Тайна булгаковского «Мастера…»

Различить обоих «кальсонеров» друг от друга можно лишь по растительности на лице, поскольку один из них бритый, другой бородатый. В этой «двойственности» тоже намёк, только теперь на соратников Ленина, сменивших его у властного руля: Зиновьева и Каменева. Первый, как известно, предпочитал бриться, второй носил бородку.

И подпись главы спичечной базы («Заведующий Кальсонер») своими заглавными буквами («3» и «К») повторяет начала фамилий Зиновьева и Каменева.

А уж эпиграф, которым предваряется «Дьяволиада», и вовсе рассчитан на то, чтобы подсказать читателям, о ком и о чём пойдёт сейчас речь:

«Повесть о том, как близнецы

погубили дело производителя».

Действительно, «Дьяволиада» и повествует о том, как «близнецы» Кальсонеры (бритый и бородатый) выживают из учреждения, производящего спички, делопроизводителя Короткова. Разве это не намёк на те подковёрные внутрипартийные интриги, в ходе которых Зиновьев и Каменев пытались устранить с политической арены Троцкого? Человека, активно «делавшего» революцию и «на деле» защищавшего её во время гражданской воины, то есть как раз и являвшегося «производителем дела».

По ходу повести Короткова несколько раз называют Колобковым, что тоже намекает на ситуацию с Троцким, которого отовсюду выживали и который, как известно, очень скоро был вынужден, как сказочный колобок, выкатиться из партии и покатиться по стране и по миру

Другие подковырки

В «Дьяволиаде» самой высшей инстанцией, куда в поисках справедливости обратился Варфоломей Коротков, является «бюро претензий» (сокращённо – БП). Эта структура очень похожа на реально существовавший властный орган, который распоряжался в те годы судьбами страны и её населения, – политбюро (сокращённо – ПБ). В булгаковском «бюро претензий» Коротков так и не смог добиться ни понимания, ни действенной помощи. Параллели напрашивались сами собой, выводы автор предоставлял делать самим читателям.

Высмеивает «Дьяволиада» и тщетные попытки большевиков создать исправно действующую экономику: продукция, которую выпускает спичечный Главк, никуда не годится: его спички не горят.

Из трёх коробков Короткову удалось зажечь всего 63 спички. Шестьдесят три – число не случайное. Булгаков взял его не с потолка, повторив его кроме «Дьяволиады» ещё и в «Белой гвардии». Там приехавший из Житомира Лариосик сообщает Турбиным, что его мама послала им телеграмму в 63 слова.

Итак, шестьдесят три. Это число вызывало у современников Булгакова вполне определённые ассоциации. В те годы партийцы, недовольные политикой, которую проводили новоявленные вожди, объединялись в разного рода группы и группировки. Друг от друга эти «объединения» отличались количеством входивших в них человек или же числом подписей, поставленных под письмами протеста. Было письмо 46-ти, платформа 63-х и так далее. И каждая подобная группировка, как правило, решительно протестовала против действии управлявшей страной «тройки», в которую, как известно, входили Зиновьев, Каменев и Сталин.

Итак, только 63 спички горели. Остальные давали пшик. Но и это «пшиканье» было весьма опасным: шипящие кусочки раскалённой серы разлетались во все стороны, норовя попасть в глаз чиркавшему. Бедняга Коротков чуть не ослеп. И не только он:

«Подбитые глаза на каждом шагу».

Вот почему продукцию своего Главка Коротков в сердцах называет «сволочными спичками». Секретарша базы Лидочка де Руни тоже считает так, говоря: «спички проклятые». А вот заведующий Кальсонер лично…

«… испытывал их и нашёл превосходными».

И этими «сволочными спичками» (аббревиатура – СС), страна Советов (те же начальные буквы – СС) расплачивалась с сотрудниками базы за их работу.

Вспомним, как в повести описан эпизод выдачи зарплаты:

«Чтобы не отвечать ни на какие вопросы…. кассир кнопкой пришпилил к стене ассигновку, на которой… имелась… подпись зелёными чернилами:

«Выдать продуктами производства.

За т. Богоявленского – Преображенский.

И я полагаю – Кшесинский».

Прелюбопытный подбор фамилий! И явно не случайный. Самая последняя (Кшесинский) призвана напомнить читателям о знаменитой петербургской балерине, фаворитке царя. В принадлежавшем ей особняке и размещалась в 1917 году штаб-квартира большевиков.

Фамилия Богоявленский ассоциируется с «Богом явленным» императором, «за» (то есть вместо) которого и подписал ассигновку некий Преображенский. Какое именно «преображение» имел в виду Михаил Булгаков, в те годы было понятно каждому: ведь Россией (вместо расстрелянного царя) правил революционный преобразователь мира В.И. Ленин. Он (или кто-то из его ближайших сподвижников) и решал, чем выплачивать заработную плату сотрудникам советских учреждений.

Есть в «Дьяволиаде» и другой «царский» намёк. В коммунальной квартире, где проживает Коротков, соседнюю с ним комнату занимает гражданка, которая служит в Губвинскладе. Зарплату ей тоже выдают «продуктами производства», и она принесла домой 46 бутылок красного церковного вина. Почему именно сорок шесть и почему красного?

Звали коротковскую соседку Александрой Фёдоровной, точно так же, как и последнюю российскую императрицу Чтобы окончательно развеять все сомнения относительно того, о ком именно идёт здесь речь, Булгаков и употребил эти «особые приметы»: сорок шесть бутылок, а в них – кроваво-красное вино. В 20-х годах все ещё хорошо помнили, что императрица Александра Фёдоровна пала сорока шести лет от роду в результате кровавой расправы, учинённой большевиками над царской семьёй. К тому же именно сорок шесть подписей стояло и под известным тогда всей стране письмом сторонников Троцкого. Так что к «царскому» следу в повести добавлен и «троцкистский» отпечаток.

И ещё. Последние месяцы своей жизни бывшая императрица провела под стражей. Поэтому фамилия у соседки Короткова (Пайкова) произведена из слова «пайка», почёрпнутого из тюремного лексикона.

А теперь попробуем применить особый метод исследования, названный нами (по аналогии с методом, предложенным поэтессой Ларисой Васильевой) «булгакочувствование». Если Булгаков в обыденной жизни любил играть со словами и даже с буквами, то этот стиль должен проявиться и в его произведениях. Памятуя об этом, присмотримся к тексту «Дьяволиады».

Пристально глядя

Наше внимание сразу же привлечёт любопытная деталь: в повести на удивление много слов, которые на чинаются с буквы «п»!

В самом деле, уже в эпиграфе буква эта повторяется трижды: «По весть о том, как близнецы погубили дело производителя». В именах геро ев: Пеструхины, Пай кова, Генриетта Потаповна Персимфанс, курьер Панте леймон – всё те же «П», «П» и «П». В названиях глав буква «п» тоже дово льно частая гостья: «Лысый появился», «Происшест вие 20-го числа», «Продукты производства», «Параграф первый – Коротков вылетел» и так далее.

Казалось бы, что в этом необычного? В русском языке буква «П» – самая распространённая, и слов, начинающихся с неё, просто пруд пруди. Однако вспомним, что произносит Варфоломей Коротков, вконец запутавшись в обволакивающей его дьявольщине! Он, как заклинание, начинает бормотать какой-то несусветный вздор:

«И понедельник на пэ, и пятница на пэ, и воскресенье…».

Устами своего героя Михаил Булгаков как бы ненароком обращает наше внимание именно на эту букву – «пэ». Он словно хочет навести нас на какие-то вполне определённые размышления, как будто пытается передать нам некую конфиденциальную информацию. Но какую?

Одна из глав повести названа как-то чересчур длинно: «Параграф первый – Коротков вылетел». Это же целая фраза, составленная из двух предложений. Приглядимся к начальным буквам заголовка. Они образуют сочетание: ППКВ. Если прочесть наоборот, получим ВКПП. Очень созвучно аббревиатуре ВКП(б), не правда ли? Не означает ли это, что буквой «П» Булгаков зашифровал слово «партия»? Но если так, то тогда «несусветный вздор», который бормочет Коротков, тотчас превращается в искреннее возмущение по поводу того, что жизнь советских людей со всех сторон пытаются опутать партийной паутиной.

Впрочем, не будем спешить с выводами. Мы ещё не раз встретимся с этой слишком часто употреблявшейся Булгаковым буквой «П», и у нас будет возможность поломать голову над её толкованием. Для себя же отметим, что в многократной повторяемости этой буквы, вне всякого сомнения, кроется какой-то намёк, спрятано какое-то важное (адресованное нам, читателям) сообщение.

А теперь, после того, как повесть была нами подвергнута своеобразному анализу, перейдём к её синтезу, то есть попробуем сформулировать, что же на самом деле хотел сказать Булгаков своей «Дьяволиадой»?

Она о режиме большевиков, готовящихся разжечь мировой пожар с помощью спичек, которые не горят. Она о бездарных вождях этого режима, выведенных в окарикатуренном образе Кальсонера, которые либо прячутся от своего народа в больничных палатах, либо постоянно выясняют друг с другом отношения. Она о рабоче-крестьянской державе, в которой жизнь людей превратилась в форменную дьяволиаду.

Какой же отчаянной смелостью надо было обладать, чтобы решиться опубликовать в те годы такое произведение?

Но почему Булгаков называл свою повесть «дурацкой», чем она «не удовлетворяла» его?

Не тем ли, что все намёки и колкости в адрес большевиков в «Дьяволиаде» слишком закамуфлированы?

Не тем ли, что сатира, призванная бичевать, утонула в дьявольской фантасмагории сюжета и превратилась в обычное зубоскальство?

Не тем ли, что дьявольщина, опутавшая страну, была беспощадно высмеяна, а сами дьяволы так и остались безнаказанными?

Кто знает, может быть, именно это и беспокоило писателя?

Болезненные симптомы

В 1923 году Булгакова был неудовлетворён не только своим творчеством. Его продолжало тревожить и состояние здоровья. Осенью жалобы на ухудшение самочувствия участились. Об этом можно прочесть в «Театральном романе»:

«… однажды ночью… я проснулся после грустного сна… Я чувствовал, что я умру сейчас за столом, жалкий страх смерти унизил меня до того, что я простонал, оглянулся тревожно, ища помощи и защиты от смерти…

– Это приступ неврастении. Она уже завелась во мне, будет развиваться и сгложет меня. Но пока ещё можно жить».

В «Театральном романе» прямо назван недуг Булгакова. Он…

«… страдал болезнью, носящей весьма странное название – меланхолия».