Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

Своим романом в стихах “Пушторг” Сельвинский побил новый рекорд в современной поэзии».

Не случайно же Маяковский заранее заготовил ответ своим недоброжелателям и конкурентам, написав…

Поэтический манифест

Вечером (в день открытия выставки) в дневнике Лили Брик появились такие фразы:

«Кое-кто выступил. В<олодя> прочёл вступление в новую поэму – впечатление произвело очень большое, хотя читал по бумажке и через силу».

Через два месяца (25 марта) Маяковский, вновь читая своё «обращение к потомкам», передварил его словами, которые, надо полагать, звучали и в день открытия выставки:

«Последняя из написанных вещей – о выставке, так как это целиком определяет то, что я делаю и для чего работаю.

Очень часто в последнее время вот те, кто раздражён моей литературно-публицистической работой, говорят, что я стихи просто писать разучился, и что потомки меня за это взгреют. Я держусь такого взгляда. Один коммунист говорил: "Что потомство! Ты перед потомством будешь отчитываться, а мне гораздо хуже – перед райкомом, это гораздо труднее".

Я человек решительный, я хочу сам поговорить с потомками, а не ожидать, что им будут рассказывать мои критики в будущем. Поэтому я обращаюсь непосредственно к потомкам в своей поэме, которая называется "Во весь голос"».

Делясь своими впечатлениями о вступлении в эту поэму, Александр Михайлов сам невольно перешёл на возвышеннопоэтический стиль:

«Величественное и простое, поэтически прозаичное и исповедально распахнутое в будущее, и тоже с заверением в верности новой власти и партии, – оно стало не только выдающимся явлением литературы, но и потрясающей силы и глубины свидетельством драматической судьбы поэта на стыке двух эпох».

Бенгт Янгфельдт прокомментировал это же произведение гораздо прозаичнее и суше:

«В поэме "Во весь голос "Маяковский в традициях Горация и Пушкина воздвигает себе памятник; поэма была продолжением других его стихов на эту тему, но на сей раз памятник сделан из иного материала».

Как бы вторя Александру Михайлову, Янгфельдт тоже назвал это стихотворение «решительной клятвой в лояльности советским властям».

Но так ли это?

Вчитаемся повнимательнее в строки вступления.

«Уважаемые / товарищи потомки!»

В следующих строках он называл продукцию дня сегодняшнего словом, которое до сих пор печатать полностью не рекомендуется, его обозначают первой буквой с многоточием:

«Роясь / в сегодняшнем / окаменевшем г…,
наших дней изучая потёмки,
вы, / возможно, / спросите и обо мне».

Маяковскому, судя по всему, очень хотелось посмотреть на лица вождей, услышавших из его уст, что всё, создаваемое ими, поэт назвал словом, начинавшемся на букву «г».

Внимательно вчитываясь в текст вступления, начинаешь понимать, для чего на открытии выставки Маяковскому нужны были ещё и поэты. Ведь услышав первые строки, обращённые к людям грядущих столетий, они должны были вспомнить другое стихотворение, автор которого тоже обращался к потомкам:

«А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всёмолчи!»

Михаил Лермонтов в этом стихотворении называл своих современников потомками подлых родов. У обращавшегося к потомкам Владимира Маяковского выходило, что подлостью прославились его современники. Это они жадною толпой стояли у кремлёвского «трона». Это они являлись палачами Свободы, Гениев и Славы. Это перед ними замолкали «суд и правда».

Маяковский, видимо, жаждал взглянуть в глаза своим коллегам в тот момент, когда он обращался не к ним, а к учёным мужам далёкого будущего:

«И, возможно, скажет / ваш учёный,
кроя эрудицией / вопросов рой,
что жил-де такой / певец кипячёной
и ярый враг воды сырой.
Профессор, / снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу / о времени / и о себе».

Могут возникнуть вопросы. К примеру, такой: откуда учёному грядущих лет (даже очень и очень эрудированному) известна такая незначительная подробность биографии Маяковского как его страсть к «кипячёной» воде и неприязненное отношение к «сырой»?

И почему этот учёный носит очки, похожие на велосипед? Этим, кстати, он сразу начинал походить на эрудированного Осипа Брика, бывшего идеологом комфутов, лефовцев, ре-фовцев и читавшего молодёжи лекции на литературные темы.

Ответ здесь напрашивается один: обращение к потомкам – это всего лишь поэтический приём. Да, Маяковский как бы разговаривал с грядущим, но вёл этот разговор очень громко – «во весь голос», чтобы его слова дошли и до его современников. И в первую очередь, конечно же, до Осипа Брика, который носил очки. Ведь в слове, на эти очки похожем, явно прочитывается его имя – «велОСИПед».

Таким образом, в самом начале своего поэтического вступления Маяковский как бы прямо заявлял, что в услугах своего эрудированного коллеги не нуждается – он сам расскажет «о времени и о себе». И тут же сообщал о том, что он – «ассенизатор», удаляющий нечистоты из «барских садоводств» поэзии, и «водовоз», доставляющий чистую воду для полива этих садов.

Поэтический памятник

Затем во вступлении к поэме «Во весь голос» начинается подковыривание «садоводов», которые неожиданно оказываются поэтами-конструктивистами (современники Маяковского понимали это сходу – по приводимым фамилиям и по цитируемым стихотворным строкам):

«Кто стихами льёт из лейки,
кто кропит, / набравши в рот —
кудреватые Митрейки, / мудреватые Кудрейки —
кто их к чёрту разберёт!
Нет на прорву карантина —
мандолинят из-под стен:
"Тара-тина, тара-тина,
т-эн-н…"»

Константин Митрейкин и Анатолий Кудрейко (Зеленяк) были поэтами-конструктивистами, иногда подкалывавшими в своих стихах Леф и Маяковского. А «Тара-тина, тара-тина, т-эн-н» – это строка из стихотворения Ильи Сельвинского «Цыганский вальс на гитаре».

Для чего понадобилось Маяковскому ополчаться на них? За что он так «прикладывал» конструктивистов?

На эти вопросы поэт отвечал, что он категорически против того, чтобы его «изваяния высились» над конструктивистскими «розами». А в том, что такие «изваяния» будут поставлены, Маяковский не сомневался. И добавлял, что, дескать, мог бы, как и они, конструктивисты, сочинять «романсы». Но делать этого не будет:

«И мне / агитпроп / в зубах навяз,
и мне бы / строчить /романсы на вас —
доходней оно / и прелестней.
Но я / себя / смирял, / становясь
на горло / собственной песне».

После такого откровенно смелого заявления следует (от имени «ассенизатора», ставшего «агитатором», и от имени «водовоза», ставшего «горланом-главарём») патетическое обращение: