Нью-Йорк

– Я не потерплю в этом доме вонючих индейцев! – Но потом повернулась к Боссу со словами: – Впрочем, рабыня мне пригодится. Купил бы ты черную!

И Босс был так счастлив ее порадовать, что на другой же день пошел и купил девушку-рабыню. Ее звали Наоми.

К тому времени мне было около тридцати. Наоми была на десять лет моложе, однако не по годам мудра. Она была невысокой, с круглым лицом и пухленькой, мне это нравилось. Поначалу, войдя в чужой дом, она старалась быть незаметной, но мы разговаривали. Дни текли, мы сблизились и поделились друг с дружкой своими историями. Она жила на плантации, но ей повезло работать в доме служанкой. Когда хозяин овдовел и женился вторично, новая жена потребовала, чтобы и все рабы в доме были новые, а старых пусть продадут. Поэтому тот продал ее перекупщику, который отвез ее в Нью-Йорк, где были хорошие цены.

Я сообщил Наоми, что она попала к хорошим хозяевам, и она немного утешилась.

Мы с Наоми поладили легко и быстро. Иногда, когда ей выпадала тяжелая работа, помогал я, а когда уставал сам – помогала она. Однажды я захворал и слег на несколько дней, а она ухаживала за мной. Так что со временем я начал испытывать к Наоми великую страсть за ее доброту.

И начал подумывать взять ее в жены.

Подружки у меня не переводились никогда. Кроме женщин в городе, была еще одна девушка, бывать у которой мне нравилось. Она жила в деревушке на Ист-Ривер сразу же за Хог-Айлендом, и звали ее Вайолет. Летними вечерами, когда Босс говорил мне, что я ему больше не нужен, я ускользал туда. У Вайолет было несколько детей, среди которых могли быть и мои.

Но Наоми была не похожа на всех этих женщин. Мне хотелось взять ее под крыло. Вступить с ней в отношения означало пустить корни, а об этом я еще не задумывался. Поэтому я долго старался оставаться ей другом и не подпускать Наоми слишком близко. Спустя какое-то время я заметил, что она удивлена моим поведением, но не сказала ни слова, а я не стал делиться своими мыслями.

И вот однажды вечером, в середине ее первой зимы, я застал Наоми сидящей в одиночестве и дрожащей. Привыкшая жить в теплых краях, она не ведала нью-йоркских холодов. Я, стало быть, устроился рядом и приобнял ее. А дальше одно к одному, и вот уже скоро мы зажили вместе как муж и жена.

Босс и Госпожа, наверное, знали об этом, но ничего не говорили.

Весной Босс велел мне отправляться с ним на Гудзон. Мне всегда хотелось взглянуть на эту великую реку, и я был рад поехать, хотя это и означало короткую разлуку с Наоми. Обычно Босс отправлялся в путешествие на несколько недель позже, но Клара и Госпожа так собачились, что он, по-моему, был счастлив убраться подальше.

Перед самым отъездом у него состоялся неприятный разговор с Госпожой. Она всегда была недовольна, когда он уходил вверх по реке, а тут еще затеяла обвинять его в поведении Клары. Они закрыли дверь, и я не слышал всего, но, когда мы отправились в путь, Босс был неразговорчив и смотрел под ноги.

Он надел вампумный пояс. Я заметил, что он всегда надевал его, когда отправлялся вверх по реке. Должно быть, достался ему от какого-то индейского вождя.

У нас было четыре гребца, и Босс разрешил мне держать румпель. К тому моменту, как мы проплыли уже час, он снова приободрился. В тот день течение и ветер были против нас, и мы продвигались медленно, но Босса это как будто не волновало. По-моему, он был счастлив вновь очутиться на реке. Манхэттен еще был виден, когда мы вытащили лодку на берег и встали лагерем.

И вот на следующее утро, не успели мы толком отплыть, он смотрит на меня и говорит:

– Насколько я понимаю, Квош, ты взял Наоми в жены. Разве ты не знал, что нужно спросить у меня разрешения?

– Не знаю уж, Босс, жена ли она мне, – ответил я. – Когда женятся – идут в церковь.

Интересно, что он на это скажет?

– У англичан есть для этого особое название, – сообщил он. – По английским законам, которым мы вроде как подчиняемся, коль скоро она живет в твоем доме, как будто вы поженились, она именуется твоей гражданской женой. Так что будь с ней поласковей, – улыбнулся он.

– Вы же не сердитесь на меня, Босс? – спросил я. Он только покачал головой с той же улыбкой. – А Госпожа?

– Не беспокойся, – вздохнул он. – По крайней мере, в этом мы с ней сошлись.

Затем он какое-то время смотрел на реку, и ветер задувал ему в лицо, а я следил за ним, гадая, остался ли он в добром расположении духа. Наконец я решился обратиться к нему:

– Босс, можно спросить?

– Валяй, – отозвался он.

– Тут вот какое дело, Босс, – сказал я. – Вы обмолвились, что когда-нибудь я получу вольную. Но даже если Наоми – моя гражданская жена, ей от этого никакого проку. Она так и останется рабыней. – (Босс не ответил.) – Понимаете, Босс, – продолжил я, – мне все неймется, как подумаю, что у нас будут дети.

Я-то отлично понял закон. И будь он голландский или английский – разницы никакой. Дитя раба принадлежит хозяину. И если хозяин освобождает раба, то ребенок по-прежнему его, если не отпустит особо. Вот каков закон.

Босс все еще молчал, потом он кивнул своим мыслям.

– Ладно, Квош, – сказал он. – Я подумаю об этом, но не сейчас.

И мне стало ясно, что он больше не хочет обсуждать эту тему.

Тем же днем мы сошли на берег недалеко от индейского поселения, и Босс отправился на беседу, а мне приказал ждать в лодке. Его долго не было, а когда он вернулся, то сел в лодку и велел гребцам двигаться вверх по течению. Он вроде как что-то задумал, а потому я помалкивал и занимался румпелем.

Примерно через полчаса, когда мы прошли излучину, он обратился ко мне:

– Помнишь индейских ребятишек, которых ты спас?

– Да, Босс, – ответил я.

– Ну так их мать умерла. Лихорадка.

Я не сильно беспокоился за мать, но спасти детей старался что было мочи, а потому спросил, живы ли они и здоровы.

– Да, – ответил он, – дети живы.

– Это славно, Босс, – сказал я.

Вечером мы разбили лагерь и сели есть у костра: Босс, я и четверо гребцов. Босс всегда был добр с людьми. Его уважали, но он умел посидеть с ними и переброситься шуткой. И даже если думал о чем-то другом, всегда уделял внимание своим работникам.

Босс принес хорошей еды и бочонок пива. Когда мы все съели и чуток охмелели, общество развеселилось, и надо мной стали подшучивать из-за женщин, которые якобы у меня были, а после разговор перешел на женщин вообще. Один человек со смехом признался, что боится Госпожи.

– Не хотел бы я ее рассердить, Босс, – сказал он.

А я, благо знал, что Босс и Госпожа были на ножах, подумал, что лучше бы он этого не говорил. И еще я заметил тень, пробежавшую по лицу Босса. Но тот лишь улыбнулся и произнес:

– Я предпочитаю вообще не сердить женщин.

На том и сошлись. Но вскоре он сказал:

– Ну что ж, по мне, так самое время на боковую.

И не прошло много времени, как все задремали, и я тоже лег.

Но Босс не спал. Он сидел у огня и в крайней задумчивости взирал на реку. Я помалкивал, так как решил, что он размышляет о грубых словах, которые бросил Госпоже.

Он просидел долго. Костер догорал. Над рекой стояли яркие звезды, но пробегали и тучки; чуть погодя задул ветерок и начал шуршать в деревьях – еле слышно, подобно шепоту. Шорох был мирный, как колыбельная. Прислушиваясь к нему, я начал засыпать. Но Босс не собирался ложиться.

И постепенно до меня дошло, что неплохо будет отвлечь его от дум – авось, заснет, а потому сказал:

– Прислушайтесь к ветру, Босс.

– О, да ты не спишь?