? Объясните мне, зачем нужно будет пережить кровь и хаос и принять этот выбор, если можно ничего не менять. Ваша жена всем довольна? Спросите-ка её, хочет ли она теперь что-нибудь менять? Вряд ли. Вы думаете, другая власть будет уважать вас так же, как нынешняя? Сейчас вы известный политолог, а я напомню вам, что вы даже не защитили еще и кандидатской. Что ждёт вас при новой вашей выбранной вами власти?

Александр как-то странно, зло и страшно рассмеялся.

– Нет, дорогой мой Николай, – продолжил он. – Никто не будет заботиться о вас так, как сейчас. И поэтому, только представьте себе на минутку, будто вы хотите сохранить всё хорошее, что есть сейчас, как бы вы при помощи выборов добились бы того, чтобы стопроцентно победила правящая верхушка? А? Какова задачка? И чтобы демократия, и чтобы регулируемая, и чтобы народу нравилось?

– Очень просто, – рассмеялся Ласточкин. – Зачистка конкурентного поля. Легальное физическое устранение несогласных.

– О! – Александр аж присвистнул. – А поподробнее?

– Ну, если пофантазировать, то можно представить необходимость введения жёсткого периода предвыборной гонки. То есть сначала всё как обычно: споры, грязь, обвинения, листовки, газеты, теледебаты… А дальше – горячая фаза. В течение, ну, скажем, недели, объявляется введение чрезвычайной ситуации. В это время любой кандидат в депутаты может убить любого кандидата в депутаты. Убийца в этом случае, если он действующий кандидат в депутаты, не подлежит наказанию, так как его действия приравниваются, я не знаю терминов, ну как бы приравниваются к необходимости в выживании и не подлежат осуждению. А убитый им кандидат считается, скажем, жертвой свободной конкуренции, что-то вроде побочного эффекта от предвыборной гонки. Семье убитого выплачивается хорошая компенсация. Убивший продолжает участие в борьбе за кресло кандидата. При этом народ голосует не один какой-то день, а всю неделю. И результаты не скрываются. Они видны всем. Например, условный кандидат Иванов видит, что условный кандидат Сидоров опережает его по количеству голосов, значит, делает вывод Иванов, если устранить конкурента, то можно победить в гонке. Среди выживших несомненно побеждает тот, кто набрал большее количество голосов. При этом, полагаю, надо сделать платными бюллетени для электората, раз они не хотят голосовать бесплатно, пусть платят. Как только услуга потребует денег из их кармана, люди тут же начнут внимательнее относиться к происходящему. При этом стоит ввести штраф за неучастие в выборном процессе, примерно как бытовавший во времена оные налог на бездетность. Так решаются все три вопроса: у народа – зрелище, у государства – реальные демократические выборы, население голосует в количестве девяносто девять целых девять десятых процента.

– Гениально! – рассмеялся Александр.

Что-то недоброе почудилось в этом смехе Ласточкину. Было непохоже, что Александр воспринял фантазию как шутку.

***

Несколько ночей Ласточкин ворочался в постели, наматывая на себя край простыни и раздражая жену. Через неделю он был на приёме у декана. Декан, закрыв двери даже не то, чтобы сказал, а знаками почти и полушёпотом дал понять, что эти два приятеля направлены для наблюдения за Ласточкиным «с самого с верху». И, в некотором смысле, судьба и института, и декана теперь напрямую зависит от Ласточкина.

– Ты же не хочешь, чтобы меня уволили? – жалостливо заглянул декан в глаза аспиранту.

– А при чём тут я? Я про вас ничего плохого не говорил.

– Ты, может, и не говорил. А сказать мог бы, что-нибудь хорошее, ведь мог бы, согласись, Коля. Ведь кто тебе в работе над диссертацией помогает, кто тебе премию выбил? А, Коля? Что ж, не заслужил твой руководитель пары добрых слов?

– Иван Сергеевич! – удивился Ласточкин. – Да мы про вас вообще не говорим. Но я, при случае, скажу, обещаю.