Простые люди. Трагедии на каждый день

Простые люди. Трагедии на каждый день
Екатерина Константиновна Гликен

Нам часто кажется, что страдаем только мы, остальные просто живут. Вокруг нас проходят сотни людей ежедневно. И каждый несет в себе свою собственную боль и трагедию. Но это далеко не так. Заглянем к ним в душу?

Екатерина Гликен

Простые люди. Трагедии на каждый день

Никанорович. История большой любви

Сергей Никанорович любил это дело. Любил и, конечно, скрывал. Но скрывал не от слабости или стыда, или страха быть непонятым в среде успешно социализировавшегося большинства. Нет. Но скрывал, как таят первую любовь свою, поверяя тайну подушке и луне, заливаясь краской при минутном видении знакомого образа, терзаясь желудочным спазмом под покровом внезапных воспоминаний недавнего общения.

Все общество успешно социализировавшихся знало, что Никанорыч пьёт. Никто не знал, что он романтик, почитая его забулдыгой, впрочем, весьма добродушного свойства. Не было ещё ни разу, чтоб кто-то, проходя мимо Никанорыча, не отозвался на его просьбу о помощи и не сунул в красную опухшую руку монету. Не было и того, чтоб за гаражами Никанорычу не налили мужики в его вечный пластмассовый стакан. Но и Никанорыч честь знал: больше одного раза на день с просьбой не подходил.

А всё потому, что не был Никанорыч пьянь гидролизная, но был влюблён. И не испить хаживал к гаражам, но исключительно на свидание. Не было ещё ни разу того, чтоб Никанорыч подошёл к мужикам и просил хриплым своим голосом: «Налейте, мужики, помру!» Напротив, подходя к гаражам Сергей Никанорович не только не ускорял шагу, а и даже сбавлял темп, делая самому себе и костюму своему осмотр, смахивая перхоть с плеч, а в летний день и вселяя в верхнюю пуговицу блестящего от времени и стирок пиджака какую-нибудь глупость вроде одуванчика или, если случалось проходить мимо огорода Петровны, и вечернюю примулу.

Подходя, Никанорыч издали осведомлялся о здоровьи присутствующих, сообщая попутно свежую новость, из тех, которыми изобиловала очередь в кассу местного магазина, и только затем, окунув общество в пучину информации, решался не просить, нет… всего лишь подойти ближе.

Никанорыч никогда не унижал людей постыдным шпионским вопросом: «Что вы тут делаете?». Напротив, он весьма деликатно интересовался: «Петьку Помарина не видали?» Затем Никанорыч внимательно выслушивал каждого, кто видал. Он смотрел на говорящего полными внимания глаз, немного склонив голову, будто бы в почтении, а затем мягко опровергал места пребывания Петьки Помарина вздохом и сообщением о том, что и сам прибыл только что из указанных мест, не обнаружив искомого. О, Никанорыч знал, как людям нужно понимание, за хорошего слушателя, знал он, любой готов полжизни отдать. Что ж, Сергей Никанорович, никуда не спешит, он выслушает каждого. Что ж, если кто готов отблагодарить его за внимание, так ведь как тут не потрафить хорошему человеку. Никанорыч примет, по-хорошему, по-мужски, не как баба: кобениться не станет.

Видел Сергей Никанорович и других людей. Тех, что приникали жадными губами к грязным стаканам, в чьих недрах плескалась Она. Приникая, выпивали сразу. Не глядя на её искры в солнечном луче. Выпивали и снова искали безумными глазами встречи с Ней. Не таков был Сергей Никанорович. Он всегда знал, как управляться с бабами: если бабе свою слабость показать, она тут же человека своей воле подчинит, и не будет ему ни болезнь, ни жизнь вечная, только одно желание – бабе угодить. Видел Сергей Никанорович, как однажды давшие слабину и выказавшие Ей любовь свою, с утра и в ночи, не жалея ног и не соблюдая внешних приличий, безумные, они искали только одного в жизни – встречи с нею.

Сергей Никанорович, никогда и виду Ей не показал, что влюблён. Другие судачат, мол, пьяница. Что ж, пусть мелят. Главное, чтобы Она не знала. От Неё, и только от Неё, Сергей Никанорович чувства свои скрывал, пламень груди своей не показывал…

Прекрасная Ребекка

Она лежала, глядя в потолок. В углу копошился большой рыжий паук. Бессмысленный и одинокий.

Казалось, будто она отдыхает, уставившись бессмысленным взглядом в одну точку.

Мы зашли вместе со старшими женщинами вслед за толстым с шумной одышкой полицейским. Она лежала на диване, глядя в потолок. словно только что устроилась отдохнуть. В углу над ней копошился паук, сбоку, рядом с ней, на тумбе лежали лекарства, самые обычные: анальгин и какие-то витамины.

Тяжело дышащий полицейский усмехнулся, перебирая таблетки.

– Жить долго собиралась, – сообщил он словно самому себе.

Стало неуютно, мы стояли, как грабители в чужом доме, лезли жирными потными руками мента во все ящики и шкафы соседки. Она лежала тут же, при нас, полураздетая, с открытыми глазами, словно не замечая никого.

Она единственная в тот момент казалась настоящей, мы, все мы, старшие женщины, ватага школьниц, человек в форме представлялись мне чем-то вроде муравьев, ползающих по квартире в поисках сахару.

Ольги не было видно пару дней. Никто сильно не беспокоился. Рядовое дело, тем более по секретным женским каналами разнеслась шепотом по околотку весть, что она давно собрала чемоданы и вот-вот уедет куда-то: то ли в соседний двор, то ли в область…

– Давно пора, – рассуждала мама за чаем с соседкой. – Давно надо было его бросить, что ни вечер: мат-перемат, – она девка молодая, ей детей рожать надо. А с этим толку у нее не будет.

Соседка важно швыркала горячим чаем и кивала:

– Да, только как вот она другого найдет? С этим-то сколько лет вместе, она уж другого обращения и не поймет. Если к ней мужик по-хорошему относиться станет, она ж не поймет, ей теперь в диковинку по-человечески-то…

– Да, – вздыхала мама. – Да и он-то без нее не может, искать станет. С ним же ни одна нормальная баба жить не сможет. Ну, подержится он неделю, другую, да все равно природа свое возьмет: орать да бить станет. Он же как ее унижал, а она терпела все. Дура! Ведь вот помнишь, она год назад от него уходила, так Витька привел какую-то, хорошенькую. А через неделю с первой пьянки та хорошенькая от него бегом бежала. Он тогда снова Ольгу вернул.

– А она глупая радовалась, мол, вот, какая любовь. Тьфу ты! Какая там любовь, ему с ней удобно было: бьет, материт, из дома выгоняет, а она все терпит, всегда рядом «Витя-Витя»…

Девчонки судачили за углом по-другому. Нам казалась какой-то неземной, грешной и великой одновременно история их любви. Он ревновал ее так сильно, что даже бил. Такие страсти! Уму непостижимо!

– Вот это любо-о-овь, – завистливо вздыхала Нинка.

Она была красивой, давно уже красилась, и мальчишки гонялись за ней даже со старших классов. Но что были эти юнцы для Нинки?! Она хотела нездешней любви, из романов, где обязательно насмерть, обязательно со слезами, ссорами и местью соперниц. Разве могли эти мальчики из параллельного класса предложить ей хоть что-то похожее на ее мечты?

Все они были хорошими до тошноты. Поцелуй Нинка хоть одного из них в лоб – он бы тут же на ней женился, и не потому, что она настолько хороша, но потому, что понимание чести и долга у юношей были еще сильны.

Мы, в свою очередь, вздыхали, глядя с завистью на Нинку. У нее еще был шанс на любовь в ритме танго, мы же были серыми мышками, максимум, что нас ожидало, это переезд в другой город со скучными ребятами.

Сейчас я вспоминаю наши рассуждения и думаю: хорошо, что наша заурядная внешность уберегла нас от испанских страстей. Сейчас я благодарна за каждый серый день со скучным мальчишкой из соседнего района, честным и порядочным. Хотя до сих пор чувствую уколы ревности, вспоминая, что и мой порядочный заглядывался на красавицу-Нинку.

А тогда?! Тогда я читала Вальтера Скотта и упивалась историей про прекрасную Ребекку, которая готова была убить себя, нежели подчиниться мужчине, и про прекрасного рыцаря, влюбленного в независимую и гордую девушку. До слез я рыдала, хотела так же смело решать свою судьбу, так же не думать о том, как оценит мое поведение мужчина, и чтобы обязательно в последнюю минуту меня спас кто-то благородный и красивый. «Прекрасная Ребекка, стань моей женой!»

Сейчас я понимаю, что благородный и тот, кто лазает по горам с дамами, – это разные люди. Благородные – сидят дома на диванах, помогая маме, сестре, заботясь о старших, выгуливают собак, хорошо учатся. А те, кто «Прекрасная Ребекка» – это забияки, драчуны и часто не потому, что честь их затронута, а потому, что сами они затронули чью-то честь, в силу уверенности, что мнение их очень важно и полезно всем, даже, если о нем никто не спрашивал.

А тогда девичий разум спокойно совмещал двух человек в одном, и все мы искали наглого, дерущегося везде и всегда принца, подчиняющего себе женщин одним взглядом, но при этом чтущего их независимость, восхищающегося женскими рассуждениями, любящего и ревнующего, бьющего дам интеллигента.

Ольга умерла. Витька сел.

Мама на кухне вздыхала с соседкой. Удивительным было то, что взрослые женщины осуждали даже не Витьку, осуждали ее. Осуждали жертву этой страстной любви, красавицу, осуждали не его, а ее, свою соплеменницу, такую же, как они.

«Что это? Зависть?» – думала я.

Допустить, что мама ей завидует, я не могла. То есть то, что соседка осуждает Ольгу из зависти, представить было не сложно, но мама?..

– Давно надо было уходить! – настаивала соседка. – Сама виновата!

– Я ей давно говорила, – вторила мама. – А она, мол, люблю, жить без него не могу. Да какая уж тут любовь-то? Ну, раз побил, два побил, но дальше-то зачем было терпеть?

– А, может, она сама? Знаешь, бабы ведь такие бывают, что хлебом не корми, дай мужику нервы помотать. Как это самое на драку. Видать, не зря бил, значит, заслуживала.

– Да что ты такое говоришь? – возмущалась мама. – Если даже и заслуживала, разве можно бить живого человека, да тем более слабее себя?

– Ну, а что? – парировала соседка. – Коли просит! Меня вот муж не бьет. Я к нему не лезу, не прошу…

– Да просто человек хороший, поэтому и не бьет…

– Не скажи, тут не в мужчине дело, я знаю, как себя вести и все дела, а та, видать, просила очень…

Слушать эти глупости было невозможно.

«Насколько могли от бытовой повседневной жизни отупеть эти женщины, что даже и мысли не смели допускать о любви. Ведь очевидно, что убил он ее из-за любви!» – возмущалось мое девичье сердце.

– Мама говорит – Ольга сама виновата, доводила Витьку, вот он ей и дал! – сообщила утром в школе Наташа.

– Да, и моя тоже так говорит, – подтвердила Ленка.