За старой границей

Теперь у Киттсона было тридцать шесть человек, и он присоединился к Маккензи, по пути захватив ещё двух индейцев-конокрадов, пойманных ночью, когда они отвязывали лошадей. Киттсон передал свои припасы, получил меха Маккензи и снова отправился в форт Нез-Персе.

Когда Маккензи и Киттсон разделились, у первого с собой осталось всего три человека, так как его ирокезы не прибыли, как ожидалось. Пока он их ждал, в его лагере появился угрожающий отряд горных Змей, которые были очень назойливы, настолько, что в конце концов Маккензи взял из своей поклажи бочонок с порохом и, зажёгши спичку, пригрозил, что если индейцы не отойдут, то он всех их взорвёт. Застигнутые врасплох, они замешкались, а затем внезапно, не сказав ни слова, бросились бежать – не из-за страха перед угрозами Маккензи, а из-за внезапного появления большого отряда шахаптийцев на другом берегу реки. К счастью, эти люди не смогли переправиться через бурную реку, но чуть позже они напали на отряд Киттсона и убили двух его людей. Как только военный отряд ушёл, Маккензи и его люди со своим имуществом переправились через реку на остров, где оставались двадцать два дня, пока не вернулся Киттсон. Маккензи и Киттсон оказались в весьма неприятном положении. С одной стороны были нез-персе, с другой – черноногие, и вокруг – Змеи. Все эти племена были враждебны друг другу, и все они были в большей или меньшей степени недоброжелательны к белым, так что лето выдалось беспокойным, но Маккензи намеревался перезимовать в верховьях, насколько это было возможно. Здесь Росс вставляет интересный набросок того, как действуют трапперы.

«Для лагеря сначала выбирается безопасное и надёжное место, рядом с лесом и водой. Здесь живёт вождь отряда со своей свитой. В отсутствие охотников лагерь часто оказывается в опасности внезапного нападения и требует бдительной охраны от затаившихся дикарей. Такой лагерь называется главным. Отсюда все трапперы, кто пешком, кто верхом, в зависимости от расстояния, которое им нужно преодолеть, каждое утро отправляются небольшими группами во всех направлениях, преодолевая расстояние около двадцати миль. На каждого траппера полагается шесть капканов, но на случай поломки их чаще всего бывает десять. Он ставит их каждую ночь и проверяет утром, иногда чаще, в зависимости от расстояния или других обстоятельств. Пойманных в ловушки бобров всегда приносят в лагерь, снимают с них шкуру, растягивают, сушат, складывают мехом внутрь, откладывают в сторону, а мясо используют в пищу. Поэтому, как только траппер проверит свои капканы, снова расставит их и осмотрит другие места, он возвращается в лагерь, чтобы поесть и насладиться удовольствиями праздного дня.

Однако в обычной работе траппера много тревог и опасностей. Поскольку враг обычно прячется среди скал и в укромных местах, выжидая удобного случая, он постоянно должен быть начеку; так что ружьё часто находится в одной руке, а капкан – в другой. Но когда несколько человек находятся вместе, что часто бывает в подозрительных местах, половина расставляет капканы, а другая половина охраняет их. И все же, несмотря на все их предосторожности, некоторые из них становятся жертвами вероломства индейцев.

Лагерь остаётся на месте, пока две трети охотников не найдут бобров поблизости; но как только бобров становится мало, лагерь переносится в более благоприятное место. Таким образом, отряд переезжает с места на место в течение всего охотничьего сезона. Всякий раз, когда возникает серьёзная опасность, все охотники возвращаются в лагерь. Если бы мы, однако, подсчитали всё по цифрам, перспективы такой экспедиции были бы поистине ошеломляющими: скажем, семьдесят пять человек, у каждого из которых по шесть ловушек, будут успешно работать в течение пяти месяцев, то есть по два месяца весной и по три осенью, что составляет 131 рабочий день, и в результате получится 58 950 бобров! Однако на практике всё совсем иначе. Опасность подстерегает их на каждом шагу, и три четверти времени уходит на то, чтобы принять необходимые меры для собственной безопасности. Есть ещё один серьёзный недостаток, неизбежно сопровождающий каждую большую группу. Бобёр – пугливое животное, поэтому малейший шум у его логова заставит его не покидать его несколько ночей подряд, а шум неизбежен, когда группа большая. Но когда группа небольшая, у охотника есть шанс добиться большего или меньшего успеха. В самом деле, если бы местность позволяла охотникам передвигаться безопасно, в любое время и в одиночку, то шесть человек с шестью ловушками на каждого за тот же промежуток времени добыли бы столько же бобров – скажем, 4716 – сколько могли бы добыть все семьдесят пять! И всё же об этом речь не идёт, потому что в этих местах не может быть мелких отрядов. Вот почему бобры так многочисленны.»

Росс также указывает на некоторые трудности, с которыми сталкивались торговцы. Эти трудности во многом были вызваны, конечно, абсолютной неспособностью индейцев понять условия этой новой жизни. Индейцы требовали всего, что видели, и ругали торговцев за то, что их просьбы не выполнялись. Они постоянно подшучивали – или делали то, что считали шутками – над белыми, что действовало довольно раздражающе, и с презрением смотрели на белых, которые занимались обычным трудом, которого они, конечно, совершенно не понимали. Индейцы, несмотря на всю свою свободу, были далеко не счастливы, потому что постоянно пребывали в состоянии тревоги и беспокойства. Люди, которые так себя чувствовали, скорее всего, совершали военные набеги и убивали предстасителей другого племени, что, конечно, расширяло поле для конфликтов.

Когда происходили стычки и люди, якобы дружественно настроенные по отношению к белым, получали ранения, в этом обвиняли торговцев, потому что они продавали оружие, порох и пули всем, кто хотел с ними торговать. Таким образом, жизнь торговца была полна тревог, и для успешной торговли с индейцами требовался исключительный самоконтроль.

Незадолго до этого несколько шахаптианцев убили двух человек из отряда Киттсона и нескольких Змей. Змеи последовали за ними, но, прежде чем догнать их, наткнулись на индейцев из племени Валла-Валла, разбивших лагерь в трёх милях от форта Нез-Персес, и убили мужчину, четырёх женщин и двоих детей, а также взяли в плен двух молодых женщин и мужчину. На следующий день весь лагерь ввалла-валла двинулся к форту, неся тела погибших. Росс увидел беспорядочную процессию, приближающуюся с криками и причитаниями, и поначалу не знал, что и думать, но вскоре индейцы добрались до ворот форта, положили своих мёртвых на землю и начали резать себя ножами, как это делали в старину, когда горевали. Они позвали Росса выйти к ним, и он, хоть и очень этого не хотел, не мог не подчиниться, если хотел сохранить своё влияние на них.

«Повернувшись к часовому у двери, я велел ему запереть за мной ворота и внимательно следить за происходящим. Как только я вышел за ворота, поднялся такой ужасный шум, что его невозможно описать. Опьянённые гневом и дикой яростью, они больше походили на демонов, чем на людей, и их ужасные, дикие и устрашающие взгляды были направлены на меня, как будто я был причиной их бедственного положения. Та-а-та-ум, вождь, подошёл ко мне и, указывая на одно из мёртвых тел, сказал:

– Видишь там мою сестру? – Затем, перевернув тело, чтобы показать раны, он добавил: – Это рана от пули. Белые, – продолжил он, – убили наших жён и детей. Они дали оружие и пули нашим врагам. Эти самые ружья и пули убили наших сородичей.

Едва эти слова были произнесены, как их снова и снова начала повторять вся обезумевшая толпа, которая, слушая вождя, поверила, что это правда. Волнение достигло апогея. Их жесты, их страстные возгласы показывали, что творилось у них внутри, и я каждую секунду ожидал, что в меня полетит пуля или стрела. Одно слово, сказанное мной в критический момент в поддержку белых, могло оказаться для меня роковым. Поэтому я хранил молчание, выжидая удобного случая, а также внимательно изучая отверстия в одежде мёртвых тел. Я был уверен, что эти отверстия были сделаны стрелами, а не пулями, как утверждал вождь, но мне предстояло убедить в этом остальных, когда представится такая возможность.

За каждым бурным приступом плача, как это обычно бывает у дикарей, наступало кратковременное затишье. Поэтому, как только я заметил, что ярость толпы начала утихать, а сама природа – успокаиваться, я воспользовался моментом, чтобы заговорить, потому что молчание в тот момент было бы молчаливым признанием нашей вины. Поэтому я подошёл и, взяв вождя за руку, сказал тихим голосом, как будто охваченный горем:

– Друг мой, что всё это значит? Объясни мне. Ты не любишь белых; больше ты ничего мне не сказал.

Тогда Там-а-тап-ум, повернувшись к своим соплеменникам, жестом попросил их замолчать; полной тишины ожидать было нельзя. Затем он повторил всё от начала до конца. Когда вождь закончил, и его люди были в настроении слушать, я посочувствовал их несчастьям и заметил, что белые были незаслуженно обвинены.

– Они невиновны, – сказал я, – и я могу это доказать. Посмотрите сюда, – сказал я, указывая на рану от стрелы, которую никто не мог спутать с пулевой, – это раны от стрел, а не от пуль. И сами Змеи не так уж сильно виноваты, как мы сможем показать.

При этих словах вождь нахмурился, и в толпе послышались недовольные возгласы, но я попросил вождя терпеливо выслушать меня до конца. Вождь взял себя в руки, и я продолжил.

– После того, как вы торжественно согласились на мир между вами и Змеями, под влиянием белых Шоу-ха-ап-тенс нарушил второе обещание, снова отправившись на войну через Голубые горы, и, не удовлетворившись убийством своих врагов, они убили и своих друзей. Они убили двоих белых. Змеи в отместку заставили вас всех горевать в этот день; они заставили плакать и белых. Но ваша потеря меньше нашей; ваши родственники убиты, но у вас есть их тела: нам в этом утешении отказано. Наши друзья убиты, но мы не знаем, где лежат их тела.

Ни вождь, ни толпа не могли оспорить эти факты. Вождь громким голосом объяснил то, что я сказал, собравшейся толпе, и они в один голос воскликнули: