Нью-Йорк

Ну и после началась неразбериха: солдаты не знали, как быть, а на помощь Госпоже в форт подтянулись еще волонтеры, и капитан пришел в отчаяние, когда узнал о происходящем. Госпожа знай конопатила орудия, пока не закончились колья. Тогда она отдала добровольцам молоток и велела поживее продолжить.

На следующий день шестьсот человек голландцев заняли открытую возвышенность над стеной. Они вступили в форт, приветствуемые считаными единицами голландцев, и английский капитан был вынужден сдаться. Он ничего не смог сделать.

После этого я оказался в великой милости у Госпожи. Я боялся, что Босс рассердится, ибо ослушался и пошел в форт, но тот через день сказал мне:

– Госпожа говорит, что ты ей жизнь спас.

– Да, сударь, – ответил я.

Он только рассмеялся:

– Наверное, я должен благодарить тебя, – и не тронул меня.

Итак, Нью-Йорк вновь стал голландским. На сей раз его назвали Нью-Оранж. Но это продолжалось всего год. Наши заокеанские хозяева не замедлили заключить новый договор, и нас вернули англичанам, что не обрадовало Госпожу.

Затем какое-то время все было мирно. Манхэттен опять переименовали в Нью-Йорк, но Андрос, новый английский губернатор, говорил по-голландски и помогал купцам, особенно состоятельным. Он засыпал канал, пересекавший город. Госпожа заявила, что он сделал это, дабы истребить память об Амстердаме. Но старая канава воняла, и мне сдается, что причина была в этом. Сверху проложили красивую улицу, названную Брод-стрит.

И в это самое время в Нью-Йорк переехал мистер Мастер, которого мы встретили на Лонг-Айленде. Они с Боссом провернули на пару много дел. Как встарь, Боссу нравился пушной промысел в верховьях реки, но торговля распространилась по побережью, где находились Вест-Индские сахарные плантации, и этим занимался мистер Мастер. Босс иногда путешествовал с ним, равно как и мингер Филипс.

Но Босс сделал вещь, приведшую Госпожу в неистовый восторг. Яну подходила пора жениться, и Босс нашел ему невесту – девушку из приличной голландской семьи. Весьма состоятельную, а звали ее Лизбет Петерсен. Я видел ее в городе, но ни разу не общался с ней до того дня, когда она пожаловала к нам после оглашения помолвки.

– Это Квош, – сказал ей Ян и дружески улыбнулся мне, а юная леди кивнула.

И я был рад, когда мисс Клара добавила:

– Квош жил у нас всю жизнь, Лизбет. Он мой лучший друг.

Тогда юная леди наградила меня сердечной улыбкой, желая показать, что уяснила надобность доброго ко мне отношения.

И мне было очень приятно присутствовать на свадьбе и смотреть, как улыбался пастор, а Босс с Госпожой, премного довольные, стояли под ручку.

В следующем году мне удалось сослужить Боссу службу, которая изменила всю мою жизнь.

В 1675 году индейцы подняли лютое восстание. Его возглавил индейский вождь по имени Метаком, хотя некоторые называли его Королем Филипом. Не знаю, из-за чего начался сыр-бор, но вся индейская горечь из-за потери земель, отобранных белым человеком, в мгновение ока погнала их в Массачусетс и дальние области Коннектикута. Вскоре индейцы и белые убивали друг друга в несметных количествах. И жители Нью-Йорка пришли в ужас.

Причиной было то, что все эти племена говорили по-алгонкински, а потому казалось естественным, что к ним присоединятся индейцы из окрестностей Нью-Йорка. Ряды последних значительно поредели, но их еще было много и на Лонг-Айленде, и в верховьях реки.

Но губернатор Андрос знал, что делать. Он собрал всех этих индейцев и заставил поклясться, что те не будут сражаться, а многих перевез в лагерь поближе к городу, чтобы присматривать за ними. Затем отправился вверх по реке к могаукам и посулил им целую пропасть товаров и припасов на том условии, что они придут и сокрушат нью-йоркских алгонкинов, если те вздумают досаждать. И это сработало – вокруг Манхэттена было тихо.

Однажды Босс взял меня на середину острова Манхэттен, где приказали встать лагерем каким-то индейцам. Он сказал мне, что знает их с незапамятных времен, когда торговал с ними. Те поставили на поляне несколько вигвамов. Хорошее было место, вся трава в землянике. Босс переговорил с индейцами на их языке, и было видно, что те ему рады, но я приметил несколько хворых. Чуть позже Босс подошел и спросил:

– Квош, ты боишься лихорадки?

Город время от времени навещала лихорадка. Я помню, что, когда мне было лет восемнадцать, дело вышло очень скверное, перемерло порядочно детей и стариков. Но меня лихорадка никогда не брала.

– Нет, Босс, – ответил я.

– Добро, – говорит он, – тогда побудь с этими людьми и проследи, чтобы они ни в чем не нуждались. Если не хватит еды или лекарств, то сразу иди в город и докладывай мне.

Вот я и задержался в том месте без малого на месяц. И несколько тамошних семейств тяжело захворало. Одной женщине пришлось особенно худо: она была бледнее остальных, лишилась мужа, а дети лежали при смерти. Но я помог ей снести их на реку, мы окунули и охладили их, а потом я отправился в город за толокном и тому подобным. Наверное, без моей помощи она потеряла бы и детей. Так или иначе, я сказал Боссу, и он меня похвалил.

Но когда все закончилось и я вернулся домой, то Госпожа набросилась на меня, не успел я переступить порог.

– Транжиришь время, индейцев спасаешь! – разошлась она. – А ну-ка, берись за дело и вычисти этот дом – чай, месяц не прибирался!

Я знал, что она была невысокого мнения об индейцах, но я же не виноват в том, что помог им. Босс сказал, чтобы я не тревожился на сей счет, однако она после этого, похоже, напрочь забыла, что я спас ей жизнь, и долго была со мной холодна.

Я же понял: можно всю жизнь прожить с людьми, но так и не разобраться в них.

Но благодарность Босса я заслужил точно. Примерно через месяц он позвал меня в свою рабочую комнату и велел закрыть дверь. Он дымил трубкой, смотрел на меня задумчиво, и я подумал, уж не попал ли я в какую беду.

– Квош, – произнес он негромко спустя минуту, – никто не вечен. Когда-нибудь я умру и вот поэтому поразмыслил, как быть тогда с тобой.

Я решил, что он подумывает отдать меня в услужение своему сыну Яну. Но я промолчал и приготовился почтительно слушать дальше.

– И я собираюсь дать тебе вольную, – заявил он.

Я едва ли поверил своим ушам. Все вольноотпущенники, каких я знал, давно работали на Голландскую Вест-Индскую компанию. Я никогда не слышал, чтобы частные собственники в Нью-Йорке отпускали своих рабов. Поэтому у меня голова пошла кругом, едва он это сказал.

– Спасибо, Босс, – ответил я.

Он пыхнул трубкой.

– Но ты будешь нужен мне, покуда я жив, – добавил он, а я со всей осторожностью взглянул на него так, что его разобрал смех. – Небось прикидываешь теперь, сколько я протяну?

– Нет, Босс, – возразил я, но мы оба знали, что это правда, и он еще пуще развеселился.

– Ну так я пока не спешу помирать, – изрек он. Затем добродушно улыбнулся. – Ждать тебе, Квош, придется, наверное, долго, но я про тебя не забуду.

Похоже было на то, что наступит день, когда моя мечта о воле все-таки сбудется.

А потому я никак не ждал события еще более радостного, которое последовало незамедлительно.

После хлопот с индейцами в Нью-Йорке снова стало тихо. С Барбадоса и из других похожих мест понаехали богатые плантаторы-англичане. Они в основном поселились в больших домах на берегу Ист-Ривер, и некоторые даже не потрудились выучить голландский язык. Но многие проживавшие в городе голландские семьи продолжали ввозить родню, а потому голландских домов было полно, голландская речь сплошь и рядом звучала на улицах, и могло показаться, что у власти по-прежнему находится губернатор Стайвесант.

Мингер Лейслер в эту пору заделался важной птицей и нравился все меньшему числу голландцев. Он часто навещал Госпожу, неизменно вежливый и хорошо одетый, в шляпе с пером. Госпожа была крайне довольна его вниманием, ибо она, хотя и оставалась женщиной видной, приближалась к закату детородного возраста и временами была немного угнетена. Босс, понимавший это, всегда был с ней деликатен и всячески старался ей потрафить.

Увы, мисс Клара вела себя совершенно иначе. Та девчушка, которую я любил, после женитьбы брата превратилась в чудовище. На вид она была той же миловидной златовлаской, которую я знал. Она оставалась добра ко мне и обычно держалась почтительно с отцом, но к матери относилась как сущий дьявол. Если мать просила помочь на кухне или сходить на рынок, она тут же начинала стенать и жаловаться, что вот, мол, какая бестактность: ведь той отлично известно, что она как раз собралась к подруге. Если Госпожа говорила «черное», мисс Клара твердила «белое». Что бы ни стряслось, она всегда возлагала вину на мать до тех пор, пока Госпожа не теряла терпения. Босс выговаривал Кларе и грозил наказать, но вскоре она уже жаловалась снова. В таких случаях я искренне сочувствовал Госпоже.

Однажды у дома появился мистер Мастер с одним из плантаторов-англичан. И они с Боссом разговорились по-английски. Я тоже там был. К тому времени я выучил достаточно английских слов, чтобы понять кое-что из услышанного.

В самом начале их разговора Босс обратился ко мне по-голландски и попросил найти какую-то вещь, что я и сделал. А когда принес, он спросил о чем-то еще, на что я ответил довольно непринужденно и брякнул что-то смешное, и он рассмеялся, а я собрался уйти к себе. Но тут я заметил, что на меня пялится английский плантатор, который затем заметил Боссу, что зря он так любезничает со мной, потому что они хлебнули много горя с чернокожими рабами на плантациях, и обращаться с нами можно только одним путем – иметь оружие да пороть, если мы вдруг дерзим. Я смотрел в пол, притворяясь, будто не понимаю, а Босс со смехом сказал, что непременно это учтет.

Беседовали же они, как выяснилось, о рабах. Потому что мистер Мастер только-только вернулся в Нью-Йорк с грузом рабов, среди которых были индейцы. Вняв жалобам других государств на то, что их граждан выставляют на продажу, губернатор Андрос распорядился продавать на рынке лишь чернокожих – ибо все страны мира сошлись в том, чтобы негры были рабами, – и это явилось неудобством для мистера Мастера.

– Я собираюсь продать этих индейцев тайком, – сказал он. – У меня есть чудная индианочка – не угодно приобрести?

Ну и тут появилась расстроенная Госпожа, так что я догадался, что ей опять досадила мисс Клара. Госпожа иногда прикидывалась, будто не понимает по-английски, но сейчас решила не утруждаться притворством и крикнула: