Входящий в Свет. Роман-лабиринт

Соловей молча смотрел на безжизненное тело своей жены Ярославы. Так же долго и сосредоточенно, как когда-то там, у себя в кабинете, когда пытался додуматься до невозможного: что же за маньяк орудует в Москве, у него под носом, безнаказанно демонстрируя изощрённый и неуловимый стиль последовательного уничтожения женщин, безумно красивых и дорогих кому-то женщин… Вот так.

А теперь, теперь именно его женщина лежала такой бездыханной и такой роскошной в своём обнажённом великолепии, в чьей-то чужой постели оставив и последний сладострастный вскрик, и последний предсмертный вздох…

Вокруг неспешно двигались дотошные ребята из оперативно-следственной группы, выехавшей с ним на место происшествия, а он всё стоял и стоял, безучастно вперившись в усопшую…

Потом, подойдя вплотную к изголовью кровати, он наклонился и поцеловал Ярославу сначала в холодный лоб, потом в приоткрытые губы, потом спокойно и тщательно прикрыл наготу женщины сползшим на пол тяжёлым стёганым одеялом в узорчатом шёлковом пододеяльнике. Ещё раз осмотрел похожее на восковую маску лицо, с зажмуренными, видимо, в момент наивысшего сексуального удовольствия глазами, с нелепым, зияющим чернотой отверстием во лбу от пробившей навылет пули, и, наконец, уже целиком прикрыл её одним бесконечно примиряющим жестом.

Валентин, начальник следственной группы, давно уже что-то долго и печально объяснял развернувшемуся к нему шефу, на что тот, внимательно слушавший его подробный тщательный пересказ событий со слов нескольких находившихся неподалёку от места убийства охранников и одной девушки-гувернантки, сказал:

– Извини, можно ещё раз? Не всё расслышал, в ушах, как вата, всё издалека, будто издалека, ты прости…

А потом всё-таки, потрепав Валентина по плечу, шеф, слабо улыбнувшись, чуть раскачиваясь, поплёлся к выходу, повторяя:

– Ну, Вы, в общем, пока сами, сами пока…

Бородач Болеслав, лучший эксперт по криминологии главного Управления МВД, а по совместительству близкий друг лейтенанта, коротко бросил:

– Оставь, не видишь, человек не в себе, пусть пойдёт, развеется… Мы уж сами, сами, давай потихоньку…

Валентин коротко взглянув из-под нахмуренных бровей на товарища, буркнул:

– Ладно, без сопливых тут! – и зашагал не торопясь в общую залу, где его смиренно дожидались понятые и свидетели происшествия.

Валентин ещё раз переспросил имена присутствующих, аккуратно переписал их себе в зелёного цвета потрёпанную записную книжку. Долго и дотошно выяснял: кто, где ходил, стоял, что слышал, откуда, в какое время и т.д.

Общая картина компактно и вполне ясно складывалась из разрозненных свидетельств и множества довольно точных деталей от охраны особняка и девушки, чернобровой, юркой и симпатичной хохлушки, недавно принятой сюда на работу гувернанткой. Все сходились во мнениях и высказываниях к тому, что хозяин виллы, известный общественный деятель и депутат Плешак Игорь Самуилович, привёз свою гостью накануне вечером, а сегодня утром в него стреляли, но убили его подругу, с которой в это время он находился, по-видимому, в интимной связи.

Подруга – насмерть, а Игоря Самуиловича увезли на «скорой» из-за шока и сильного нервного потрясения по такому случаю…

В общем, Валентин всё правильно понял и всё правильно записал.

Вскоре личный секретарь пострадавшего депутата, приехавший в особняк и конфиденциально отозвавший его в сторонку, недвусмысленно заявил, что в интересах следствия и его, Валентина, ближайшей карьеры, желательно избежать упоминания и в средствах информации, и на докладе высокому начальству «конкретных нюансов» произошедшего в части интимных подробностей покушения, а лучше лишь сосредоточиться на самом факте злостной попытки преступления по отношению к хозяину виллы.

Так звучала то ли просьба, то ли завуалированная угроза сильного мира сего, на что Валентин так же коротко, как обычно, отрезал в сердцах:

– Да, пошёл ты на…

Секретарь депутата сделал круглые оловянные глаза и прошипел:

– Ну, ты смотри, я тебя предупредил, босота, ишь ты…

А потом аж отпрыгнул от мгновенно брошенного на него взгляда лейтенанта, который, казалось, остановись он чуть дольше на бедолаге, прожёг бы на нём дырку, а то и того хуже, отправил бы горящую головёшку зазевавшегося личного секретаря депутата действительно далеко «на…».

Только выезжая с места преступления, Валентин вдруг вспомнил, что Соловей ушёл, как был без сопровождения, без машины, без него, безоговорочного своего почитателя и ученика, лейтенанта Вальки Семафорова.

«Я сам его найду, подберу по дороге, или как-нибудь…», – подумал, руля милицейской «волжанкой», молодой и преданный своему делу офицер.

Глава 46

В помещении находилось несколько человек. Сырое, полутёмное и нелюдимое, оно ясно давало представление о своём специальном предназначении…

Единственная, но очень яркая маленькая лампочка на 220 ватт резала мне глаза, влезая своим убийственным свечением в самый мозг. Болели скулы и подбитое веко, кровоточившее и саднившее назойливо и противно. Другой глаз заплыл, но видимость осталась, и я старался разобрать лица присутствующих, как всегда для того, чтобы запомнить надолго и вернуть долги. Я ведь всегда возвращаю долги…

– Ну, что, мясник? – говоривший стоял, как раз под лампочкой и поэтому различить даже силуэт я не мог, хотя сразу догадался, кому может принадлежать этот вежливый, властный, не предвещающий ничего хорошего, но в то же время достаточно приятный баритон, что в данных обстоятельствах даже вызвало у меня слабую улыбку.

– Хихикаешь, выродок, смешно? А я всё думаю: какой мерой испытаний можно привести человека к подлинному прозрению? – воцарилось молчание и, я понял, что, видимо, теперь ждали моего ответа.

Но язык совсем не слушался, – вязкая и липкая слюна, перемешанная с кровью, стягивала изнутри рот и не давала говорить. Я промычал что-то весьма нечленораздельное и опять вяло заулыбался.

– Вот-вот, господин снайпер, это даже не начало ещё, а всего лишь попытка доброй воли дать тебе перед непростой дорогой в ад некоторую паузу… Паузу, дорогуша, чтобы ты вспомнил в своей жалкой жизни, хотя бы одно светлое пятнышко и повинился перед теми, кого любил!.. Попросил прощения у них и у всех, кого загубило твоё чёрное варварское сердце!..

«Ого, да он проповедник, мать его…» – подумал я и снова не сдержал кривую усмешку…

Благо, к моему великому удовлетворению, мыслить я мог вполне вразумительно и логично. Правда, ощущения от всех остальных органов тела были смутные, но я, по крайней мере, судил ясно и строго о происходящем… Значит, и запоминать, и просчитывать дальнейшие ходы тоже мог связно и обдуманно, следовательно, следовательно, дорога к жизни не была заказана, я имел и надежду и веру в то, что следующая часть моего существования пройдёт также в соответствии с величайшим «Кодексом самурая». Я могу сам выбирать между жизнью и смертью, я могу сам, добровольно, перейти в нирвану…

У меня снова на лице появилось некое невыразительное подобие улыбки…

– Эта свинья всё равно не раскается… – вновь донёсся до меня бархатный баритон. – Вот что, ребята, мне с ним точно выяснять больше нечего. А Вы поработайте здесь с ним по… поискусней, пометодичней, а потом скиньте, где подальше, желательно частями… Ну, и доложите по исполнению. Добро? – обратился «голос» к своей своре приспешников.

– В лучшем виде произведём! – хрипло сказал кто-то и вслед за этим раздались отдельные одобрительные выкрики.

– Так что мне пора, выродок! – обратился вновь ко мне хозяин бархатного голоса. – Думаю, после работы ребят, навряд ли найдётся возможность у кого бы то ни было собрать тебя в целости, как одно! Но там, в аду, я думаю твоё лютое существование всё равно не будет нуждаться больше ни в чём, кроме сковородки… Какая разница по частям или как-то иначе… Прощай, жалкое отродье!..

После этих слов послышались удаляющиеся шаги, а потом кто-то сказал, как будто дело касалось обыденного процесса:

– Петро, сначала ты будешь от него куски отрезать, вслед за тобой Митько, Василь, ну и остальные… А я подожду и на десерт, что-нибудь сбацаю по-нашему, по-селянски, го-го-го… – заржал молодой дюжий басок.

В следующее мгновение, что-то больно и резко вошло в моё бедро над коленом. Я сидел на привинченном к полу металлическом стуле и не мог пошевелиться, впрочем, как-то дёргаться и проявлять «законное» сопротивление, у меня не было ни возможности, ни желания, но я вздрогнул и промычал какое-то ругательство.

Почти теряя сознание, я увидел, как в дымке, странную фигуру, выросшую из ниоткуда…

– А, привет! Да ты что, сволочь! – как-то неожиданно отреагировал на это появление «басок» и несколько долгих секунд шла бурная и очень шумная возня, в которой слышались только отдельные стоны то тут, то там да яростные вскрики и резко затухающая брань…

Потом послышался топот многочисленных пар ног, снова вскрики, судорожные стоны, ругань и шумная возня.

Наконец, всё стихло…

Потом спокойный приятный голос проговорил:

– Извини, брат, чуть-чуть опоздал. Долго выбирался из пробок. Приношу извинения.

Потом меня отвязали, куда-то долго несли… Я терял сознание, вновь приходил в себя, вновь терял сознание.

Мы ехали, подпрыгивая на каких-то кочках, объезжали рытвины, слегка увязали в увлажнённой, зыбкой грязи, потом вырулили на гладкое шоссе и поехали плавно, на приличной скорости в непонятном направлении…

Для всех моих, то затухающих, то просыпающихся от дремоты забытья, хорошо тренированных чувств это было таким умиротворяющим и облегчающим напряжение всей моей предыдущей биографии событием, словно таинственные и блаженные процедуры у какого-то неземного доктора.

День разгорался нежным оранжево-малиновым заревом со стороны востока, томные редкие облачка подставляли бока этому божественному свету, и небо казалось одной огромной сюрреалистической картиной без персонажей. Оно было как гигантское полотно-подтверждение тому, что нет никого и ничего в этом загадочном, прекрасном и безумно непонятном мире со всеми его войнами, конфликтами, выяснением правоты и безудержным движением к вечности…