Входящий в Свет. Роман-лабиринт

Мне было так хорошо, как будто меня опять неожиданно и надолго поместили в детство, в те замечательно-волшебные времена, когда даже побои сверстников и жестокое равнодушие педагогов-воспитателей вкупе с постоянным желанием сбежать куда подальше, всё равно рождали неясную сладкую тоску по воссоединению с чем-то воистину здоровским и важным, воистину близким до спазмы, до одурения, до максимального счастья…

Тем более что мой старший брат-погодок, о котором я всегда помнил, невзирая на наше раннее расставание и разъезд по разным детским домам, тоже был всегдашним напоминанием об этом неминуемом, на сто процентов, воссоединении в одну дружную, пусть не семью, но подлинно-родственную общность.

Я снова заулыбался по-детски счастливой и радостной улыбкой, повертел головой, расправил болезненное тело, и потянулся…

Брат повернул ко мне такое знакомое, такое доброе и непохожее на моё, но такое родное лицо, подмигнул и сказал:

– Доброе утро, брат! Ты меня узнал, бродяга?.. Я ведь думал, что тебя уже давно нет в живых… Воспитатель сказал, что ты умер от воспаления лёгких после того, как тебя увезли в другой детский дом… Представляешь, какая хренота, брат?

Глава 47

– Барашкин! Остап! И куда опять запропастился этот засранец?! – могучая в плечах, как и во всём остальном торсе, воспитательница районного детского дома №2 имени Ленинского комсомола, Зинаида Даздрапермовна Штульц, шоркая мощными ногами в старых вязаных чулках, обстоятельно обходила комнаты второго этажа.

– И где он, маленький мерзавец? – спрашивала она саму себя, изредка нагибаясь и заглядывая под стоявшие в каждой комнате железные кровати, застланные синими, по линейке, шерстяными форменными одеялами. – Ишь ты, и тут нет…Ну, погоди, погоди мне, сукин сын, доберусь я до твоей чёртовой задницы… Вздую по первое число!..

Наконец, после очередного приседания, она, тяжело дыша и вяло перебирая четырьмя точками опоры, доползла и привалилась к ребристой спинке одной из кроватей.

Ребятишки бегали где-то во дворе, задиристо и шумно играя в «войнушку», тогда как «этот разбойник» наверняка прятался где-то рядом и выжидал только момента, чтобы вычурно набедокурить, устроив либо очередной поджог-фейерверк, либо мировой потоп…

С тех пор, как его доставили чёрт-те знает из какого зауральского захолустья в приморский город N-ск, ей постоянно приходилось заниматься его вихрастой рыжекудрой персоной, которую, честно сказать, она возненавидела больше любого здешнего мерзавца-воспитанника.

Зинаида Даздрапермовна Штульц была потомственной казахстанской немкой, которую судьба, немилосердно потрепав в путешествиях по многим и многим «совдеповским» детским домам, забросила, в конце концов, сюда, в N-ск, такую же российскую «жо…», как и все другие подобные городки-посёлки в бесконечной дали от столицы.

Правда, N-ск, был курортной «жо…», но здоровье Зинаиды Даздрапермовны никак не позволяло чувствовать себя здесь вольготно и хорошо, несмотря на достойную оплату труда и максимальную свободу действий старшей воспитательницы.

Она чихнула, закашлялась, охнула, встала на четвереньки, и уже потом, изрядно наматерившись, «поползла» вверх по чугунной спинке детской кровати, чтобы продолжить поиски…

Вихрастое семилетнее чудо-Остап тем временем выпрыгнул из чулана на первом этаже, прогремев рассыпавшимися в разные стороны вёдрами, щётками и швабрами, крутанулся на месте на триста шестьдесят градусов и с гиканьем рванул на улицу, предвкушая следующее своё глубоко творческое озорство по отношению к «братьям-детдомовцам».

Чуть не слетев кубарем с каменной четырёхступенной, с отбитыми в разных местах кусками цемента, будто изгрызанной мышами, лестницы, он с ходу уткнулся носом в кожаное пальто какого-то странного дяди, неизвестно откуда взявшегося в этой глуши в таком дорогом и непривычном для Остапа одеянии…

Дядя, ласково перехватив его за обе руки повыше локтей и заговорщически приблизив наодеколоненный дорогим мужским запахом подбородок, проговорил приветливо, но серьёзно, глядя в лицо Остапа жгучими, как у цыганского барона, узенькими щёлками глаз:

– Ну, что, пострелёнок, не ты ли будешь, знаменитый Остап Барашкин?

Тот отпрянул от незнакомца, набрал в полногубый рот побольше то ли воздуха, то ли слюны, хотел было произвести некую операцию освобождения от этого «запаса», но вдруг передумав, сглотнул и ответил передразнивая южный говор «дяди»:

– Ну, чё-ё, не видишь са-ам, чё ли, я и есть тот самый знаменитость!!!

Проорав это прямо в свежевыбритое лицо незнакомца, Остап высвободил свои руки одним рывком и с гордо поднятой головой и словами: «Руками не лапать, э-э-э, слышь?! До-ро-го!», – тут же мотанулся по своим пацаньим делам.

Тут же показалась из дверей вездесущая старшая воспитательница с видом и замашками Держиморды и, в свою очередь, тоже промычала вдогон Остапу низким грудным рыком:

– Эй, заморыш, ты как с представителем власти разговариваешь? Давно по заду не получал, чтоб тебя?!

На что «представитель власти», слегка поморщившись, тихо, но солидно отреагировал:

– Не стоит беспокоиться, Зинаида Даздрапермовна, пускай сорванец побегает перед долгой дорогой, а мы с Вами пока уладим все формальности, и подпишем документы.

И пока дюжая тётка перенаправляла «корму» в обратную сторону, коротко взглянул в сторону улепётывающей «знаменитости» и зорко оценивая норовистость сухонького, но жилистого пацанчика, с лукавой улыбкой пробормотал:

– Гарный парубок будэ!

Потом обращаясь к своим двум помощникам, крепким и молчаливым бугаям-хохлам, властно и спокойно бросил:

– А Вы, хлопцы, ожидайте пока малёхо. Скоро в дорогу!

Те дружно и бодро кивнули.

Невысокий изящный мужчина в новом кожаном пальто, по-военному чётко развернувшись на каблуках высоких цивильных сапог, мягко, но уверенно ступая, зашагал в старую, видавшую виды, полуразвалившуюся халупу детского дома имени Ленинского комсомола.

Глава 48

Сопки тянулись так долго, что Остапу показалось, – конца и края не будет этой злосчастной дороге. Не знал он, что в недалёком будущем, здесь, среди сопок Дальнего Востока предстоит ему, Барашкину, бесконечная череда тренировок на выносливость и силу, ловкость и меткость, многокилометровые пробежки по мшистым и топким низинам, скоростные взбегания на крутые откосы, покрытые высокотравьем в человеческий рост и склизкой, творожной землёй.

Не знал он и о том, что ему, выбранному из сотен и сотен кандидатов, из таких же, как и он сам, детишек-сирот, по разным неизвестным и непонятным для обычного ума строго выверенным характеристикам, провезённому чуть ли не через всю страну в закрытом спецтранспорте, предстоит долгие годы оттачивать навыки настоящего шпиона-диверсанта.

Будут здесь и помимо него обучаться тайному мастерству агента спецслужб и другие ребята-новички, но именно он, Остап Барашкин, предназначался в очень сложной системе взаимодействий дружественных Советскому Союзу стран и экономических монополий делать архиважную секретную работу.

Из него создадут непревзойдённого бойца-киллера, снайпера высочайшего разряда и беспрецедентных навыков.

А пока он трясся вместе со своими тремя провожатыми, лейтенантом ГРУ Сергеем Иванцом и двумя прапорщиками местной восковой части погранвойск: приземистым крепышом Юрием Петровым и долговязым, как деревенский колодезный «журавль», но крепким и жилистым Василием Конебродом, – в железном и гулком чреве БМП-60П.

К вечеру, когда сине-лилово-розовая палитра неба, торжественно расцвеченная над одной из воинских застав Дальнереченского пограничного отряда, безмятежно и лениво растворялась в набегающих и загадочных тенях дальневосточных сумерек, машина, урча мотором, въехала на территорию погранслужбы.

Застава мирно и неторопливо готовилась к вечерней поверке. Шлагбаум КП плавно нырнул на обычное своё горизонтальное место, а БМП пропылило к месту стоянки среди другой военной техники. Пассажиры бодро и молча высадились и выгрузили небогатые солдатские «пожитки». Остап с интересом разглядывал новое место, высматривая какое-нибудь для себя «стоящее» занятие. Лейтенант, как видно, опытный в обращении с неуёмной прытью некоторых индивидуумов, легонько подтолкнул мальчика в сторону двухэтажного приземистого помещения штаба заставы и коротко скомандовал:

– Воспитанник Барашкин, живо в помещение ленинской комнаты на первый этаж. Там подождёшь меня. Я скоро приду. И без фокусов, смирно будь. Понял?

Новоиспечённый воспитанник как заворожённый в этот момент осматривал огромный КАМАЗ с гигантскими невиданными колёсами, и обращение лейтенанта Иванца пропустил мимо ушей.

– Барашкин! – вдруг круто гаркнул военный и больно схватил мальца за правый маленький бицепс. – Слышишь, воспитанник! Кому сказано, в ленинскую комнату шагом м-марш!

Остап поморщившись, гневно зыркнул на Иванца и ответил, сглотнув неожиданно обильную от обиды слезу:

– Ладно, дядь, ну, чё ты, понял я, понял, дядь, больше не буду!..

Лейтенант быстро уладил формальности, договорился об ужине и ночлеге для себя и «малолетнего самовольщика» и вышел обратно во двор. Воздух смачно влился в широкую грудь предосенней небывалой терпкостью и упругой прозрачной силой. Где-то ухнул одинокий филин, а потом, как будто вторя ему, отозвался далёким тоскливым и властным воем матёрый волчище, а потом другой, и ещё, и ещё один. Иванец в сердцах передёрнул могучими плечами и тихо выругался:

– Ну, что, мля, мир древний и жестокий, принимай новую боевую единицу в свои ряды!

И зашагал к ленинской комнате, все три окна которой были почему-то подозрительно темны и безмолвны. Он вмах дёрнулся в помещение и резко рванул дверь на себя. Предательски бухнулось сверху ведро с какой-то жидкостью, медным звоном салютуя вбежавшему и проливая на него своё вонючее содержимое. Лейтенант охнув, откинул от себя жестяную посудину, прыжком подлетел к выключателю и зажёг свет.

Во всю стену, свежеоштукатуренную и сияющую горделивой белизной, протянулась жирная и контрастирующая с ней кирпично-ржавая надпись с тремя восклицательными знаками и восхитительной вмятиной от кирпича: «ТЫ ДЯДЯ СУКА!!!»

Иванец потёр шишку на лбу и только сейчас понял, что жидкостью в злополучном ведре была моча, кислая и вонючая моча, да к тому же, почему-то, с омерзительным привкусом кошачьего помёта… Пацана нигде не было. Как чуть позже выяснилось, – нигде не было…

Заставу подняли по тревоге.