Русское

Потому-то и случилось, что к вечеру того же дня в семье Хазара появился новый родич.

Волосы его, тщательно окрашенные, были черны. Особыми травами кожу его сделали более смуглой. Надели на него черный кафтан и маленькую турецкую ермолку. С помощью Жидовина и его жены он даже научился кое-как произносить несколько слов по-турецки.

– Если спросят, – он ваш двоюродный брат из Тмутаракани, – наставляла остальных детей мать.

А на следующий день стражники князя-оборотня, войдя в дом и лицом к лицу встретившись с женой Хазара, увидели среди других хазарских детей этого тихого, серьезного мальчика.

– Говорят, один из Игоревичей остался в Киеве, – объявили они, – а твой муж ведет дела с Игорем.

– Мой муж со многими ведет дела.

– Мы обыщем дом, – тоном, не допускающим возражений, повелел десятник, возглавляющий этот маленький отряд.

– На здоровье.

Пока подчиненные осматривали дом, десятник пребывал в горнице с женой Жидовина.

– Кто это? – внезапно спросил он, указывая на Иванушку.

– Племянник мой из Тмутаракани, – спокойно пояснила она.

Десятник уставился на мальчика.

– Давид, иди сюда, – приказала она по-турецки.

Но когда Иванушка встал с места, стражник нетерпеливо отвернулся.

– Хватит, оставь! – раздраженно бросил он.

С тем они и ушли.

Так в 1068 году Иванушка ждал, как решится его судьба в полном опасностей, ненадежном мире.

1071

Шла весна, и в маленьком сельце Русское царила тишина.

Речка Русь вышла из берегов, и невозможно было понять, где ниже жилых строений начинается болото и где кончается поле.

На восточном берегу всего-то и было в деревеньке что две коротенькие немощеные улочки да третья, подлиннее, пересекающая их под прямым углом. Избы были выстроены из дерева, глины и лозняка в разных соотношениях. Одни были покрыты торфом, другие – соломой. Сбившиеся в стайку избы эти окружал частокол, впрочем, судя по виду, предназначенный не столько для того, чтобы защититься от серьезного врага, сколько для того, чтобы не выпустить наружу скот. К северу от деревни виднелся сад, в котором росли вишни и яблони.

Чуть южнее деревни, на участке, где паводок покрыл землю неглубоко, над водой виднелись тоненькие колышки. Там, на клочке земли, обильно затопляемом каждую весну, выращивали овощи. В должное время там взойдут капуста, горох, лук и репа. Растили на огороде и чеснок, а ближе к осени снимали урожай тыквы.

Однако на западном, поросшем лесом речном берегу, что был повыше, недавно появилось что-то новое. Там, где берег достигал своей предельной высоты, поднимаясь над рекой саженей на пять, его дополнительно повысили, насыпав земляной вал, а сверху водрузив еще прочную дубовую стену. Это сооружение возвели за полвека до описываемых событий. В стенах его, кроме нескольких длинных, низких бараков для размещения войска и конюшен, построили еще два больших склада для надобностей купцов и маленькую деревянную церковь. Это была крепость. Как и бо?льшая часть окрестных земель, она принадлежала князю переяславльскому.

Сельцо было примечательно еще кое-чем. Саженях в двадцати пяти от въезда в деревню, на приветной возвышенности, откуда открывался вид на реку, располагалось кладбище. Рядом с погостом возвышались два каменных столба высотой в три с лишним сажени, украшенные резными навершиями в форме высоких скругленных шапок с широкой меховой оторочкой. То были идолы, представляющие двух главных богов деревни: Велеса, скотьего бога, и Перуна-громовника, ибо, несмотря на все усилия княжеских священников, многие деревни вроде Русского продолжали втайне исповедовать язычество. Даже у деревенского старейшины было две жены.

Как раз мимо кладбища этим ясным весенним вечером и брел одинокий путник, погруженный в нерадостные мысли.

Тот, кто ни разу не видел его за последние три года, не смог бы узнать Иванушку. Он вырос, догнав своего старшего брата Святополка, но исхудал и побледнел. Под глазами у него залегли темные тени, вид был измученный и изможденный.

Однако перемены ощущались не только в его облике, в нем произошел и более разительный перелом. Странно, непоправимо изменилась и его прежняя радостная и чистая душа. И низко опущенная голова, и потупленный долу взор, и нарочито небрежная походка человека, которому безразлично, куда он идет, – все это словно говорило: «Мне все равно, что вы обо мне думаете; что мне до вас!» Однако тот же безмолвный голос шептал в его душе: «Но и вам до меня ни дела, ни жалости».

Последние три года все шло наперекосяк.

Вначале одно важное событие вселило в него надежду. Он прождал почти месяц в Киеве, потом Жидовину удалось тайком переправить его к родным в Польшу, и тут он узнал, что его отец, не в силах более выносить трусость и предательство князя киевского, воспользовался своим правом переходить к другому повелителю и вступил в дружину младшего брата князя киевского, Всеволода, который правил южным приграничным городом Переяславлем.

Казалось, удача ему улыбнулась, ведь Всеволод был известен не только как лучший и мудрейший среди своих братьев-князей; более того, от жены-гречанки он имел сына, многообещающего, одаренного отрока Владимира, которому Иванушка был обещан в гриди. Конечно, думал Иванушка, теперь, когда его отец стал служить отцу Владимира, тот пошлет за ним.

Однако на том удача и иссякла. Даже Игорь был удивлен. «Но я только недавно перешел в его дружину, я не могу ни на чем настаивать», – с грустью признавался он Иванушке. Святополк служил вместе с отцом. Борис отправился ко двору князя смоленского. Но Иванушку, хотя и пытался отец найти ему место в Чернигове, Смоленске и даже в далеком Новгороде, никто, казалось, не хотел брать на службу.

Думалось ему, что знает причину. «Это все Святополк», – со вздохом сказал он себе.

Куда бы он ни пошел, повсюду к нему относились с принужденным добродушием, какого обыкновенно удостаиваются слабоумные. Он почти что читал мысли окружающих, те видели в нем дурачка. Однажды Иванушка даже бесстрашно призвал брата к ответу:

– Зачем ты меня ославил?

Но Святополк только поглядел на него с притворным удивлением:

– Как это «ославил», Иванушка? Да что ж я, убогий, могу такого про тебя сказать, чего ты сам одним видом своим не добьешься?

Так и стали все ожидать от Иванушки одних только глупостей, и выросла вкруг него глухая стена насмешек и пренебрежения. Да и сам он, словно околдованный общим недоброжелательством, порой вел себя как природный дурачок. Он почувствовал, что попал в ловушку, и Переяславль с его прочными земляными валами стал казаться ему истинной темницей.

А счастлив он теперь бывал, только оставшись в одиночестве, где-нибудь в деревне.

Спустя год после того, как Игорь перешел на службу к князю переяславльскому, старому боярину поручили надзор за укреплениями, воздвигнутыми вдоль части юго-восточной границы княжества. А как раз посреди этой местности, ныне ставшей одной из княжеских вотчин, и располагалась маленькая крепость Русское.

Местечко это было и впрямь ничем не примечательное, одна из десятков маленьких пограничных крепостей. Что и говорить, Игорь не взял бы себе за труд задержаться там хоть ненадолго, если бы его друг Жидовин Хазар не напомнил ему, что тамошние склады пригодятся им, если сумеют они снарядить караваны на восток, как надеялись.

Иванушке нравилось в Русском. Он помогал местным жителям чинить крепостную стену или бродил по лесам, наслаждаясь миром и покоем. А Игорь, не ведая, к чему определить младшего сына, время от времени посылал его помочь Жидовину принять на складе лодочные грузы.

Но сегодня эта работа обернулась для него одним горем-злосчастьем. Утром ему поручили принять партию мехов вместо отлучившегося Хазара. Он услышал, как пересмеиваются деревенские и перевозчики, которые доставили меха вниз по реке, увидел, как они с насмешкой косятся на него. И тут же пропали два бочонка ценных бобровых шкурок, хотя он не мог взять в толк, как это произошло. Хазар вот-вот вернется, а ему и невдомек, что делать.

Предаваясь этим мрачным размышлениям, он и заметил смерда.

Щек был среднего роста, коренастый, приземистый, широкоплечий, круглолицый и круглощекий, с добродушными карими глазами и волнистыми черными волосами, стоявшими дыбом, точно мягкая щетинная щетка, и окружавшими его и без того круглое лицо темным ореолом. Во всем его облике, несмотря на коренастость и приземистость, было что-то, свидетельствующее о мягкости характера, пусть, может быть, и в сочетании с упрямством. Он стоял на углу кладбища и глазел на Иванушку.

Как увидел он дурачка – боярского сына, так и вспало Щеку на ум: «Говорят, юнец этот глуп-глупешенек. А вот нет ли у него денег?» Ибо Щеку грозило разорение.

Щек-смерд, как большинство его сородичей, был свободным. Само собой, положение он занимал самое низкое. «Смерды» означало – «вонючие». Но воняет он или нет, он имел право поселиться, где пожелает, и работать, на кого захочет. Он также имел право брать в долг.

А долгов у Щека накопилось немало. Во-первых, лошадь. Его вины в том не было: лошадь охромела и околела. А поскольку он был обязан поставить княжеской коннице одну лошадь во время войны, так и пришлось купить другую взамен павшей. Но то было только начало. Он запил в Переяславле. Играл в кости. А потом, чтобы загладить вину, купил жене серебряный браслет, и упрямо снова и снова брал в долг, и снова играл, чая вернуть потерянные деньги.

Будучи членом деревенской общины, должен он был уплатить княжескому тиуну налог на плуг и знал, что сделать это не сможет.

И Щек осторожно двинулся к юнцу.

Вернувшись вечером и обнаружив пропажу мехов, Жидовин только и мог, что покачать головой. Иванушка пришелся ему по сердцу, но судьба этому боярскому сыну добра не готовила, на сей счет Хазар не обольщался. И хотя об исчезновении мехов никто не сказал ни слова, Иванушка почувствовал, что вряд ли его снова пошлют в Русское.