Восход и закат

– Пойдемте, Артур, сказал Лильбурн: нас ждут. Что ж касается до этого негодного молодого человека… Будьте уверены, он совершенно погиб душой и телом. Забудьте об нем.

– Но он мне брат!

– Ба! вздор! с побочными детьми нет родства. К тому ж, он скоро отыщет вас, не беспокойтесь. Такие оборванные претенденты не долго гордятся просить милостыни.

– Неужто вы в самом деле думаете?..

– Положитесь на мое знание света. Пойдемте.

* * *

Было около полуночи. На перекрестке той улицы, где жил Гавтрей, стояли четыре человека и о чем-то таинственно разговаривали. В том доме, против которого она стояли, раздавалась бальная музыка.

– Месье Фавар, говорил один из них, обращаясь к самому малорослому и худенькому: вы не забыли условия? Двадцать тысяч франков и совершенное прощение.

– Помню, помню. Сказано: так дело и кончено. Но, признаюсь, мне хотелось бы иметь своих людей поближе, при себе. Я не труслив, да это шутка-то опасная.

– Вы вперед знали опасность и согласились. Вы войдете со мною одни, или вовсе не войдете. Мои товарищи поклялись убить того, кто изменит им, хоть одним словом. Я ни за двадцать раз двадцать тысяч не хочу, чтобы они стали подозревать меня: я не прожил бы одной минуты безопасно. Если вы теперь уверены, что вас не узнают под этою маской, так и опасности нет никакой. Вы увидите их за работой, можете потом узнать их лица, узнаете место, а там, как хотите, так и начинайте следствие. Я между-там успею выехать из Франции.

– Хорошо, хорошо; быть так.

– Еще одно. Заметьте себе, что начальника, того, что живет в том дом, вы должны захватить именно дома, спящего, если хотите взять его живьем. Пока он бодр и вооружен, он ни за что не дастся в руки, какой бы ни то было сил.

– Понимаю… Жильбер! сказал Фавар обращаясь к одному из своих провожатых: возьмите трех человек с собою и исполните, как я вам сказал. Дворник впустит вас: это уже условлено. Только осторожно; смотрите, без шума. Если я до четырех часов не ворочусь, не ждите меня; делайте свое дело. Осмотрите пистолеты… да есть ли порох? Схватите живьем; в крайнем случае – мертвого. Ну, с Богом… А вы, сказал он другому, идите со мной и поставьте наших людей в некотором расстоянии от дому, но так, чтобы они могли явиться по первому знаку. Сами встаньте у дверей погреба и ждите звонка; раньше не входите. Пойдемте.

Пришли. Дверь большего, неблаговидного дому была только притворена. Они тихонько вошли, беспрепятственно миновали двор и спустились в подвал. Тут один из них остался, как было сказано. Вожатый мосьё Фавара отпер дверь погреба, вынул из-под плаща воровской фонарь и осветил черные своды, под которыми лежало несколько бочек. Он отвалил одну из них, поднял люк и скрытую под ним лестницу.

– Войдите! сказал он, и оба исчезли в подземелье.

* * *

Фальшивые монетчики работали во все руки. Вилиам Гавтрей сидел за бюро и вносил счеты в большую книгу. В стороне, один, у длинного стола, сидел Филипп Мортон. Действительность превзошла самое черное его подозрение. Он согласился дать клятву, что никому никогда не откроет того, что тут увядать, и, когда его ввели, когда повязка с глаз была снята, он долго не мог еще вполне понять преступной деятельности этих страшных людей, между которыми высилась огромная фигура его покровителя. Когда истина мало-помалу прояснилась перед ним, он содрогнулся и отскочил от Гавтрея. С глубоким состраданием к уничижению своего друга и с отвращением от его преступного ремесла, он опустился на стул и чувствовал, что последняя связь между им и Гавтреем разорвана, что завтра он опять будет стоять одиноким сиротой на свет. От времени до времени, когда грубые шутки и отвратительные проклятия, оглашавший черные своды, долетали до его слуха, Филипп с такою гордостью, с таким презрением окидывал взглядом грязные группы окружающих, что Гавтрей трепетал за его жизнь. Но Филипп молчал. Он удерживал огненную речь негодования, которою готова была разразиться всё-еще гордая и беспорочная его душа: его удерживал не страх: он только не хотел умереть от таких подлых рук. Все присутствующие были вооружены пистолетами и ножами; только Мортон оставил на столе те, которые ему даны были.

– Ну, поздравляю, товарищи! дело идет как-нельзя лучше, сказал Гавтрей, закрывая книгу: еще месяца два, три, и с нас будет довольно; можем отправиться на покой, наслаждаться жизнью. А где Бирни?

– Он ничего не говорил вам, капитан? спросил один из работников; он нашел, искуснейшего парня во всей Франции, того самого, что помогал Бушару делать пятифранковики. Бирни обещал привести его сегодня.

– Да… помню, он говорил сегодня утром, возразил Гавтрей; этакая западня этот Бирни!

– Да, уж нечего сказать! лучше его никто не сумеет заманить! Ведь он же поймал и вас, капитан, лучшую голову для наших рук, черт возьми!

– Льстец! сказал Гавтрей, отойдя от бюро к столу и налив большой стакан вина: ваше здоровье, господа!

Тут отворилась дверь и вошел Бирни.

– Где ж ваша добыча, почтеннейший? спросил Гавтрей: мы чеканим только деньги, а вы поискуснее нас, вы чеканите людей, клеймите их своим гербовым клеймом и пускаете в оборот… к чертям.

Работники захохотали. Бирни не обратил внимания на злую выходку и только бросил презрительный взгляд исподлобья на своего товарища.

– Вы спрашиваете о знаменитом монетчик, Жаке Жиромоне? Он за дверьми. Вам известно правило: я не могу ввести его без позволения.

– Позволяем, позволяем! Не так ли, господа? сказал Гавтрей.

– Да, да! разумеется! закричали все в голос: он знает клятву и наказание?

– Знает, сказал Бирни и вышел.

Через минуту он воротился с малорослым, худеньким человечком, в грязной блузе, с огромными седовато-рыжими бакенбардами и усами, нечесаными волосами такого же цвету и черным пластырем на левом глазу, что еще увеличивало неприятность его физиономии.

– Черт возьми! вскричал Гавтрей: да вы, месье Жиромон, настоящий подземный ковач! вы больше походите на Вулкана, нежели на Адониса.

– Не знаю я, кто таков был Вулкан, но знаю, как делаются пятифранковики, отрывисто отвечал мнимый Жиромон.

– Вы бедны?

– Гол как сокол, то есть, как общипанный сокол: потому что на мне и перьев нет.

Монетчики захохотали.

– А кто ручается за вашу верность?

– Я! сказал Бирни.

– Ну, пусть его произнесет клятву.

Четыре работника схватили гостя и вынесли в другое отделение подземелья. Через несколько кануть она воротились.

– Он дал клятву и знает, чем будет наказан в случае измены.

– Смерть тебе, твоей жене, твоим детям и внукам.

– Детей у меня нет, стало-быть и внуков не будет. Что ж касается до жены, капитан, то это больше похоже на подкуп чем на угрозу, когда вы говорите мне об её смерти.

– Гром и молния! да вы истинное сокровище для нашего общества, почтеннейший! сказал Гавтрей; между-тем как дикая толпа одобряла выходку гостя новыми неистовыми кликами.

– Ну, выпьемте же за общее здоровье.

Монетчики оставили работу и, обступив гостя, начали расспрашивать его о разных разностях, чтобы удостовериться в его знании дела; он отвечал очень удовлетворительно, как мастер, и в свою очередь расспрашивал их, рассматривал работу. Гавтрей между-тем внимательно следил за ним. Бирни заметил это и хотел-было подойти к новопринятому товарищу, но Гавтрей положил ему на плечо руку и шепнул:

– Ни слова с твоим приятелем, пока я не позволю.

С этим словом он коснулся своих пистолетов. Бирни несколько побледнел, но отвечал с обыкновенною своей холодной улыбкой…

– Подозрение! Ну, тем лучше.

Они сел за стол и закурил трубку.

– Вина! закричал Гавтрей.