Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– Тогда меняйте танец, Леонид, – отрезал Дягилев. – Это ваша обязанность.

– Из-за платков?! Какого они будут размера?

– Большие, как цветные облака, – уверенно сказал Дягилев. – Небо в этой картине сделать серым. Что скажете, Пабло?

– Придется перекрашивать большой картон задника, – недовольно заметил один из художников сцены.

– Месье Пикассо, ваше мнение? – еще раз спросил Дягилев. – А то у нас выходит не романтичная лунная ночь, а похмельное утро.

– Согласен, – кивнул Пикассо, вглядываясь в декорации.

– Цвет неба поменять к завтрашнему дню, к двенадцати.

Режиссер Григорьев записал указания Дягилева в тетрадь. Снова зазвучала музыка. Шестеро танцоров синхронно исполняли забавные па в быстром темпе, это была кульминация спектакля. Остановив танец, Сергей Павлович потребовал, чтобы Леонид Мясин спустился со сцены к нему; хореограф в костюме и парике подошел, на ходу снимая маску. Григорьев освободил ему место рядом с Дягилевым.

– Пока пойдите к осветителям, скажите, чтобы в следующей сцене доктора осветили зеленым фонарем, а Пульпинеллу – более сильными розовыми, – не отвлекаясь от беседы с Мясиным, Дягилев дал указание Григорьеву. – И еще, прикажите завтра утром купить три флакона по семь унций – духов «Митцуко», у «Герлен». Пафка, лучше ты сам сходи и купи, польем занавес перед началом. Это ты рассказывал, что Уайльд хотел разбрызгивать духи во время представления своих пьес? Попробуем. Только сам не опаздывай, Пафка!

Лицо Корибут-Кубитовича изобразило ужас от воображаемого опоздания, и затем, без паузы, – готовность к подвигу.

– Платки девушек тоже смочить духами, – записал на ходу Григорьев.

Постановка обещала быть яркой не только из-за музыки и остроумной хореографии Мясина, но и благодаря декорациям и костюмам, придуманным Пикассо. На сцене в лунном свете мерцали белые костюмы и черные маски Пульчинелл, действо напоминало загадочный ритуал, пугающий, но притягательный.

* * *

Сотрудничество Пикассо с «Русским балетом» три года назад все поменяло в жизни художника. В Риме, где создавался балет «Парад» с декорациями Пикассо, испанец стал ухаживать за русской балериной Ольгой Хохловой. Жан Кокто подсказал ему, что с девушкой «из благородных» «монпарнасские фокусы», вроде свободных отношений, неприемлемы. Пикассо влюбился: он сделал Ольге предложение руки и сердца, отвез невесту в Испанию знакомиться с семьей, поменял вероисповедание, венчался с избранницей в православной церкви на Рю Дарю в Париже. По требованию невесты он даже сменил рабочий комбинезон и простую куртку на добротный английский костюм. Молодые сняли двухэтажную квартиру на респектабельной улице Ла Боэти. Выбор адреса был неслучайным, по соседству располагалась одна из самых успешных галерей в Париже, галерея Поля Розенберга. Благодаря посредничеству вездесущего Жана Кокто Розенберг подписал с Пикассо эксклюзивный контракт на продажу его картин, клиентов у галериста было достаточно. Правда, Пабло немного заскучал от требований Розенберга и появившихся обязательств, зато Ольга радовалась достатку. В 1919-м у молодой пары родился сын, Пикассо был счастлив.

А что мешало модному живописцу и энергичному творцу Пабло Пикассо (которому быстро надоело писать портреты богатых клиентов по требованию Розенберга) стать любимым художником Дягилева? Помешала страсть импресарио к экспериментам и поискам разнообразия, Дягилев постоянно увлекался новым и не желал быть привязанным к одному художнику или композитору.

В 1919-м Дягилеву вздумалось привлечь к сотрудничеству над новым спектаклем Анри Матисса, что Пикассо очень задело. Испанец ревновал, хоть и пытался скрывать это. Особенно его злило то, с каким упорством Дягилев добивался, соблазнял упрямого Матисса, сначала отказавшегося участвовать «в этих безумных плясках». Матисс не хотел покидать свою тихую студию. Но в конце концов, как и все другие жертвы натиска Дягилева, не смог устоять – Матисс даже поплыл в Лондон для встречи с импресарио и там был очарован атмосферой работы «Русского балета».

«И что это за художник – Матисс? Что он вообще может нарисовать: балкон, из которого выпирает цветочный горшок?» – ревниво спрашивал Пикассо то у Стравинского, то у Кокто.

Постановка балета «Соловей», которую оформил Матисс, прошла незамеченной. Это Пикассо немного успокоило, и это же вынудило Дягилева снова обратиться к проверенному автору скандалов, то есть успеха: оформить «Пульчинеллу» предложили Пикассо.

Пабло быстро сделал первый вариант оформления – в небрежном «кубистском» стиле, это напоминало декорации к «Параду». Дягилев с ходу отверг этот вариант, объяснив, что у него совершенно другое видение балета на тему неаполитанской «комедии дель арте». Пикассо слегка надулся, но по возвращении Дягилева из Италии с довольным видом положил перед ним подробно прописанные новые наброски оформления сцены и персонажей в костюмах. На эскизах Пикассо представил интерьер барочного театра, сходный с залом знаменитого неаполитанского театра «Сан Карло» (в нем труппа «Русского балета» гастролировала в 1917 году). По сторонам сцены были нарисованы два яруса зрительских лож, развернутых анфас, наверху изображен куполообразный плафон с люстрой. Внутри этого пышного обрамления Пикассо поместил ложную сцену с условной декорацией Неаполя: ширмы, расписанные архитектурными мотивами, задник с видом бухты и Везувия, фонтан со скульптурой Нептуна в центре. Действие должно было происходить и на ложной сцене, и перед ней, «выходя» в декорацию нарисованного зрительного зала. Получался «театр в театре». Костюмы в этом варианте напоминали костюмы французского двора эпохи барокко, масок у персонажей не было, зато у мужчин были пышные бакенбарды.

– Вообще не то, что я хотел! – проворчал Дягилев, всмотревшись.

– Но это красиво, – спокойно возразил Пикассо, пристально рассматривая рисунки, будто они впервые попали ему в руки. – Я очень доволен тем, что получилось.

Стравинский молчал: ему нравились эскизы, казалось, это были работы не Пикассо, а незнакомого мастера, с любовью поработавшего с историческим материалом. Стравинский подумал, что такое оформление будет гармонично сочетаться с его музыкой.

– Ваши эскизы больше подходят для какого-нибудь никчемного Оффенбаха! Вы нам все испортите! У нас не оперетка дешевая, дорогой месье Пикассо! – вдруг заявил Дягилев вздорным тоном.

– Я? Испорчу? Это отлично сделано! – сверкнул глазами Пикассо. – Никто лучше не сможет!

– Может, что-то подправить немного? Дать персонажам классические маски, убрать бакенбарды, например, – осторожно предложил Мясин.

– Маски здесь никак не годятся! – возмутился Пикассо, всплеснув руками. – Какие еще маски?! То вы говорите, что мои идеи слишком современные и смелые. Теперь я сделал в неаполитанском стиле… Это классика! Ну, почти! Вы опять кочевряжитесь! Сами не знаете, что вам надо!

– И не собираюсь знать – вот представьте себе, дорогой месье художник! Зачем тогда нанимать вас, месье, платить вам деньги?! – разозлился Дягилев и притопнул нервно. – Какое дурацкое легкомыслие! У вас же нет, как у меня, в голове всего спектакля?!

– Сами вы дешевка, вот что я скажу! Зачем я вообще опять с вами связался! – разъярился Пикассо и, словно тореадор на корриде, угрожающе стал подступать к импресарио.

Перепалка продолжилась безобразно: Дягилев схватил один эскиз, порвал его, бросил клочки на землю и начал топтать, потом рванулся вперед и хотел порвать другой лист, изображавший нарядные театральные ложи и Неаполь томной летней ночью. Художник оттолкнул Дягилева, которого пытались удержать Мясин и Стравинский. Когда разъяренного Дягилева вывели из студии, все решили, что сотрудничество «Русского балета» с Пикассо закончилось.

– Но нет, их помирили, – шепотом рассказывал тенор Суреев басу Кавчинскому историю про декорации, которые они сейчас видели прямо перед собой. Певцы сидели в кулисах, ожидая, когда закончится репетиция.

– Как это возможно? Оба ведь… бешеные.

– Мися! – тенор Суреев состроил многозначительную мину и поднял вверх указательный палец. – Только мадам Серт смогла их помирить.

– Поразительно, – изумился бас Кавчинский. – Просто невероятно.

– Она шепнула ему: «Пабло, дорогой, Матисс с „Соловьем“ позорно провалился в Лондоне! Так докажи теперь, что ты лучший! Это отличный шанс!» Так мне рассказывали. А Дягу она сказала: «Пикассо – это непременно успех и скандал, это абсолютно то, что тебе сейчас нужно».

После «танца шести Пульчинелл» танцоры, запыхавшись, заскочили в кулисы. Один вцепился в занавес и уткнулся в него, пытаясь отдышаться. Другой сел на доски сцены, забыв про то, что он в белом костюме.

– Повторяем «танец шести» еще раз, с начала, все Пульчинеллы – приготовились! В более быстром темпе, пожалуйста, – послышался безжалостный приказ.

Певцы с сочувствием проводили глазами артистов, те понуро пошли на сцену, ругаясь сквозь зубы.

* * *

После премьеры у Стравинского появилось свободное время, он пригласил Шанель выпить чашку чая в кондитерскую на Фобур-Сент-Оноре. От приглашения на ужин она отказалась – «много работы по вечерам».

– Мне жаль, что вас не было вчера в театре. Мися разве не позвала вас? – Стравинский замолчал неловко.

– Я работала, – Шанель пожала плечами.

– Было бы здорово, мадемуазель, если бы вы были именно вчера. Но знаете, Серж всегда сам составляет список приглашенных на первый день, я даже не помню, например, была ли вчера жена Ансерме, нашего дирижера, или жена Пикассо…

– А ваша?

– Жена? Моя? У меня семья в Швейцарии. Кроме жены, там дети и моя мать. Но вы ведь придете в четверг на второе представление «Пульчинеллы»? Я пришлю приглашение, на этот раз обязательно, на какой адрес?

– Рю Камбон, 31, в мой магазин. Пожалуйста, напишите «Для мадемуазель лично».

– Я очень хочу, чтобы вы посмотрели и поделились вашим впечатлением. Мне было неимоверно сложно работать с музыкой Перголези…

– Боюсь, хуже всего я разбираюсь как раз в музыке, – Шанель говорила низким голосом, Стравинскому нравились ее сияющие глаза и живая мимика, она будто постоянно чему-то радовалась.

– Так не надо разбираться! Мне кажется, вы эмоциональный человек, этого достаточно. Сейчас мало кто живой вообще, большинство притворяются живыми. Я работал с этой музыкой как со своей, понимаете? Хотя меня уже обругали все, кто мог! Критики.

– Вас обругали? Неужели?! – прыснула Коко. – Как они смеют?!

– Да, – рассмеялся он. – Даже Дягилев сперва дулся! Это еще в апреле было. Он хотел просто стилизацию музыки Перголези, а когда я увлекся, показал ему опыт… он целую неделю ходил с видом оскорбленного восемнадцатого столетия… – Стравинский надул щеки и выпучил глаза, при этом лицо его, и так некрасивое, стало похоже на лицо ярмарочной куклы.