Добровольцы: смерть была где-то рядом…

Микроавтобус качнуло. За окном замелькали улицы города.

Матросов развел руками.

– А что я такого сказал?

Стас Павлов направил объектив фотоаппарат на Матросова, и он сразу поднял руку, широко расставив ладонь, закрывая ей объектив.

– Не надо меня снимать.

Стас Павлов не стал спорить и убрал объектив камеры в сторону, благо ему было кого фотографировать, а Матросов тем временем продолжил пошлить.

– Есть ли в России цензура? – обратился оперный певец к Пал Палычу, и жеманно приложил руку ко лбу, но только чтобы выругаться, – твою ж мать! Что за мысли лезут с утра в голову, да еще в субботу. Твою ж, мать.

Анна обернулась, кинула укоризненный взгляд на мужчину, а потом что-то зашептала Кристине. Они захихикали.

– Конечно же, есть, – Матросов, уже никого не замечая, продолжил диалог сам с собой, – причем самая жестокая. Мы живем в стране с самой жестокой цензурой. Так было, есть и будет. Вы только подумайте. У нас в стране запрещается ругаться матом. Запрещенные слова так и называются "нецензурные". Бляха муха.

Анна не выдержала и смущенно покосилась на ругающегося Матросова, но тот воспринял ее взгляд как вызов.

– И не надо так на меня смотреть. Дырку протрете.

Анна фыркнула, показала язык и увела взгляд от Матросова, а тот будто этого ждал, продолжил развивать свою мысль.

– При этом действует ли такая цензура? Нихера.

Зоя укоризненно покачала головой, пожалуй, только она и могла остановить болвана, но Матросов разошелся и уже ни на кого не обращает внимания.

– Потому что все четко знают, что любое запикивание матерных слов нужно только для того, чтобы не нести ответственность.