Вот я

–?Ладно.

–?Перестань говорить «ладно».

–?Прости.

–?Перестань говорить «прости».

–?Я думал, все дело в том, чтобы я извинился?

–?За то, что ты сделал.

–?Но это не я.

–?Ты меня сильно разочаровал.

–?Я знаю.

–?И это все? Тебе больше нечего на это сказать? Типа такого, например: «Это сделал я, и я сожалею»?

–?Это не я.

–?Прибери этот бардак. Смотреть тошно.

–?Моя комната.

–?Но наш дом.

–?Доску нельзя трогать. Мы не доиграли партию. Папа сказал, мы закончим позже, когда все утрясется.

–?Знаешь, почему ты всегда его обыгрываешь?

–?Он поддается.

–?Уже много лет не поддается.

–?Он не старается.

–?Он старается. Ты обыгрываешь, потому он увлекается взятием фигур, а ты продумываешь ходы вперед. Потому ты хорошо играешь – и в шахматы, и по жизни.

–?Я не хорошо играю по жизни.

–?Хорошо, если задумываешься.

–?А папа плохо играет по жизни?

Все шло почти идеально, но грузчики чуть менее совершенны, чем остальное человечество, и были кое-какие накладки, но вряд ли хоть одна заметная – кто, как не Сэм, мог бы знать, что еврейская звезда сорвалась и висит вверх ногами? И вообще вряд ли хоть одна из них была замечена. Микроскопическое несоответствие между идеалом и тем, что вышло, обращало все в дерьмо.

Отец дал Сэму прочесть статью о мальчике в концлагере, который провел обряд бар-мицвы, вырыв в земле воображаемую синагогу и заполнив ее сучьями – безмолвными прихожанами. Само собой, отец никогда не задастся вопросом, прочел ли ее Сэм, и они ее ни разу не обсуждали, и считается ли, что ты вспоминаешь о чем-то, если ты непрерывно об этом думаешь?

Все затевалось к случаю – целое культовое сооружение организованной религии задумано, построено и предназначено для единственной краткой церемонии. При всей непостижимой необъятности «Иной жизни» синагоги в ней не было. И несмотря на глубокое нежелание Сэма даже ногой ступить в настоящую синагогу, здесь синагога должна была появиться. Он не стремился ее иметь, она была ему необходима: нельзя разрушить то, что не существует.

Счастье

Все счастливые утра похожи друг на друга, как и все несчастливые: именно это в основном и делает их столь беспросветно несчастливыми – чувство, что несчастливость ощущалась, что попытки ее избежать в лучшем случае укрепят, а в худшем усугубят ее, что вся вселенная по какой-то непостижимой, ненужной и несправедливой логике в сговоре против невинной последовательности: одежда, завтрак, зубы и неподатливые вихры, рюкзаки, ботинки, куртки, прощание.

Джейкоб настоял – на встречу с равом Зингером Джулия должна была приехать на своей машине, чтобы потом уехать одной и все-таки как-то использовать выходной. Через школу к стоянке шли в суровом молчании. Сэм никогда не слышал о правиле Миранды, но интуитивно чувствовал: что-то такое есть. Это, впрочем, не имело значения – родители не хотели обсуждать дело при нем, не обсудив сначала за его спиной. Так что они оставили Сэма у ворот, среди усатых подростков, игравших в «Ю-ги-о!», и направились к своим машинам.

– Хочешь, чтобы я куда-нибудь заехал? – спросил Джейкоб.

– Когда?

– Сейчас.

– Тебе надо успеть домой позавтракать с родителями.

– Пытаюсь снять часть ноши с твоих плеч.

– Хлеб для сэндвичей может пригодиться.

– Какой-то конкретно?

– Конкретно тот, какой мы все время берем.

– Что?

– Что «что»?

– Тебя что-то беспокоит?

– А тебя нет?

Не нашла ли она телефон?

– Нам не надо поговорить о том, что сейчас там было?

Она не нашла телефона.

– Конечно, надо, – сказал он, – но не тут, на стоянке, пока Сэм дожидается нас на крыльце, а родители ждут дома.

– Так когда?

– Вечером?

– Вечером? С вопросительным? Или вечером.

– Вечером.

– Обещаешь?