Русская идея и американская мечта

Осознание того, что Русская идея как исторически сложившийся феномен, доставшийся нам в наследство от предков, есть нечто отличное от Национальной идеи (а ее называли по-разному, в том числе, как мы уже говорили, и Русской идеей), на поиски которой бросилось постсоветское российское общество и в которой оно видело путь к спасению страны и народа, – это осознание пришло не сразу. Даже сегодня, когда пик дискуссии позади и многое уже прояснилось как в нашей жизни, так и в наших головах, продолжают иногда смешивать одно с другим. И все же путаницы стало меньше, и Русскую идею, о которой говорили Федор Достоевский, Владимир Соловьев или Николай Бердяев, теперь уже более твердо отделяют от Национальной идеи, о которой рассуждали наши современники – Никита Моисеев, Виктор Аксючиц, Всеволод Овчинников и еще сотни и тысячи никому не известных граждан, предлагавших собственные «рецепты» спасения Отечества.

Впрочем, результаты поисков спасительной Идеи, которыми были наполнены 90-е годы и которые не окончены и сегодня, по-своему интересны и поучительны. Они помогают понять, что традиционная Русская идея жива, и предметно представить себе культурный и политический контекст ее нынешнего существования, а значит, и возможные пути «диалога» с ней и воздействия ее на наше нынешнее общественное сознание. Поэтому прежде чем перейти непосредственно к анализу Русской идеи и сравнению ее с Американской мечтой, имело бы смысл окинуть мысленным взором дискуссии последних лет…

12 июля 1996 г. Борис Ельцин, обращаясь к соратникам по борьбе за президентский мандат, сказал наконец то, что многие в России давно хотели услышать от Кремля: стране нужна Национальная идея. И сформулировать ее следует как можно скорее, желательно – в течение года…

К тому времени, когда поступил этот «госзаказ», среди российской интеллектуальной элиты уже полным ходом шли поиски новых идеологем. Толковали о «новой идеологии», «русском пути», но чаще всего – о Русской идее, Национальной идее и т. п. «“Русская идея” – без нее тоже не выжить! Не может же 160-миллионный народ, оказавший волею судеб огромное влияние на всю мировую историю, не представлять себе своего будущего. Хотя бы в форме правдоподобной легенды». Так писал в своей программной статье «Русская идея. Ее возможное будущее», опубликованной еще в январе 1991 г., видный российский ученый Никита Моисеев

.

Разговоры о Русской идее пошли в советском обществе не случайно. Уже с конца 80-х годов отечественные философы и литераторы, стремившиеся восстановить подлинную историю русской мысли второй половины XIX – начала XX в., начинают публиковать и интерпретировать забытые, а то и вовсе не известные советской общественности работы Вл. Соловьева, Л. Карсавина, Вяч. Иванова, Н. Бердяева, других мыслителей, писавших о Русской идее и связывавших с ее осуществлением будущее России. Нужен был только внешний толчок, чтобы дискуссия была переведена в политический регистр и выведена на массовый уровень, а само это понятие – Русская идея – получило широкое распространение. Таким толчком оказался распад Советского Союза и последовавший за ним кризис российского общества, охвативший все его сферы: материальную, идейную, духовную.

С начала 90-х годов споры о Русской идее, Национальной идее выплескиваются на страницы массовых периодических изданий, а в ее обсуждение включаются не только историки и философы, но также известные литераторы, политики, экономисты и т. п.: Леонид Абалкин, Виктор Аксючиц, Лев Аннинский, Вадим Кожинов, Лев Копелев, Никита Моисеев, Андрей Нуйкин, Лев Тимофеев, Николай Шмелев и многие другие. При этом позиции, с которых участники дискуссии подходили к Русской идее и интерпретировали ее, воспроизводили едва ли не весь спектр идейных и политических ориентаций, сложившийся к тому времени в нашем обществе.

Ретроспективно можно выделить – с известной долей условности – по меньшей мере три последовательно сменявших друг друга этапа на пути перехода от ориентации на марксистскую интернациональную идею к ориентации на российскую Национальную идею.

Первый этап – от «научного социализма» к «демократическому, гуманному социализму», включающему в себя «общечеловеческие ценности» – приходится на начало и пик перестройки. То был период широкого распространения среди думающей части общества иллюзий о возможности, опираясь на «новое мышление», радикально преобразовать советский социализм и при этом уберечь его формационное качество. «…Советский народ в ходе перестройки еще раз решительно и мощно проголосовал за социализм, – утверждал М. Горбачев в докладе на XIX Всесоюзной конференции КПСС. состоявшейся в июне-июле 1988 г. – Да, мы отказываемся от всего того, что деформировало социализм в 30-е годы и что привело его к застою в 70-е годы. Но мы хотим такого социализма, который был бы очищен от наслоений и извращений прошлых периодов и вместе с тем наследует все лучшее, что рождено творческой мыслью основоположников нашего учения, что воплощено в жизнь трудом и усилиями народа, что отражает его надежды и чаяния. Мы хотим социализма, который вбирает весь передовой опыт мирового развития, в полной мере опирается на достижения человеческого прогресса»

.

Это была не только дежурная риторика. Никто, даже самые смелые мечтатели из числа так называемых прорабов перестройки, тогда и представить себе не мог, что пролетит всего три года и советский социализм рухнет вместе с Советским Союзом. А нашим интеллектуалам придется вместе с политиками мучительно думать над тем, чем и как заполнить образовавшийся ценностный вакуум. Но тогда, в 1988-м, и советская политическая система, и идеосфера, сложившаяся в годы советской власти (в том числе официальная социалистическая идеология), хотя и переживали острый кризис, в целом сохраняли структурную и функциональную устойчивость. Сохранялась и традиционная система общенациональной идентификации и исторического целеполагания. Правда, она несколько изменилась по сравнению с 60-ми и 70-ми годами, когда советские граждане, отождествлявшие себя с советским народом как новой социальной общностью, должны были считать (и многие действительно считали), что «рождены, чтоб сказку сделать былью»; перестроить мир на основе принципов равенства и справедливости; первыми проложить путь в коммунизм – «светлое будущее человечества»…

Теперь, с началом перестройки, утверждалось, что мы движемся к светлому будущему в образе гуманного демократического социализма. А наша историческая цель – вместе с другими народами отстаивать дело мира; способствовать демилитаризации и гуманизации международных отношений; развивать сотрудничество между народами.

Однако очень скоро стало очевидно, что эти изменения не спасают положения. Серьезные неудачи экспериментов по «соединению» «реального социализма» с такими ценностями, как рынок, конкуренция, гражданское общество, правовое государство и т. п., которые теперь стали квалифицироваться как общечеловеческие, не могли не ставить под сомнение саму возможность радикального реформирования социализма и неизбежно вели к дискредитации и разрушению социалистического идеала. К тем же результатам вела в условиях гласности и работа по «очищению» социализма: она открывала все новые и новые темные пятна и в самом ленинизме, и в послесталинской истории советского общества, не говоря уже о сталинизме и сталинщине

, которые, как становилось ясно, имели социалистическую природу.

Таким образом, несмотря на то, что советская система национальной самоидентификации еще сохраняла какую-то силу и даже притягательность для значительной части советского общества, ситуация разрушения существующей идеосферы и возникновения идейного вакуума становилась очевидной. Об этом все громче говорят и ортодоксы типа Нины Андреевой, выступившей с нашумевшей статьей «Не могу поступаться принципами», и представители так называемых национально-патриотических сил, как, например, Юрий Бондарев, который, выступая на XIX партконференции, сравнил перестройку с самолетом, «который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка»

. Правда, речи о Русской идее как новой полноценной альтернативе марксистской идеи пока еще не идет.

Второй этап – от «демократического, гуманного социализма» к либеральной демократии западного типа – приходится на конец 80-х – начало 90-х годов. В этот период становится уже совершенно очевидно, что марксистско-ленинская идеология и политическая система, сложившаяся в Советском Союзе, радикальной перестройке не поддаются. И настойчивые попытки внести в них принципиальные изменения путем демократизации и насыщения «общечеловеческими ценностями» (сводившимися реформаторами все более и более к ценностям либеральным) ведут к неизбежному краху и советской идеосферы, и советской политической системы.

Именно так и происходит в конце 80-х – начале 90-х годов. Сначала в результате «бархатных» революций в странах Восточной Европы распадается мировая социалистическая система. Вслед за ней распадается и сам Советский Союз. Распадается и советская идеосфера. Политические и нравственные ценности, жизненные установки, социальные идеалы – все или почти все, что создавалось в течение долгих лет и усваивалось гражданами – поколение за поколением – в процессе социализации, оказалось низвергнутым и дискредитированным. Фундаментальные для каждой нации, каждого народа вопросы: «Кто мы такие, что мы за народ?», «Куда держим путь?», «Каково наше место и наша роль в мире?» – повисают в воздухе.

Казалось бы, образовавшийся идейный вакуум мог быть заполнен с помощью новых идейных ценностей, на которые часть советского общества стала ориентироваться с начала 90-х годов, когда ранний горбачевский лозунг «Больше социализма!» сменился лозунгами «Больше капитализма!», «Больше либерализма!», а лидеры страны стали говорить о необходимости вхождения России в «семью «цивилизованных народов» и построения «цивилизованного общества», подразумевая под последним капиталистический строй в тех его формах, которые сложились в последние десятилетия на Западе.

Однако уже первые либерально-демократические реформы, начатые российскими властями, показали (а последующий ход событий только подтвердил это), что быстро и безболезненно заполнить идейный и духовный вакуум новым содержимым не удастся ни при каких обстоятельствах. Став ориентиром для сравнительно небольшой части россиян, либерально-демократические ценности оставались чуждыми основной массе населения

и уже по этой причине не могли лечь в основу новых идейно-ценностных систем. Иначе говоря, проблема национальной самоидентификации, поиска социального и политического идеала оставалась открытой.

Призыв Ельцина найти в оперативном порядке Национальную идею прозвучал как сигнал к массированной мозговой атаке и переходу к новому, третьему этапу на пути идейно-политической самореидентификации российского общества. Правительственная «Российская газета» объявила открытый конкурс на «общенациональную объединительную идею» (другое название – «Идея для России»), в котором приняли участие, судя по опубликованным материалам, сотни россиян со всех концов страны. В дискуссию включились «Независимая газета», «Известия», «Московские новости», «Век», «Вечерняя Москва»… По стране прокатилась волна научных конференций, «круглых столов» и «слушаний», посвященных Национальной идее

. В ее обсуждение включились радио и телевидение

. Появились новые книги о русской идее

.

Ныне накал публичных страстей ослабел, но тема, похоже, все-таки не исчерпана

. И проблема не решена. Какая проблема? Ответ очевиден: проблема самореидентификации России. Ведь за спорами о Национальной идее скрывались попытки понять, что за общество существует в «этой стране»; что за народ живет в «этом обществе»; каково его этническое лицо (точнее – лица); что представляет собой Российское государство; каковы место и роль России в мире («Что мы?», «Кто мы?», «Зачем мы?»). А поиск ответов на все эти вопросы есть не что иное, как поиск – очередной поиск – Россией своей национально-государственной идентичности.

Как это часто случается в подобного рода исканиях, в которых преобладает стихийно-хоровое начало, велись они бессистемно и хаотично. Не было даже общего языка. Одни говорили о Русской идее, другие – о Российской идее, третьи – о Национальной идее, а еще – об Общенациональной идее, Идее для России, Объединительной идее и т. п. При этом кто-то воспринимал эти понятия как синонимы, кто-то считал, что между ними не существует ничего общего. Да и сам призыв Кремля отыскать Национальную идею был встречен в обществе далеко не однозначно.

Можно выделить по меньшей мере семь аргументов, опираясь на которые российские политики, обществоведы, другие участники дискуссии отвергали Национальную идею как таковую, а ее поиски рассматривали как занятие бессмысленное, если не контрпродуктивное.

Аргумент первый. Конструирование Национальной идеи лишь затрудняет поиск путей вывода страны из кризиса и препятствует консолидации интеллектуальных сил, способных решить эту задачу. Общество нуждается не в туманных идеях, а в научно выверенном социальном идеале, который мог бы быть положен в основу соответствующих стратегических разработок. Как утверждали эксперты Центра управленческого проектирования, выход России из кризиса связан, в частности, с появлением в стране «субъектов развития». А важнейшим условием появления таких субъектов «является возникновение общественно значимых идеалов, или проще – общественного идеала… некто как потенциальный «субъект развития» должен осознавать весь комплекс задач по «обустройству России», охватывать мысленным взором все уровни этой сложной работы, среди которых – анализ эмпирического материала, теоретизирование и проектирование, философско-методологическая рефлексия, мировоззренческое самосознание». А вместо этого, утверждали эксперты Центра, обществу навязывается мысль «о необходимости поиска некой национально-государственной идеологии – новой «русской идеи»… Ставится задача изготовить «интеллектуальную конфетку», соответствующую вкусу современного массового сознания и предназначенную для употребления частично политизированными слоями российского общества». Но попытки конструирования «некой национально-государственной идеи («русской идеи»)… не принесут желаемого результата, более того – будут контрпродуктивными, так как в еще большей степени сузят круг участников позитивных социальных процессов и общественно-политической жизни»

.

Аргумент второй. Попытки разработать, а тем более реализовать на практике Национальную идею (которая нередко понималась как идея этническая) в такой многонациональной стране, как Россия, неизбежно привели бы к обострению отношений между населяющими ее народами. Как писал один из участников дискуссии, «любая национальная идея, великорусская особенно, в нашем многослойном общественном пироге-ливере вредна и несет раздор со смутой… Реформаторам нужна демократическая идеология, а не национальная идея. Она, и только она, способна помочь разрешить наши проблемы»

.

Аргумент третий. В Национальной идее нет надобности, поскольку имеется ее функциональный аналог – Конституция РФ. Документ, обязательный к исполнению не только для всех субъектов Федерации, но и для всех граждан страны независимо от национальности.

Эту позицию отстаивал, в частности, публицист и писатель (в прошлом – пресс-секретарь Ельцина) Вячеслав Костиков. Призыв к созданию Национальной идеи – это, по сути, заказ на создание «новой идеологии для России». Предприятие, как утверждал он, бессмысленное вдвойне. Во-первых, «разработка государственной идеологии является антиконституционной». А во-вторых, новую идеологию нет нужды придумывать еще и по той причине, что «она в России уже есть. Это фундаментальные основы новой российской конституции, являющейся, по сути, главным идеологическим документом страны. Заложенные в ней идеи выстраданы поколениями российских демократов и реформаторов. Это плод эволюции и современного востребования российской либерально-консервативной мысли. В ней сочетается мировой и российский опыт демократии»

.

Костиков был, разумеется, не одинок. Многие считали возможным удовольствоваться Конституцией РФ, тем более что она была принята совсем недавно и, следовательно, как полагали сторонники этого подхода, вобрала в себя все ценное, что могла предложить России власть и общественность. Высказывалась даже точка зрения, что нет необходимости обращаться ко всей Конституции: достаточно принять в качестве Национальной идеи отдельные ее положения – прежде всего идею правового государства

.

Аргумент четвертый. Поиск Национальной идеи как руководства общества к действию означает отход от ориентации на общечеловеческие, демократические ценности. За этими попытками скрывается стремление националистов и шовинистов противопоставить Россию «семье цивилизованных народов», установить в стране авторитарные порядки, вернуться к единомыслию. Именно так оценивал ситуацию Дмитрий Лихачев: «…общенациональная идея в качестве панацеи от всех бед – это не просто глупость, это крайне опасная глупость! Разве гитлеровская идея не была национальной? Я категорически против такого подхода…»

Аргумент пятый. Национальная идея, возможно, и была бы полезна для России, но ее не родить по заказу, не сконструировать путем мозговых атак. Как и все живое, она должна быть выношена обществом и явиться в мир в «положенное» время. «На мой взгляд, – делился размышлениями экономист Олег Богомолов, – здесь мы ошибочно пытаемся идти революционным путем, натужно прикладываем какие-то волевые усилия, хотя всем ясно, что идея, надуманная и до остатка сформулированная, заверенная печатью и подписью, вряд ли сплотит россиян»

.

Так думали многие: в «верхах»

и в «низах»;

среди тех, кто руководствуется здравым смыслом, и тех, кто, будучи профессионалом и имея некоторое представление о том, как рождаются мифы, выступающие в роли национальных идей, отдает себе отчет в том, чем чреваты попытки во что бы то ни стало «найти» Идею

.

Говорю «некоторое представление», поскольку, судя по литературе, механизмы формирования современных общенациональных мифов остаются во многом не разгаданными. Не вполне ясен, в частности, вопрос о соотношении локального (национального) и глобального (интернационального) в генезисе такого рода мифов. Известный литературовед Лев Аннинский убежден, что «великие идеи захватывали Россию только в те моменты, когда русские были внутренне готовы ими зажечься. Вот два таких момента:

– идея Третьего Рима, с которой Русь вышла в мировые державы (по тогдашнему масштабу – в европейские, а азиатской она и так была);

– идея коммунизма, с которой Россия вышла в супердержавы нашего века…

Ни одна великая русская идея не была порождением русской почвы: идея всегда залетала к нам из «мирового интеллектуального вихря», мы только развешивали уши. А потом подставляли горб»

.