Гроздья Рябины

Директор сделал паузу, роясь в кипе аттестатов, и пауза повисла в воздухе. Герка почувствовал оглушительную тишину и пустоту внутри себя. На сцену поднимались его одноклассники, директор их поздравлял, вручал, но это было как в немом кино. Выкрик “Вернер!” разрушил тишину, но Герка не пошевелился. Он не мог идти на это позорище, ноги не несли.

– Вернер! – еще раз сказал директор, обведя зал глазами, – ну, ладно, передайте…

Потом была неофициальная часть, родительский комитет постановил устроить вскладчину бал для своих уже взрослых выпускников. Расставили столы, на столах стояли закуски… и красное вино. Председатель родительского комитета Томилина, она заведовала продовольствием в городе, выдержала бой с директором.

– Ну, ладно, – сказал Денис Евстигнеевич, школьная кличка “Денис”, – на Вашу ответственность, только чтобы никаких инцидентов!

Почему-то никто не подошел к Герману, не посочувствовал, не похлопал по плечу. Только несколько косых взглядов. “Ну да, конечно, – понимал он, – они все радуются, торжествуют, а я…. А может быть, они все заранее знали, только скрывали от меня? Ну и пусть! – пришла ему в голову утешительная мысль. – Ну и пусть! – упрямо пульсировало под черепной коробкой.

Пустоту внутри нужно было чем-то заполнить. Он налил полный стакан вина, выпил. Стало немного легче. Играла музыка, Володя Кострицын кружился в вальсе с Евгенией Самойловной. После второго стакана стало хуже. Пустота внутри оставалась, но его стало мутить. Он потихоньку выбрался из-за стола, шел по полутемному коридору, вот дверь в какой-то пустой класс, там было тихо и спокойно, он сел за парту, и парта под ним поплыла, покачиваясь в темноте.

– Подвинься! – кто-то тяжело опустился рядом с ним, положил тяжелую руку на плечо. Это был “Денис” – обожаемый им учитель физики, директор и тайный пьяница.

– Сиди, сиди. Что, перебрал немного? Обиделся? Понимаю, обидно. А ты плюй на всех и не сдавайся! Ты способный, ты прорвешься, обязательно прорвешься!

В шестнадцать лет раны и ушибы заживают быстро, и Герка успокоился. Он пойдет по стопам старшего брата – завод и заочный институт. Он будет простым рабочим пареньком. Таким, как все.

ОН БУДЕТ ТАКИМ, КАК ВСЕ.

Он устал от необходимости быть всегда первым и лучшим, быть образцом. Он устал от собственной необычности, непохожести. Точно урод о двух головах!

Рабочим пареньком, в промасленной телогрейке и кирзовых сапогах, штаны стоят коробом, фуражка лихо заломлена на ухо, штангенциркуль за поясом, как кинжал, Герка проработал два года. Зато ночами, когда в их тесной мазанке на Первой Загородной улице все ложились спать, он испытывал наслаждение познания, восхищался красотой дифференциальных уравнений и волшебством законов термодинамики. В пятьдесят пятом Герке простили его немецкую фамилию, и он загремел в армию на три года, как все. И даже служа под Ташкентом в танковом батальоне, он умудрился продолжить учебу, сдал экзамены за третий курс в Ташкентском университете, и его не отчислили из института.

Герка вернулся из армии другим человеком, он окреп, расправил плечи, приобрел уверенность в себе. Замкнутый и стеснительный прежде, он вдруг стал раскованным и общительным. Знойное южное солнце прокалило его кожу, и неожиданно для себя, он стал ловить заинтересованные девичьи взгляды.

Также неожиданно он открыл, что за три казарменных года разительно изменилось все вокруг. Шел пятьдесят восьмой год, страна стряхивала с себя страх, разруху и беспросветность голодных послевоенных и сталинских лет. Страна молодела, до дыр зачитывала выпуски журнала “Юность”, учила стихи, спорила на комсомольских собраниях и училась, училась. В школах рабочей молодежи, в техникумах, в институтах, очных и заочных. Время было горячее, стремительное и страшно интересное. Это было время расцвета советского спорта. Имена Юрия Власова, Евгения Гришина, Лидии Скобликовой, Ларисы Латыниной были у всех на устах, и молодость ринулась на стадионы и спортивные площадки. Профсоюзный спорторганизатор завода Иван Савинков организовывал спортивные соревнования между цехами, проводились первенства района, города, области.

За три года, проведенных Германом в казарме, его сверстники уже закончили институты, их нужно было догнать, непременно догнать! И он бросился в погоню. Стремительно женился на своей однокласснице, на два года старше его, вопреки решительным протестам своих родителей; стремительно, продолжая работать на заводе, за год закончил оставшиеся три курса института и получил диплом с отличием. Занимался чуть не всеми видами спорта, выступал за сборную завода по баскетболу и лыжам. Чтобы поспеть везде, Герка научился спать по четыре-пять часов в день. Ему было жаль тратить драгоценное время на сон, ведь так много интересного и важного можно было сделать и узнать!

И вот теперь у него будет своя квартира! Общежитие находилось прямо на территории завода, у второй проходной. В военное время здесь в казарменном режиме жили все руководители завода, затем его приспособили для молодых специалистов, прибывающих на завод, а теперь сюда вселялись две семьи – Германа и Витальки Григорьева. Виталька всего два года как окончил институт и был направлен мастером в паросиловой цех, где дорабатывал до пенсии Новоселов – старейший работник завода. Виталька за год дорос до начальника цеха и женился на обаятельной Ларисе Агейковой. Плотный, крепкий, коротко остриженный Виталька был весельчаком, балагуром и любителем смачно рассказывать украинские анекдоты “про Гапку”. Детей они пока не завели, и были непременными участниками всех рыбалок и турпоходов. Две небольшие двухкомнатные квартирки имели общую кухню и санузел, от производственной зоны дом отделяли купа деревьев и лужайка. Гул работающих в три смены цехов доносился до общежития, но это скоро стало привычным фоном, и когда производство умолкало, наступившая тишина необычно тревожила

Жена восприняла переселение неодобрительно-молча. Она не любила домашнюю работу, эти стирки-готовки. Ну, стирки можно переправлять маме, а вот готовить каждый день… Лучше купить консервы, овощные, мясные; немытые банки из-под консервов и немытая посуда заняли целый угол на кухне. У нее сразу же не сложились отношения с аккуратисткой и чистюлей Ларисой, но та терпела и молчала, положив условие: есть моя и есть твоя половина кухни.

У Германа началась новая жизнь. Он сразу же вошел в общество заводской молодежи, с рыбалками, турпоходами, спортом, посиделками за бутылкой вина, этими увлекательными прелестями, недополученными в голодной юности и годами в казарме. Жена категорически отказывалась во всем этом участвовать, приходила с работы усталая, жаловалась на больные ноги и ложилась отдыхать. Она непрестанно пилила Германа: ну, что тебя связывает с этими мальчишками? Ты же главный механик, нужно остепениться и войти в круг людей постарше и посолиднее!

Герман теперь старался меньше бывать дома. С вечера перед выходным днем уезжал к родителям, где жила Лерка. Она бросалась к нему, усаживалась на коленях, и они долго говорили обо всем на свете. Лерка быстро росла, делалась забавной и очень самостоятельной.

– Я сама! – этот рефрен звучал всегда, когда за что-то они принимались.

– Ну, сама так сама. А можно я тебе немножко помогу?

Утром начиналось расчесывание и заплетение Леркиных волос. За ночь ее волосинки-паутинки превращались в войлок, и чтобы их расчесать, нужно было много усердия. Лерка закрывала глаза от боли, но терпела, только слезки иной раз катились из глаз. Потом волосики превращались в две тощие морковки, и наградой за терпение были громадные банты на концах. Лерка трогала их и счастливо вздыхала. Потом они ехали в город, покупали мороженое или вкусные булочки и вообще гуляли. Жена в это время обычно уезжала к своим родственникам, их оказалось у нее множество, а в июне уехала на курсы переподготовки врачей-рентгенологов.

Маленький человечек все больше завоевывал место в сердце Германа. Лерка была частицей его самого, плоть от плоти, кровь от крови. Также как он сам в детстве, дочь переболела всеми возможными и невозможными болезнями. Корь, скарлатина, ангина, “ячмени” на глазах, воспаление легких беспрестанно цеплялись к ней. Однажды вечером мама встретила Германа в тревоге: Лерочка сильно заболела. Она вся горела, металась, сбрасывая одеяло. Договорились с мамой дежурить у постели, сменяя друг друга.

В ночной полутьме Герман сидя задремал. Когда очнулся, на часах было половина двенадцатого. Он сразу понял, что с Леркой что то произошло неладное. Она дышала прерывисто, со всхлипами. Герман посмотрел на термометр и не поверил своим глазам: ртутный столбик стоял на отметке 42. С ужасом вглядывался он в эти цифры. Он не знал, что такая температура может быть! В панике разбудил маму: что делать?

– Беги в поликлинику, там есть телефон, вызывай скорую.

Не помня себя, огромными шагами Герман добежал до поликлиники, колотил в двери и окна, будя сторожа, потом метался по улице, дожидаясь скорую помощь. Она приехала на удивление быстро, пожилая женщина-врач сделала Лерке укол, и ей скоро стало лучше. Эти полчаса между жизнью и смертью дочери были самыми жуткими в жизни Германа. Тогда он понял, как много для него значит это беззащитное существо, его маленькая частичка.

Лера выздоровела через неделю, она выздоравливала так же быстро, как заболевала, но была очень слабенькой, ее нужно было выводить из этого порочного круга. Но теперь Герман жил на заводе, круглые сутки его вытаскивали на всякие поломки и аварии. Иэтобылоздорово! Он ощущал свою нужность, необходимость. Завод стал для него родным домом, в котором он знал всё и вся, он научился не теряться в любой ситуации, и был неформально принят полноправным членом заводской элиты – круга начальников цехов и отделов. Если бы еще не этот гад Копёнкин…

3

-Ну, как твой новый начальник лаборатории? – спросил Герман Зяму. Между ними установились дружеские отношения, но статус начальник-подчиненный существовал, и Лифшиц упорно обращался к Герману на “Вы”.

– Вы знаете, она очень старательная и исполнительная, в институте их мало чему научили, но Дина Алексеевна серьезно взялась за дело, учит Правила электробезопасности, думаю, из нее выйдет толк. Кстати, сейчас она придет, – Зяма посмотрел на часы, – через пятнадцать минут, устрою ей первый экзамен.

Она пришла, одетая с особой тщательностью, искусный макияж, нестерпимо красивая, с отстраненным видом, нога на ногу, сидела перед Зямой. Герман поднял глаза и вдруг встретился с ее глазами, … а там – омут, темный, бездонный, колдовской. Он не выдержал, струсил, отвел, опустил глаза, уткнулся в бумаги на столе. И страшно разозлился… на себя? Да кто она такая!? Пигалица! Его обуревало желание немедленно прекратить эту демонстрацию, сказать что-нибудь обидное, что на работе следует одеваться скромнее, и – для кого Вы, Диана Алексеевна, накрасили губы? Он поднялся.

– Я побежал в ремонтно-механический.

Как-то так выходило, что слишком часто, где бы Герман ни появлялся, он встречал ее, Дину. Он на заводских соревнованиях бежал пять километров, и на финише стояла она с бутылкой минеральной воды: “Вы сильно устали? А у меня как раз вот нарзан”. Это было понятно: болела за своих. Она всегда встречалась на волейбольной площадке, неплохо играла, но почему-то всегда – за сеткой напротив, глаза в глаза.

Настала зима, на стадионе залили каток, и каждым субботним вечером они, не сговариваясь, встречались там: Герман, Лёва Козлов – инженер по кранам из его отдела, и Дина с подругой. Подругу она притаскивала для компании, та кое-как, мучительно ковыляла по льду, большей частью просиживала в раздевалке, а трое оставшихся дурачились, играли в догонялки. “Как малые дети! Стыдитесь!” – осуждающе бросила им вслед солидная дама в каракуле. Дама сидела на скамейке и сторожила двух своих питомцев, ковылявших на коньках-снегурках.

– Она права, – назидательно сказала Дина, – посмотрите на себя. Как малые дети. Какой пример Вы подаете подчиненным? – и бросила в Германа снежком.

Играла музыка, под лучами прожекторов искрился снег, под кокетливой белой шапочкой горели ее глаза, пунцовели губы, и страстно захотелось схватить ее в охапку и…. но было нельзя. Какой пример Вы подаете своим подчиненным?

А в понедельник при случайной встрече – холодный кивок, “здравствуйте”, и мимо, как будто не было субботней ледяной феерии. Начальник и смиренная подчиненная, все чинно. Что это было? Опасная, волнующая игра или что-то большее?

И совсем неожиданное: Герман шел в поликлинику сверлить больной зуб, и Дина сидела там, перед дверью в зубной кабинет.

– Вы будете за мной. Только не слушайте, как я буду вопить, я ужасно боюсь этих орудий пыток.

В заводском клубе устраивались вечера молодежи. Были концерты, танцы и, конечно, там всегда была она, ослепительно красивая, ослепительно нарядная, в оживленном кругу молодежи, а Герману нельзя было к ней подойти, потому что злые языки… и злые глаза… но вдруг его взгляд встречался с ее глазами, и в этих в этих взглядах была жгучая тайна, связывающая их.

Герман увлекся велосипедом. Получил у Ивана Савинкова настоящий спортивный, с однотрубками, и гонял на нем до изнеможения все свободное время. Чтобы не оставалось сил на горькие раздумья. Он понял, что влюбился, утонул безвозвратно в омуте ее глаз и не знал, что с этим делать. Видеть Дину, хотя бы издали, слышать ее грудной голос стало для него ежедневной потребностью. Как бороться с этим наваждением? И надо ли бороться, если само провидение постоянно сталкивает их? Вот этот случай на шоссе в прошлое воскресенье. Какая-то пьяная, развеселая компания на мотоцикле с коляской совершила крутой разворот прямо перед ним. Герман не успел среагировать, на полном ходу врезался в мотоцикл, перелетел через него, приземлился на асфальте. Пока приходил в себя, мотоцикла и след простыл. Каким-то чудом уцелел, руки-ноги в порядке, но переднее колесо велосипеда всмятку, и напрочь порванные брюки. Как в таком виде главному механику у всех на виду тащиться домой! Но по воле все того же провидения, случилось это в Майкудуке, совсем рядом с общежитием, где она жила с подругами! И он пошел туда с побитым велосипедом. По воле провидения. Девочки быстро привели в порядок, зашили и почистили штаны, напоили Германа чаем, Дина была в халатике, такая домашняя и простая, и так старательно и нежно смазывала его ссадины йодом!

Завод время от времени сотрясали и развлекали скандальные истории. Владимир Старокожев из конструкторского отдела, надменный чистюля в тонких очках и строгом галстуке, соблазнил копировщицу Зейнаб (запросто Зину) – тростинку с глазами газели. А потом бросил, и бедной Зине некуда было деваться от сальных и осуждающих взглядов, она уволилась и куда-то исчезла. Еще занимательнее была история с Жорой Друбичем. Жертвой красавца-брюнета с наглым взглядом и манерами фата стала Наташа из отдела главного технолога, тихая, скромная девочка, из молодых специалистов. Жена Жорки, строгая докторша-гинеколог из заводской поликлиники, застукала их в постели. Заводские сплетники смаковали подробности: Наташа после этого лечилась у Александры Друбич, сама Александра Николаевна ходила с припудренным фонарем под глазом, а Жорка ходил героем и облизывался, как сытый кот. Потом Наташу просто затравили, и она сбежала с завода, оставив все документы в отделе кадров. На заводе работали подолгу, до пенсии, уходить было некуда, других заводов в Старом Городе не было, все про всех всё знали, город был серым и скучным, никаких развлечений, даже кино не каждый день в захудалом кинотеатре на краю города. Главным заводским моралистом и сплетником был начальник центральной заводской лаборатории Артур Федорович Фишер. Двухэтажное здание, на первом этаже – механическая, химическая лаборатории, спектрография, на втором – электролаборатория, находилось в самом центре завода, на площади. Дел у Артура Федоровича было немного, он часами сидел у окна, зорко разглядывал кипящую вокруг заводскую жизнь, и к нему часто забегали поделиться скандальными новостями, обсудить, посмаковать, осудить. Ну и конечно, на страже нравственности стояли партком и профком.

В общем-то, внешне все было в рамках: женатый руководитель – подчиненная, но во взглядах, которыми обменивались эти двое, было что-то такое, отчего по заводу поползли слухи. Герман слышал намеки, ловил косые взгляды, разговоры, вдруг умолкавшие при его появлении. Слухи дошли и до жены, нашлись, таки, доброжелатели. Начались скандалы бешеной ревности. Жизнь постепенно превращалась в ад.

Как-то поздно вечером в горьких раздумьях Герман бродил по заводу и вдруг увидел светящееся окно на втором этаже. Это было окно электролаборатории. Непослушными ногами, с замирающим сердцем он поднялся по лестнице. Дверь кабинета была открыта, Дина была одна. Будто ждала его.

– Здравствуйте, Диана Алексеевна.

– Здравствуйте, Герман Иосифович.

– Что так поздно на работе?

– Да вот, Зяма надавал заданий, не успеваю.

Время остановилось, мир сузился до маленькой комнатки в черном ночном пространстве, и в этом пространстве были только двое – он и она. Они смотрели друг на друга, говорили какие-то незначащие слова. Не были сказаны главные слова, они сталкивались, эти слова, немыми вопросами и не находили ответов. Любое неосторожное слово могло сломать зыбкую пелену, окутавшую их. И что тогда? Обвал? Разрушение всей его жизни?

Она встала.