Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга

Проснулся он так же неожиданно, как и заснул. Присев на кровати, юноша протер кулаками веки и огляделся. Его окружала кромешная тьма. За время его отсутствия мама привыкла держать его комнату с закрытыми шторами. Сам он, оказавшись в своей комнате впервые за долгое время, вовсе не обратил на это внимания. В комнату не попадал даже лунный свет. Тем не менее ничто не помешало мальчику вчера отведать копчёную форель, что вручили ему многочисленные родственники. Иссушенный организм требовал воды. В стакане, ведре, из-под крана – не столь важно.

Николя осторожно поставил ноги на пол. Холодное дерево обожгло ступни. Минуту спустя он уже стоял на своих двоих. Юноша всмотрелся в черноту перед собой. Казалось, до этой густой непроглядной тьмы можно дотронуться. Николя встал и, пошатываясь спросонья, сделал неуверенный шаг вперед. Ступни ног тем временем медленно превращались в ледышки.

Кое-как, по памяти, доковыляв до двери, Николя коснулся кончиками пальцев дверной ручки, как до его слуха донёсся невнятный шёпот. Мигом проснувшись, он прислушался. Невнятный шум повторился. Николя обернулся. Позади него, во всём пугающем величии, воцарилась тьма. Рука юноши машинально потянулась к включателю. Длинные пальцы нажали на включатель и комната озарилась светом.

– Эй, – прошептал он.

В ответ ничего.

«А что я ожидал услышать» – решил Николя.

Он уже вернулся к выходу, как шёпот повторился. Николя оцепенел, буквально вмёрз в пол. Шёпот становился громче, распространился по всей комнате, он обволакивал собой Николя, будто желая проникнуть в самый его разум, оглушить его, затмить собой все его органы чувств.

Его охватила паника. Руки не слушались, ноги вросли в пол. Бороться было бесполезно. Осталось только слушать. Николя закрыл глаза и весь обратился в слух:

…ведь твоё жилищ-щ-щ-е.

На моих костях.

…дом твой давит кладбищ-щ-щ-е —

Наш отпетый прах.[3 - Отрывок из стихотворения Я. П. Полонского «Миазм» (1868). В стихотворении описывается жизнь и смерть одного из первых строителей Петербурга – мужиков, пригнанных на строительство нового города на болотах из Ярославской и Вологодской губерний. Герой стихотворения умер в ходе постройки города и его призрак является в дом петербурженки, что стоит на том месте, где распрощался с жизнью рабочий.]

Четверостишье повторялось вновь и вновь, всё отчётливее Николя слышал слова, всё глубже впивались они в его память. Чем отчётливее он осознавал, что с ним происходит, тем меньше верил в реальность происходящего. Шёпот становился всё громче. Николя не слышал собственных мыслей. Он потерялся в оглушающей пустоте, окружившей, поглотившей его, худощавого пятнадцатилетнего юношу. Казалось, поглотившей его навечно.

Николя очнулся на полу, у двери. Спина ныла, дала о себе знать пульсирующая болью шишка на голове. Он рассеянно огляделся по сторонам, затем вскочил на ноги и подбежал к окну. Резким движением он одёрнул шторы.

За окном стояла непроглядная ночь.

Из-за двери послышались шаги. Николя остолбенел. Мысль о том, что голоса могут вернуться, вынудила его сделать шаг вперед. Потом другой. Он повернул дверную ручку и вышел в коридор. Внизу, на кухне, горел свет. Мальчик тихо спустился вниз. По пути ему попалась длинная металлическая ложечка для обуви. Недолго думая, мальчик взял её с тумбы и двинул дальше. Приняв оборонительную стойку, Николя медленно прошёл к стеклянным дверям. До Николя дошли знакомые «щелчки» набора сообщения на телефоне и похрапывание старой кофемашины. Некто чувствовал себя как дома. Он не только успел заварить себе кофе, но и общался с подельниками через смс!

Сердце Николя сжалось. Желудок предательски булькнул, рискуя в тот или иной момент обнаружить их обоих.

Испугавшись ночного кошмара, Николя не думал отступать теперь. Теперь, когда все части тела его слушаются, а в руках у него настоящее оружие – лопатка для обуви!

Мальчик легонько нажал на дверную ручку и дверь отворилась. В щели дверного проёма стоял некто сто крат сильнее и могущественнее любого – даже самого потаённого – кошмара всех подростков.

– Мам? – тупо уставился он на Ирину Фёдоровну Николя.

Та вздрогнула от неожиданности и прошептала:

– Почему не спишь?

– Я думал, сюда кто-то забрался! – выдохнул мальчик.

– А, – будто очнулась Ирина Фёдоровна. – Я еду встречать папу. Думала, ты ещё спать будешь. Ты чего встал-то? Иди ложись. Ночь на дворе.

Вопреки ожиданиям матери, Николя замотал головой. Это был тот самый момент, когда подросток предпочитает семейную поездку хоть куда, к бабушке ли или сразу на Юпитер. Только бы не оставаться одному в большой тёмной квартире. Традиционно лучшим лекарством от просмотренного ужастика для Коли были сон с включённым светом и мультфильмами. Но это был не тот случай

– Так ведь ночь на дворе, – оторопел мальчик.

– Он приземляется в 5 утра, – вздохнула Ирина Фёдоровна. – А ты вообще спал?

В памяти мальчика всплыл прошлый вечер. Мама начала что-то рассказывать про папу, но ей не суждено было переговорить бабушку. Она что-то с придыханием рассказывала о мандаринах, которых им в Советском Союзе было вполне достаточно – и никаких тайских фруктов им не надо было. В этот миг мальчик окончательно потерял нить разговора с родственниками и принялся выковыривать из оливье зелёный горошек.

– Мне даже кошмары снились, – заверил он.

– Тогда поторапливайся. Нам скоро выезжать.

Николя бросил взгляд на проспект Энгельса, что недалеко от их дома превращался в Сердобольскую улицу. По обыкновению забитый автомобильной пробкой проспект пустовал, изредка по нему проезжала одинокая машинка. То ли её водитель спешил во вторую смену в один из ресторанов 24 часа, то ли торопился пересечь финскую границу, пока её не оккупировали голодные до финской форели петербуржцы.

– Пристегнись.

– Ну ма-а-ам, – запротестовал сын.

– Я сказала, пристегнись.

Нехотя, он послушался.

– Да ну мне ж не четырнадцать! – взмолил мальчик.

– Действительно. Тебе пятнадцать! – ликовала Ирина Фёдоровна.

Машина тронулась. Полоски света от фар скользили по нечищеным питерским дорогам. За год жизни в Европе любой отвыкнет от местной мороси, тяжелее этого только свыкнуться с традиционно грязными дорогами.

– Моим замшевым сапогам здесь больше не место, – кивнула Ирина Фёдоровна на дорогу впереди.

– А мы точно туда едем? – очнулся Николя, глядя в окно на пассажирском сидении. – Мы в какой аэропорт?

– Николя, – назидательно проговорила мама, – у нас один аэропорт – это Пулково.

– Но… – начал был было мальчик.

– Да, я знаю. Всего один аэропорт.

– Но всего один! Раньше я над этим не задумывался.

Губы Ирины Фёдоровны изогнулись в лёгкой улыбке.

– Свою страну начинаешь лучше понимать только после того, как увидишь другую. Я до 90-х годов и представить себе не могла другой жизни кроме той, какой жили мы тут. Я ведь и на факультет приборостроения в ИТМО пошла под влиянием того времени. Думала, вот она – профессия. Знала бы больше, пошла бы хоть на графического дизайнера, ей-богу.

– Ты жалеешь об этом?

– Нет. Но дискретная математика – это не совсем то, ради чего мне бы хотелось открывать глаза по утрам!

Они засмеялись.

Машина свернула с главной дороги и они оказались на узенькой улочке. Парковочные места пустовали, тем самым освобождая для взора самые настоящие дворцы, среди которых так или иначе затесался в полном смысле этого слова целый замок.