Гроздья Рябины

Теперь рано утром он относил ее в детсад, вечером забирал. Квартира наполнилась звонким голоском дочери, а жизнь Германа – новым смыслом и заботами: варить еду, одевать-умывать-укладывать спать и еще многое другое. Лера сразу же подружилась с тетей Ларисой, они вместе перебирали какие-то тряпочки, шептались. Герман в шутку сердился: нечего играть с чужими детьми, заводите своих! После многочисленных болезней Лера была тоненькой, как былинка, она легко простужалась, сбрасывала по ночам одеяло, и Герман научился спать чутко, просыпаясь при каждом ее движении. Леру нужно было откормить, и он научился готовить ее любимые блюда, те, что делала бабушка, придумывал сам новые, незамысловатые, но скорые и вкусные. Он делал с ней зарядку, и Лера стала прибавлять в весе, окрепла. Вечером после детсада она поверяла папе свои маленькие тайны.

– Пап, ко мне девочки пристают, почему меня все время забирает папа, а не мама.

– И что ты им отвечаешь?

– А я им сказала, что мой папа лучше всех, – и у Германа защипало в носу.

С Диной он теперь встречался за городом, по выходным, когда отвозил Леру к бабушке. Садился на велосипед и катил на свидание. Они пытались понять, представить себе, как жить дальше.

– Нужно подождать, потерпеть. Я подам на развод. Но Леру я ей не отдам, дочь ей совершенно не нужна.

– Ты – как малый ребенок. Вот уж действительно, не было у меня детей, а теперь сразу двое. Тебя никто спрашивать не будет. Суд в любом случае отдаст ребенка матери.

Германа вызвали на заседание парткома завода. В повестке стоял вопрос: “моральный облик коммуниста Вернера в связи с заявлением его жены”. Партийный секретарь Красноперов, выросший из комсомольских вожаков, недавно демобилизованный из армии и присланный на завод из райкома, носил гимнастерку и яловые сапоги, как истинный ленинец и борец против всяческих врагов партии. На заводе за глаза его называли петушком красноперым. Он ходил перед столом, где заседали члены, и обличал коммуниста Вернера.

Злая ирония судьбы: через десять лет Герман будет работать главным инженером в городе Джамбуле; на его завод привезут партию условно-освобожденных зэков (был такой метод пополнения дефицита рабочей силы в Советской стране), и среди них Герман узнает своего бывшего партийного секретаря. Тот ушел из семьи, связавшись с какой-то девицей, а мстительная жена посадила простодырого мужа на пять лет.

А сейчас Красноперов петушком прохаживался перед партийным столом и гневно обличал печально сидящего на скамье подсудимых Германа:

– Это что же получается? Двоеженство! Живешь с двумя женами, а еще член Партии! Ну, мы это поправим. Партия – за чистоту ее рядов! И какой пример ты подаешь своим подчиненным?

Герман взорвался:

– Ни с одной я не живу, я с дочерью живу! (гнусный, двусмысленный смешок где-то позади).

Члены парткома выступали как-то вяло, говорили, что Герман еще молод, исключать пока не стоит, надо дать шанс исправиться. И главное, где брать главного механика взамен исключенного? В конце концов, решили: за моральное разложение объявить строгий выговор с занесением, исключить из Партии мы всегда успеем. И пусть работает!

А как быть с той, что разрушила семью? Объявить ей выговор нельзя, она не член, уволить с завода по профсоюзной линии тоже не получится, она молодой специалист. Положение спас мудрый главный инженер Лурье:

– Да, по положению, по закону уволить мы ее не имеем права, но я беру на себя это нарушение, пусть меня поругают, может быть, накажут, но мы сохраним семью, крепкая советская семья важнее всего, пусть эта девица уезжает домой и больше не смущает наших работников своими черными глазами.

Она уезжала через неделю. Последнее свидание. Горький запах увядающих степных трав, горечь расставания, горечь ее губ.

– Я люблю тебя и обязательно найду, хоть на краю света.

– Я приеду к тебе хоть на край света.

5

Дина не писала домой, что возвращается, и когда она появилась на пороге, Валентина Петровна растерялась от неожиданности.

– Дина? Что случилось? Ты в отпуск?

– Нет, Валентина Петровна, я насовсем. Уволилась и приехала.

– Как уволилась? Тебе же еще два года… А мама знает?

– Ой, Валентина Петровна, я так измучилась в дороге… Света на работе? Можно я отдохну, а вечером я всё расскажу…

Она лежала, пытаясь уснуть, но в голове была звенящая пустота. Гул самолета, на котором она прилетела, противный, надрывный шум автобуса, привезшего её из аэропорта… За сутки с небольшим, за которые она добиралась из Караганды, удалось только отрывками вздремнуть, и теперь перед глазами плыло и качалось, подступала тошнота…

Всё произошло стремительно и неожиданно. Еще совсем недавно её жизнь имела четкие и понятные очертания. Самостоятельная и не очень обременительная работа, своя собственная лаборатория! Девчонки откровенно завидовали, заглядывали к ней в лабораторию, важно усаживались за стол и затевали озорную игру в "начальство". Дина, конечно, была директором, она назначала Тамару главным инженером, а Светлану – главным механиком. "Товарищ главный механик! А почему Вы не были сегодня у меня на оперативке? Объявляю Вам выговор!" – и все трое заливались смехом. Девочки, конечно, знали о том, что происходит между Диной и Германом, знали, что это не простой флирт, что это очень серьезно. У них на глазах разыгрывалась драма Настоящей Любви, о которой мечтает каждая, и от этого у девчонок перехватывало дыхание.

А потом произошло главное – Объяснение, и вихрь большого чувства закружил из обоих, окрасил весь мир в яркие краски. Конечно, у Дины были девичьи увлечения, и в школе, и в институте, но все они были мелки по сравнению с этим, и то, что это была Запретная, но чистая и невинная Любовь, создавало пикантное ощущения тайны и драмы, которая обязательно должна разрешиться. Он был особенный, непохожий ни на кого другого. Сильный, решительный, на всё способный, и в то же время робкий, как мальчишка.

А потом грянул этот громкий скандал на весь завод. Точно ее белье выставили на обозрение всем досужим сплетникам на заводе, и ее уволили. Грубо вышвырнули с завода. Сломали чистую мечту. И что же дальше? Уезжать к маме, в пыльный провинциальный городишко? Дина уехала оттуда, чтобы поступить в Горный институт, и все время учебы жила у тети Вали, у Валентины Петровны. Света, тетивалина дочь, похоже, никогда не выйдет замуж, и места им втроем в небольшой квартирке у вокзала хватало.

Вечером пришла с работы Света, они посидели за столом, всплакнули…

– Ну, вот что, – сказала тетя Валя, – никуда ты не поедешь. Будешь жить у нас, поступишь на работу, а там будет видно…

В отделе кадров завода Шахтной автоматики долго листали её трудовую книжку, вчитывались в последнюю запись: "уволена по собственному желанию" и недоумевали, как ее, молодого специалиста, могли уволить по собственному желанию. Не объяснять же им, что это это сделала добрая Надежда Ивановна из отдела кадров по личной просьбе Геры и из глубокого уважения к нему. А могла бы такое написать! Никто не принял бы на работу. В конце концов приняли конструктором в отдел, очень не хватало специалистов, и потекла нудная, тоскливая жизнь. Восемь часов отсидеть за столом, заполняя скушные таблицы, и ожидание писем из Караганды. Они приходили, яркие, веселые, смешные, но свозь браваду прорывались настоящие слова: тоскую, люблю…

Однажды после работы, когда Герман зашел в детский сад за дочерью, его с тревожно-вопросительным взглядом встретила воспитательница.

– А Леру забрала мама…

– Когда?

– Сразу после обеда.

Дома его встретила встревоженная Лариса.

– Ваша жена приходила. С Лерочкой. Собрала чемодан и ушла. Я ей говорила, что нужно Вас дождаться, а она мне: “не твое дело, не суйся в чужие дела”.

Герман метался, как раненый зверь. У него подло украли его сокровище, лишили его смысла жизни…. Приехала старшая сестра Нина, надоумила:

– Ну, что ты терзаешься! Поезжай в Боровое, городок небольшой, поспрашивай, поищи – и найдешь.

Жена жила в небольшой комнате без удобств, при местной больнице. Голые стены со следами когда-то вбитых гвоздей, щелястый пол, щербатый казенный стол, два шатких табурета, железная койка у стены с тощим матрацем и серым казенным одеялом, голая лампочка без абажура свисает с потолка. За окном – больничный двор, по которому ходят люди в халатах, неестественно искривляясь в дефектах стекол. Запах сырости и лекарств, пропитавших известку. Лера сидела в пальтишке у окна молчаливая, поглядывала на Германа испуганно-виноватыми глазами. Жена ожидала его приезда и сразу отдала дочь.

– Забирай, ей с тобой будет лучше.

Лера молчала всю дорогу домой, сначала в такси до станции, там они перекусили. Молчал и Герман. В поезде она клевала носом, Герман раздел ее сонную, уложил на вагонном сидении рядом с собой. Лера не проснулась и тогда, когда приехали вечером в Караганду, Герман нес дочь на руках до самого дома, шикнул на возбужденную Ларису: “Тихо, разбудишь!” Лера открыла глазки, огляделась вокруг.

– Мы уже дома?

Они обнялись и всплакнули, теплые слезы смыли все прошедшие потрясения, жизнь продолжалась. Но самый большой праздник случился, когда приехали к бабушке. Вопль деда: “Лерочка приехала!”, теплые бабушкины пирожки, теплота бабушкиного дома. Лера повисла у бабушки на шее:

– Бабушка! Я больше никогда-никогда!

– Тише ты. Такая большая стала, мне уже тяжело.

Теперь они поняли, что нет места на земле лучше, чем этот дом на Ростовской улице, и что бы ни случилось, они всегда будут возвращаться сюда, в этот светлый и теплый родительский – бабушкин дом.

Случившееся еще теснее связало отца и дочь. Они заключили Торжественный Союз:

– никогда не врать друг другу,