Венеция. История от основания города до падения республики

Требование секретности трудно объяснить чем-либо иным, кроме страха перед покушением. Другие историки утверждали, что тайный характер визита связан с конфиденциальным содержанием тех вопросов, которые император желал обсудить, но публичное объявление о визите не помешало бы провести частную беседу любого рода, и к тому же через день-другой после отъезда Оттона III император и дож все равно собирались обнародовать сам факт состоявшейся встречи, если не ее подробности. Спору нет, в те времена, до эпохи Крестовых походов, императоры редко выезжали за пределы своих владений; но в данном случае поездка не была сопряжена ни с каким особенным риском. Так или иначе, Оттон III непоколебимо стоял на своем, и приготовления (в которых Иоанн Диакон участвовал как тайный посланник дожа, курсируя между двумя правителями и проведя в разъездах большую часть года) затянулись и обросли многочисленными затруднениями, которых можно было бы избежать, объявив о встрече открыто. А потом все стало еще сложнее, потому что в феврале 1001 г. римляне подняли восстание против императора и выгнали его из города.

Судя по всему, Оттона III это не слишком огорчило. Он отпраздновал Пасху в Равенне, где Иоанн Диакон обсудил с ним последние детали предстоящей поездки. После этого император сообщил двору, что отправляется на несколько дней на остров Помпоза[48 - Там до сих пор сохранилась церковь древнего аббатства и многие другие монастырские постройки.] близ устья реки По – для поправки здоровья. В тамошнем аббатстве приготовились его принять, и император действительно прибыл, но всего через несколько часов тайно покинул обитель и направился на берег моря, где Иоанн уже дожидался его с лодкой. В сопровождении лишь нескольких доверенных спутников Оттон отбыл в Венецию. Некстати поднялся сильный шторм, но, проведя целые сутки в бурном море, император наконец высадился на островке Сан-Серволо[49 - В наши дни Сан-Серволо известен каждому венецианцу как место, где находится одна из двух главных психиатрических лечебниц города. Приют для «умалишенных из благородных семейств в уютной обстановке» открылся по решению Совета десяти в 1725 г.]. Там его и встретил дож Пьетро, а о последующих событиях нам поведал их очевидец – все тот же Иоанн Диакон. Ночь, сообщает он, была такая темная, что они едва друг друга разглядели. Разговор начал дож – пребывавший, похоже, не в самом радужном настроении. «Если желаете увидеть монастырь, – обратился он к смутной тени, маячившей перед ним в темноте, – то лучше поторопиться, чтобы еще до рассвета надежно укрыться за стенами моего дворца». Надо полагать, Оттон III и его друзья к тому времени совсем выбились из сил, но Пьетро был неумолим. Император сам настаивал на секретности; император втянул его в эту неудобную ситуацию, заставив действовать исподтишка; император вынудил его тащиться на этот забытый богом остров в холодную, штормовую ночь. Император заварил всю эту кашу – так пусть теперь сам и расхлебывает!

Ни в хронике Иоанна, ни в других источниках нет никаких указаний на то, что Оттон III так уж стремился увидеть монастырь Сан-Заккариа. Неясно даже, почему он так настойчиво требовал встречи с дожем. Но так или иначе, он повиновался. Орсеоло с ним не поехал, а направился во дворец, якобы для подготовки к приему императора, а на деле (как мы от всей души надеемся) – чтобы хоть немного отоспаться.

Та же атмосфера скрытности сохранялась на протяжении всего императорского визита. На следующее утро, после службы в полудостроенном соборе Святого Марка, дож оказал публичный прием спутникам Оттона III. Те вручили верительные грамоты как представители своего господина (который, по их словам, остался в Помпозе для поправки здоровья), а Пьетро Орсеоло приветствовал их от имени республики и приказал разместить со всеми удобствами, после чего тайно направился в дальнюю восточную башню дворца, где еще раньше расположил Оттона, при котором осталась лишь пара слуг. Трапезничать дожу приходилось на людях: по словам Иоанна, «провести с императором весь день он не мог, опасаясь возбудить подозрения у своих подданных». Даже если была лишь отговорка, она звучит правдоподобно, – а Оттон, переодевшись в простую одежду, смог между тем посетить другие церкви и памятники, к которым выказывал такой интерес.

Какие-то переговоры с дожем он, несомненно, провел, хотя их содержание так и осталось тайной. Правители обменялись дарами; дож преподнес императору трон из слоновой кости со скамеечкой для ног, а Оттон III освободил венецианцев от обязанности ежегодно присылать ему новую мантию (эта форма подати вкупе с ежегодной выплатой в размере 50 фунтов серебром действовала еще со времен его деда, Оттона I Великого) и скрепил дружбу с дожем, второй раз выступив крестным отцом его ребенка – на сей раз новорожденной дочери, которую император лично поднес к купели. Затем – по-видимому, не позднее чем через два дня после прибытия – он покинул Венецию так же скрытно, в сопровождении лишь Иоанна Диакона и двоих личных слуг. Остальные его спутники уехали открыто на следующий день.

Несмотря на все меры предосторожности, по возвращении в Равенну Оттон III тотчас объявил, где на самом деле был все это время. Примерно в то же время – очевидно, по предварительной договоренности с императором, – такое же публичное заявление в Венеции сделал дож, и, если верить Иоанну, народ принял это известие с восторгом. Почему – опять же не совсем ясно: венецианцы обожали пышные церемонии, а тайна, окутывавшая визит императора, лишила их возможности увидеть поистине великолепное торжество. Но надо полагать, что заявление Орсеоло подняло престиж республики (не говоря уже о личном престиже самого дожа) в глазах подданных: ведь император впервые в жизни выехал за пределы своих владений – и все ради того, чтобы увидеть Венецию, поклониться ее святыням, полюбоваться ее красотами и испить из источника ее опыта и политической мудрости. Вероятно, гордость за родной город перевесила разочарование.

Так или иначе, Венеция извлекла из этого визита не в пример больше пользы, чем Оттон III. Он решил восстановить свои права в Риме и, вернувшись под его стены с армией, осадил город. Но прежде, чем из Германии успело подтянуться подкрепление, а из Византии – прибыть невеста, которой он дожидался так давно, императора сразила внезапная болезнь (вероятно, оспа), и 24 января 1002 г., на двадцать третьем году жизни, он скончался в замке Патерно, неподалеку от города Чивита-Кастеллана. Удивительно (и весьма удачно в сложившихся обстоятельствах), что он выразил желание быть погребенным не в Риме со своим отцом[50 - Гробница Оттона III сохранилась до наших дней в крипте собора Святого Петра. За всю историю он стал единственным императором Запада, погребенным в Риме.], а в Ахене, который когда-то был столицей империи Карла Великого. Туда и доставили его тело верные последователи, которым пришлось не без труда пробираться через враждебные территории; и там, на хорах собора, останки Оттона III покоятся по сей день.

Смерть Оттона III не изменила намерения Пьетро Орсеоло поддерживать крепкую дружбу с Западной империей. Месяц спустя, когда лангобарды подняли восстание и провозгласили королем Ардоина, маркграфа Иврейского, Пьетро без колебаний поддержал законного императора – Генриха II Баварского, прозванного Святым, троюродного брата Оттона. В благодарность Генрих еще до конца года выпустил новую хартию, в которой назвал Пьетро «дожем Венеции и Далмации» и подтвердил все привилегии, закрепленные за республикой. Вдобавок у Пьетро имелись еще дети, при помощи которых можно было укрепить связи с новым императором. В 1004 г. Генрих II Баварский впервые посетил Италию, и дож прислал к нему в Верону младшего из своих сыновей. Состоялась церемония конфирмации, на которой император выступил посаженым отцом и нарек мальчика христианским именем. Теперь за будущее отношений между Венецией и Западной империей можно было не беспокоиться.

Казалось бы, для столь значимой церемонии дожу следовало избрать старшего сына, а не младшего, но он хранил Джованни Орсеоло для Византии. Пьетро не считал возможным допустить, чтобы дружба с Оттоном или Генрихом повлияла на его отношения с Василием II Болгаробойцей. Далматинский поход, пусть и не оговоренный с Константинополем заранее, помог дожу снискать благосклонность восточного императора, права которого он тщательно оберегал и поддерживал. Василий II был только счастлив, что Венеция взяла на себя ответственность за регион, в котором сама Византия не могла навести порядок. Кроме того, за это время авторитет дожа в Византии возрос благодаря еще одной экспедиции, не такой масштабной, но более доблестной и увенчавшейся освобождением города Бари. Как столица Капитанаты – византийской провинции в Южной Италии, претендовавшей на сюзеренитет над всеми землями южнее черты, проходившей от Террачины на западе до Термоли на побережье Адриатического моря, – Бари был крупнейшей и важнейшей греческой общиной на всем полуострове. Однако в апреле 1002 г. на нее напали сарацины. Осада продолжалась все лето. Наконец 6 сентября венецианский флот под личным командованием Орсеоло прорвал блокаду, доставил голодающим горожанам продовольствие и после трехдневного морского сражения обратил захватчиков в бегство.

Благодарность Византии была тем более велика, что Венеция пришла на помощь Бари по собственной инициативе – хотя республике, очевидно, и самой было выгодно сдерживать экспансию сарацин в Италии. Орсеоло наверняка увидел, что настал удачный момент, чтобы закрепить свое преимущество. Сперва назначив девятнадцатилетнего Джованни своим соправителем, он отправил его вместе с младшим братом Оттоном с официальным визитом в Константинополь, где было достигнуто соглашение о брачном союзе между Джованни и цесаревной Марией Аргирой, племянницей братьев-императоров[51 - На протяжении всего своего правления Василий II, прозванный Болгаробойцей, один из величайших императоров в истории Византии, формально делил престол со своим братом Константином VIII. Но Константин, бездарное и распутное ничтожество, практически не принимал участия в государственной деятельности и не сыграл никакой роли в событиях, описанных в этой книге.]. Церемонию провел патриарх в императорской часовне в присутствии Василия и Константина; новобрачных короновали по восточному обычаю, одновременно вручив им мощи святой Варвары. Далее последовали пышные торжества, после которых молодожены удалились в предоставленный им дворец. К возвращению в Венецию молодая догаресса была уже на довольно позднем сроке беременности.

Пьетро Орсеоло II достиг вершины своей карьеры. Благодаря умелым политическим решениям он возвел Венецию на новые высоты процветания и престижа. Благодаря своей воинской доблести – на многие годы вперед защитил республику от двух главных опасностей: славян, угрожавших ей с востока, и сарацин – с юга. Дож утвердил влияние Венеции на всем далматинском побережье. Немалых успехов Пьетро добился и в области личных связей, соединив свою семью узами брака и кумовства с обеими империями и разделив с сыном дожескую власть (чего не случалось уже шестьдесят лет кряду). Но с ростом могущества росла и склонность Пьетро окружать себя все новыми и новыми атрибутами величия. Поэтому неудивительно, что многие венецианцы стали задумываться, не вскружила ли слава их правителю голову и не лелеет ли он, подобно некоторым предшественникам, тайный план преобразовать республику в наследственную монархию.

Но тут, как гром среди ясного неба, грянула беда. Осенью 1005 г. в южной части неба появилась комета, остававшаяся видимой целых три месяца подряд. Все понимали, что это дурное знамение, и действительно, уже в начале следующего года на Венецию обрушился голод, спастись от которого не помогли даже новообретенные житницы Далмации, пострадавшей не меньше, чем земли материковой Италии. Вслед за голодом пришла чума, унесшая – наряду со многими сотнями простых горожан – и молодого Джованни, и его жену-гречанку, и их малолетнего ребенка. Святой Петр Дамиани, едва скрывая злорадство, объясняет смерть догарессы божественным возмездием за ее пристрастие к восточной роскоши:

В привычках своих была столь изнежена, что брезговала даже омовениями в обычной воде, принуждая служанок собирать ей небесную росу для купания. Не снисходила и до того, чтобы пальцами касаться еды, но приказывала евнухам нарезать ее на мелкие кусочки, которые затем поддевала неким золотым орудием с двумя зубцами и подносила ко рту. Покои же ее так пропахли благовониями и всевозможными духами, что мне и говорить об этом тошно, да и читатели мои не поверят, коли скажу. Но Господь всемогущий возненавидел эту женщину за тщеславие и обрушил на нее Свою кару. Простер Он над нею меч правосудия Своего, да так, что все ее тело прогнило еще при жизни, и все ее члены иссохли, а спальные покои ее наполнились таким нестерпимым зловонием, что ни служанки, ни даже рабыни не могли его выносить, кроме одной лишь прислужницы, которая, спасаясь при помощи ароматических смесей, оставалась при своей госпоже и по совести выполняла ее приказания. Но даже и та могла приблизиться к госпоже лишь поспешно и тотчас же отступить. Так, медленно угаснув в мучениях, она, к вящему облегчению и радости своих друзей, наконец испустила дух[52 - Поскольку Петр Дамиани не называет Марию Аргиру по имени и не упоминает о смерти ее сына и мужа (скончавшихся тогда же и по тем же причинам), некоторые специалисты предполагают, что он перепутал ее с другой греческой догарессой – Феодорой, женой дожа Доменико Сельво (см. главу 6). Но поскольку Сельво стал дожем лишь в 1071 г., а Петр Дамиани умер в феврале 1072 г., эта гипотеза кажется не слишком правдоподобной. Не исключено, что Петр не знал о чуме или просто умалчивал о ней, чтобы не испортить такую хорошую, на его вкус, историю.].

Джованни пережил жену всего на шестнадцать дней. Их похоронили в монастыре Сан-Заккариа, в одной могиле. Пьетро Орсеоло был безутешен: его мечты о будущем потерпели крах. Ему не исполнилось еще и пятидесяти, но он, похоже, утратил всякую радость жизни. Возможно, этому сопутствовал и религиозный кризис, как у его отца. Но, в отличие от старого Пьетро, он не ушел в монастырь. Назначив соправителем третьего сына, Оттона, и составив завещание, по которому основная часть его имущества отходила церкви и беднякам, дож затворился в дальнем крыле дворца и перестал общаться даже с женой. Не прошло и двух лет, как он скончался в 1008 г.

Юному Оттону к тому времени исполнилось всего шестнадцать. Учитывая это, странно, что венецианцы не стали возражать, когда он разделил власть со своим отцом. Еще более странно, что ему позволили наследовать должность без единого возражения: Оттон стал самым молодым дожем за всю историю Венеции. Но в Средние века люди взрослели раньше, чем теперь, – случалось, шестнадцатилетние полководцы вставали во главе армий, а Оттон Орсеоло, по-видимому, был зрелым не по годам. «Он был католик верой, славный доблестью, сильный правдой, замечательный благочестием, красивой наружности и большого богатства; он был настолько полон всяческих добродетелей, что все по праву считали его достойнейшим преемником превосходного отца и святого деда»[53 - Андреа Дандоло. Венецианская хроника, II.1, перевод И. Дьяконова.].

«Крепкий в католической вере, незыблемый в чистоте, сильный во справедливости, выдающийся в делах религии, благочинный в образе жизни, обильный имуществом и богатством и столь преисполненный добродетелями всякого рода, что все сочли его наидостойнейшим преемником отца и деда», – так отозвался о нем Андреа Дандоло спустя триста лет. Такой промежуток во времени – не слишком надежная гарантия исторической точности, но, по крайней мере, залог относительной непредвзятости[54 - Хроника Иоанна Диакона на этом месте обрывается, так что мы не располагаем сколько-нибудь подробным и последовательным описанием дальнейших событий с точки зрения современников.]. Оттон Орсеоло действительно унаследовал многие черты своего отца, и среди них – властолюбие и вкус к роскоши. Новый дож был знаком с императорскими дворами Запада и Востока: при одном из этих дворов он прошел конфирмацию, а при другом – получил несколько высоких титулов. Венгерская принцесса, младшая сестра короля Венгрии Иштвана I (позднее причисленного к лику святых), на которой Оттон женился вскоре после смерти Пьетро, добавляла блеска его статусу. Подобно отцу, сын вскоре создал себе репутацию великолепного и блистательного правителя – по крайней мере, в той степени, в какой это допускали традиционно строгие нравы его подданных.

Но такому честолюбивому юноше, как Оттон, только внешних атрибутов власти было недостаточно. В 1017 г. наконец умер Витале Кандиано, старый патриарх Градо, занимавший эту должность с незапамятных времен – определенно больше полувека, – и Оттон назначил на его место своего старшего брата, Орсо. До того Орсо был епископом Торчелло[55 - Нынешний собор в Торчелло был построен именно при Орсо. Здание сохранилось до наших дней почти в неизменности (см. главу 1).], и дож передал эту епархию другому своему брату, Витале. Зря он это сделал! Новому патриарху едва исполнилось тридцать, а новый епископ был на десять лет его моложе. Как и следовало ожидать, среди благородных семейств Венеции с новой силой вспыхнула зависть к роду Орсеоло, и многие забеспокоились, не намерен ли дож все-таки перейти к наследственному правлению в той или иной форме. Недовольство было не настолько серьезным, чтобы спровоцировать бунт, и еще несколько лет дела шли достаточно гладко, но в 1019 г., когда патриархом Аквилеи был назначен знатный баварец Поппон из Треффен и на горизонте впервые сгустились тучи нешуточной угрозы, Оттон обнаружил, что не может больше рассчитывать на поддержку и добрую волю своих подданных.

Поппон был идеальным образцом типажа, чрезвычайно характерного для Средневековья[56 - По крайней мере в странах Западной Европы; а в православном мире этот традиционный типаж сохраняется и по сей день.], – честолюбивым, воинственным и до мозга костей светским служителем церкви. Едва вступив в должность, он объявил Градо исторической частью своего патриархата, назвав законного тамошнего патриарха Орсо самозванцем и узурпатором. Папа не поддержал его притязаний, но среди противников Орсеоло в самой Венеции Поппон нашел горячую поддержку, и в 1022 г. дожу и его брату пришлось бежать из города и укрыться в Истрии. Впрочем, Поппон зашел слишком далеко. Не дождавшись одобрения папы, он захватил Градо и принялся методично разорять церкви и монастыри, пересылая награбленное добро в Аквилею. Жители Градо и венецианцы не потерпели такой наглости: симпатии их тут же обратились в сторону братьев Орсеоло. Те поспешили обратно, выдворили Поппона и его приспешников – на удивление легко и быстро – и вернулись к своим обязанностям: Орсо – в Градо, Оттон – во Дворце дожей.

В 1024 г. синод, созванный в Риме папой Иоанном XIX, официально отверг притязания Поппона и подтвердил статус Градо как независимого патриархата. Казалось, семейство Орсеоло преодолело черную полосу и вновь надежно утвердилось у кормила власти. Так бы все и вышло, если бы дож хоть немного прислушивался к общественному мнению. Но притязания Оттона, как всегда, превосходили его возможности, и разразившийся два года спустя скандал по поводу очередных церковных назначений поставил точку в его карьере. На сей раз враги дожа действовали быстро и решительно, так что спастись бегством он не успел. Оттона схватили, сбрили ему бороду и отправили доживать свои дни в Константинополь.

Преемник Оттона, Пьетро Барболано (более известный как Чентранико – таковы уж причуды номенклатуры, типичные для раннего периода венецианской истории!), на момент своего вступления в должность мог похвастаться одним-единственным достижением: лет за тридцать до того он похитил из Константинополя мощи святого Саввы и перевез их в церковь Сан-Антонино[57 - Через 973 года (в 1965) папа Павел VI возвратил их православной церкви по просьбе патриарха Константинопольского, трогательно рассказывавшего, как монахи из лавры Святого Саввы «до сих пор каждый вечер собираются у пустой гробницы» (The Times, 18 марта 1965 г.).]. На протяжении четырех лет Пьетро старался восстановить в городе единство и мир, но все усилия оказались напрасны. Зато политика Орсеоло, направленная на установление связей с императорскими династиями, начала приносить плоды. Византийский император принял Оттона (деверя своей племянницы) с почетом и в приступе гнева лишил Венецию торговых привилегий, которые еще в конце прошлого века даровал отцу Оттона Пьетро Орсеоло. Новый император Запада последовал его примеру, а венгерский король Иштван решил отомстить за дочь и зятя, отправленных в изгнание: он напал на Далмацию и захватил ряд прибрежных городов[58 - По всей вероятности, предпринять эту кампанию его побудил племянник – сын Оттона, Петр Орсеоло, который теперь жил в Венгрии и впоследствии сменил Иштвана на престоле. Прибегнув к типичной для той эпохи софистике, Петр без труда мог бы убедить короля, что Пьетро в свое время завоевал Далмацию ради семейства Орсеоло, а не для неблагодарных венецианцев, отправивших его потомков в изгнание.]. Венецию по-прежнему разрывала на части борьба между фракциями, среди которых снова набрали силу сторонники Орсеоло: проблемы с новым правительством множились, и горожанами завладела ностальгия по былому благополучию. Кризис настал в 1032 г., когда Чентранико, в свою очередь, был вынужден отречься, а Витале Орсеоло, епископ Торчелло, поспешил в Константинополь – пригласить брата вернуться на престол. Между тем обязанности дожа временно принял на себя третий брат – Орсо, патриарх Градо, которому, как и Витале, удалось оседлать волну перемен.

Казалось, все вот-вот вернется на круги своя, но епископ Витале застал своего брата уже тяжелобольным. Оттон умер, не доехав до Венеции. Патриарх, все эти месяцы совмещавший светскую и религиозную власть в одном лице, отказался от дожеских обязанностей, как только получил известие о смерти брата. Предпринятая их дальним родственником, неким Доменико Орсеоло, попытка захватить власть была с легкостью подавлена. Один современный историк[59 - R. Cessi, Storia della Repubblica di Venezia.] охарактеризовал его как жалкую пародию на братьев Орсеоло: Доменико продержался во дворце лишь сутки, после чего бежал в Равенну.

Золотые дни Орсеоло миновали – и, как показала история, навсегда.

6

Нормандская угроза

(1032–1095)

Смел был народ сей и в битвах морских искусен. По просьбе императора отправились они в Венецию, землю, равно обильную богатствами и людьми, омываемую водами того залива Адриатики, что лежит под северными звездами. Стены того народа со всех сторон окружает море: иначе как на лодке жители не могут добраться из дома в дом. Так они и живут постоянно на воде, и нет народа доблестнее их ни в морских сраженьях, ни в искусстве судовождения.

    Вильгельм Апулийский, нормандский хронист XI в.

Позорная попытка Доменико Орсеоло захватить власть в Венеции обернулась катастрофой не только для него самого, но и для всей семьи. Даже те венецианцы, которые до сих пор поддерживали дожа Оттона, были потрясены бессовестной претензией на то, что верховная власть в городе по определению должна принадлежать клану Орсеоло, и выразили свое негодование самым ясным и доступным способом – избрали дожем Доменико Флабанико, богатого торговца шелком, шестью годами ранее возглавившего мятеж против Оттона. Антидинастические взгляды Флабанико в сочетании с утвердившейся после него схемой передачи власти породили популярную среди историков теорию, согласно которой новый дож, по существу, провел конституционную реформу, запретив дальнейшую практику назначения соправителей (а фактически – наследников) и обеспечив переход от периода тирании к эпохе свободы и демократии. Один автор[60 - Анонимный комментатор рукописи «Венецианской хроники» Андреа Дандоло из Амброзианской библиотеки в Милане – версии, которую еще в XVIII в. директор этого музея охарактеризовал как confusa indigestaque farrago («путаная и неудобоваримая мешанина»).] идет еще дальше и заявляет, будто бы Флабанико издал особый указ, по которому все семейство Орсеоло было поражено в правах и навечно отстранено от всех государственных и общественных должностей, – и это несмотря на то, что оба церковных иерарха из этой семьи, Орсо и Витале, благополучно оставались во главе патриархата Градо и епархии Торчелло до самой смерти. В действительности произошла не столько реформа законодательства, сколько перемена умонастроений. Все необходимые законы, регулировавшие выборы дожа и наделявшие достаточной властью народное собрание, уже имелись. До сих пор недоставало только государственной воли, чтобы воплотить их в жизнь. Доменико Флабанико проявил такую волю и в некотором роде стал ее живым воплощением. И ему удалось повести народ за собой. Спору нет, в последующие семь с половиной столетий, вплоть до конца республики, имена представителей одних и тех же знатных семейств периодически появляются в списке дожей снова и снова; и было бы странно, если бы они не появлялись, учитывая, что большую часть этого времени в Венеции открыто действовал олигархический режим. Но за все это время мы находим лишь два таких случая, когда одна и та же фамилия повторяется два раза подряд, причем в обоих случаях власть переходила от брата к брату, а не от отца к сыну, и ни в одном из них законность избрания не вызывает ни малейших сомнений. Практика назначения соправителей больше не возродилась – более того, никто даже не пытался ее возродить.

Итак, правление Доменико Флабанико, продлившееся одиннадцать лет, стало, с одной стороны, важнейшей вехой в истории Венеции, а с другой – оказалось против обыкновения спокойным и даже скучноватым. Жизнь вернулась в мирное русло, борьба между фракциями отошла в прошлое, и горожане смогли сосредоточиться на двух занятиях, которые давались им лучше всего: во-первых, на торговле, во-вторых, на расширении и облагораживании собственного города. Впрочем, со смертью дожа этот период счастливого покоя внезапно оборвался. Во время краткого междуцарствия все тот же отвратительный тип Поппон Аквилейский предпринял очередную попытку захватить Градо: он снова, во второй раз за двадцать лет, натравил свою армию головорезов на злополучный город и забрал те немногие сокровища, которые удалось сберечь от него при первом набеге. К счастью, почти сразу после этого Поппон умер, а его приспешники бежали сломя голову, узнав о приближении венецианского флота под началом нового дожа Доменико Контарини. Но, несмотря на то что в 1044 г. папа официально осудил поступок патриарха Аквилейского и снова подтвердил все права и свободы Градо, соперничество между двумя патриархатами оставалось больным вопросом на протяжении многих лет. Вероятно, оно обернулось бы еще большими бедами, если бы после смерти Орсо, скончавшегося в 1045 г., новый патриарх Градо не принял разумное решение перенести свою кафедру в Венецию. Его преемники так и не вернулись на прежнее место, из-за чего связи с Градо постепенно ослабли настолько, что в XV в., когда папа формально признал перенос кафедры из Градо в Венецию, фактически не изменилось ничего, кроме титула патриарха[61 - Первый патриарший дворец в Венеции стоял на берегу Гранд-канала, между церковью Сан-Сильвестро и мостом Риальто. Это здание запечатлено на картине Карпаччо «Исцеление бесноватого», которая входит в цикл картин, посвященных чудесам Святого Креста, и ныне хранится в галерее Венецианской академии.].

Единственным военным походом дожа Контарини, не считая освобождения Градо, стала экспедиция 1062 г. в Далмацию[62 - Андреа Дандоло датирует ее 1044 г., но с этого места он начинает немного путаться в хронологии.]. Здесь год от года нарастал хаос под перекрестным давлением хорватов, венгров и Византии, а особенно – после вторжения Иштвана Венгерского сорока годами ранее. Отвоевав Зару, венецианцы не положили конец беспорядкам, но дали некоторую надежду на лучшее местному латиноязычному населению и к тому же своевременно напомнили миру, что добавочный титул дожа Далмации был присвоен их правителю не ради красного словца. Внутри самой республики Контарини на протяжении 28 лет своего правления поддерживал благополучие и мир, продолжая начатое своим предшественником, и уделял много времени благочестивым трудам, которые в истинно венецианском духе совершались к вящей славе города. Сочтя, что собор Святого Марка в том виде, в каком его отстроил после пожара дож Пьетро Орсеоло, больше не выдерживает конкуренции со своим окружением, Контарини призвал архитекторов выступить с новыми, более смелыми решениями. Между тем на Лидо появился великолепный бенедиктинский монастырь, основанный дожем, выстроенный преимущественно на его средства и посвященный покровителю всех мореплавателей Николаю Чудотворцу.

Нынешняя церковь Сан-Николо ди Лидо – довольно бледная поделка XVII в.; от первоначального здания не сохранилось практически ничего, кроме двух роскошных венето-византийских капителей при входе в монастырь. В остальном здание начисто лишено той завораживающей красоты, которая присуща другой (и гораздо более старой) венецианской церкви, посвященной тому же святому, – Сан-Николо деи Мендиколи[63 - Недавно она была реставрирована британским фондом «Венеция в опасности».]. Однако над входом в церковь ди Лидо можно увидеть памятную табличку, перечисляющую три военных триумфа Контарини: поход в Далмацию, освобождение Градо и, наконец, победу над нормандцами в Апулии[64 - Надпись на этой табличке гласит: «Domenico Contareno / qui rebellam Dalmatiam compressa foedera domuit / Gradum pulsu Aquileiense recepit/ Normannos in Apulia vicit» (лат., «Доменико Контарини, / который укрепил союз, усмирив мятежную Далмацию, / отвоевал Градо у аквилейских захватчиков, / победил нормандцев в Апулии»).]