Серая гора

– А за что вы выдвигаете иски?

Он улыбнулся, отпил глоток кофе, взглянул на часы.

– Ну, это долгий разговор.

– Ничего, я не спешу.

– Дело в том, что угольные компании создают массу проблем. Большинство из них. Есть парочка приличных, но большинство ничуть не волнует состояние окружающей среды и здоровье людей. Добыча угля – грязный бизнес во всех смыслах этого слова, всегда был таким. И с каждым годом все только хуже. Слышали когда-нибудь об открытых разработках?

– Нет.

– Их еще называют открытой добычей. Уголь в этих краях начали добывать в начале тысяча восьмисотых. Поначалу вели подземную добычу, прорывали туннели в горах и извлекали уголь. Мой дед был шахтером, и его отец тоже. С отцом вообще отдельная история. Как бы там ни было, но к тысяча девятьсот двадцатому году на территории от Пенсильвании до Теннесси насчитывалось около восьмисот тысяч шахтеров. Добыча угля – работа опасная, и истории известно немало примеров выступлений шахтеров за свои права, их борьбы с профсоюзами, насилием и коррупцией в этом бизнесе, прочих драматических событий. И все это было связано с традиционной подземной добычей. Труд там страшно напряженный. И вот где-то в начале тысяча девятьсот семидесятых угольные компании решили, что открытая добыча куда выгодней, можно сэкономить миллионы долларов на одной только оплате труда. Открытая добыча дешевле подземной, потому что требуется гораздо меньше рабочих рук. Сегодня осталось всего около восьмидесяти тысяч шахтеров, и половина из них занята на открытых разработках.

Мимо Донована прошла официантка, и он на секунду умолк. Отпил глоток кофе, огляделся по сторонам, подождал, пока она пройдет дальше, и продолжил:

– Открытая добыча – это все равно что жизнь на стероидах. Уголь в Аппалачах залегает в швах, слоями, ну, как крем в торте. На вершине горы обычно растет лес, под ним верхний слой почвы, затем слой камней и, наконец, угольный слой. И он может быть толщиной от четырех до двадцати футов. И когда угледобывающая компания получает разрешение на открытую разработку месторождения, она буквально обрушивается на эту несчастную гору всей мощью тяжелого оборудования. Поначалу вырубают деревья, никакой заботы о сохранении леса и особо ценных древесных пород. Затем в землю вгрызаются бульдозеры – скальпируют вершину горы. Снимается весь верхний слой почвы, как правило, он довольно тонкий. Затем приходит черед каменного слоя, его уничтожают подрывами. Деревья, почву и камни часто сваливают в долины между горами, создают там завалы. И тогда в прежде цветущих долинах погибают растительность, фауна, исчезают ручьи и реки. Самая настоящая экологическая катастрофа. Если живете в низовьях реки, вы приговорены. Скоро сами узнаете: все мы здесь приговорены.

– Но разве это законно?

– И да, и нет. Открытые разработки законны, потому как издан специальный федеральный закон, но сам процесс состоит из абсолютно незаконных действий. И еще у нас сложилась долгая история взаимоотношений между контролирующими и наблюдательными органами и угольными компаниями, к которым они относятся более чем лояльно. Реальность всегда одна и та же: угольные компании катком проходят по земле и людям потому, что у них деньги и власть.

– Вернемся к «торту». Вы говорили о залегании угля слоями.

– Да. Стоит им добраться до угля, они доставляют новую технику, извлекают его, вывозят. И начинают добираться до нового слоя. Снова гремят взрывы. Довольно часто сносится верхушка горы высотой в пятьсот футов. Для этого требуется не так много рабочих. Небольшая бригада может фактически разрушить гору за несколько месяцев.

Подошла официантка, стала подливать им свежего кофе. Донован молча наблюдал за ее действиями. Когда она ушла, он наклонился вперед и продолжил:

– Итак, уголь извлекают, увозят, а затем промывают – и это еще одно несчастье. При промывании угля образуется черный осадок, содержащий тяжелые металлы и токсичные химические элементы. Его еще называют шламом, уверен, вы часто слышали этот термин. Избавиться от него невозможно, а потому угольные компании хранят его за насыпными земляными дамбами, в прудах для осадка или шлама. Технология тут самая примитивная, работы проводятся небрежно, и все эти вредные вещества попадают затем в почву и подземные воды, что приводит к самым катастрофическим последствиям.

– И как долго хранятся такие отходы?

Донован пожал плечами и снова огляделся по сторонам. Нет, он не нервничал и не трусил, просто не хотел, чтоб его подслушивали. Он был спокоен, говорил с легким местным акцентом, и Саманту заворожили и его повествование, и выразительные темные глаза.

– Да хоть целую вечность будут хранить, никого это не волнует. До тех пор, пока дамба не прорвется и со склона горы не пойдет волна токсичных отходов, ворвется в дома, школы и города, затопит и разрушит все на своем пути. Слышали, наверное, об аварии нефтеналивного танкера «Эксон Вальдес» у берегов Аляски? Он налетел на скалы, и в море вылилось тридцать миллионов галлонов необработанной нефти. На протяжении недель эта новость занимала первые полосы газет, страна была в шоке. Помните, как в новостях показывали всех этих несчастных выдр, покрытых липкой грязью? Но готов побиться об заклад, вы ничего не слышали о происшествии в округе Мартин, самой масштабной экологической катастрофе к востоку от Миссисипи. Это случилось восемь лет назад в Кентукки, там прорвало дамбу, и около 300 миллионов галлонов ядовитых отходов, угольного шлама, хлынули вниз, в долину. В десять раз больше, чем в истории с «Вальдесом», а в стране словно и не заметили этого события. И знаете почему?

– Почему?

– Да потому, что это Аппалачи. Угольные компании разрушают наши горы, города, нашу культуру и жизнь, и никого это не волнует.

– Так вот почему эти ребята вас ненавидят?

– Ненавидят, потому что считают открытую добычу хорошим, стоящим делом. Еще бы, ведь они обеспечивают новые рабочие места, а работу тут у нас найти непросто. Они не то чтобы плохие ребята, просто дезинформированы и заблуждаются. Варварское разрушение гор убивает все вокруг. Одним махом уничтожаются десятки рабочих мест, но они этого не понимают. Люди вынуждены покидать свои дома из-за этих бесконечных взрывов, пыли, угрозы затопления. Дороги небезопасны, потому что по ним бесконечным потоком идут эти тяжелые машины. За последние пять лет я насчитал пять случаев дорожных аварий со смертельным исходом, люди попадали под грузовики, везшие по девяносто тонн угля каждый. Многие городки просто исчезли с лица земли. Угольные компании часто выкупают дома, а потом просто сносят их. За последние двадцать лет отмечено резкое падение численности населения в так называемых угольных округах. Тем не менее многие, в том числе и те трое джентльменов, что сидят здесь за столиком, считают, что лучше иметь хоть какую-то работу, чем вовсе никакой.

– Если они джентльмены, почему носите пистолет?

– Потому, что известно: некоторые угольные компании нанимают бандитов и головорезов. Больше для устрашения, разумеется, и в том нет ничего нового. Послушайте, Саманта. Я сын этой угольной страны, деревенщина, родился здесь и горжусь этим. И могу часами рассказывать о кровавой истории Его Величества Большого Угля.

– Так вы действительно опасаетесь за свою жизнь?

Он на секунду умолк, даже отвернулся.

– В прошлом году в Нью-Йорке произошло около тысячи убийств. Вы боитесь за свою жизнь?

– Да нет, как-то не очень.

Он улыбнулся, кивнул и заметил:

– Ну, вот и я тоже. В прошлом году в городе произошло три убийства, все из-за наркоты. Просто надо соблюдать осторожность. – Тут у него в кармане завибрировал мобильник. Он достал его, прочел сообщение и сказал: – Это Мэтти. Уже вышла из здания суда и сейчас у себя в офисе. Она ждет вас с нетерпением.

– Погодите. Как она узнала, что я с вами?

– У нас тут маленький городок, Саманта.

Глава 6

Они прошли по улице, добрались до его офиса, там обменялись рукопожатием и распрощались. Саманта поблагодарила его за отличную работу в качестве ее адвоката, наговорила комплиментов. Словно решила задержаться в этом городе на несколько месяцев. И еще они договорились как-нибудь вместе пообедать в том же гриль-баре в Брэйди.

Было уже почти пять вечера, когда она перебежала через улицу в неположенном месте, немного опасаясь, что ее могут за это оштрафовать. Остановилась, посмотрела на запад – солнце уже скрылось за вершинами гор. Их длинные тени упали на город, почему-то возникло ощущение, что скоро наступит зима. Брякнул колокольчик на двери, и она вошла в небольшую приемную Центра юридической помощи. Стол, заваленный бумагами, предполагал, что кто-то должен отвечать на звонки и принимать посетителей, но в данный момент в приемной не было ни души. Планировка офиса отличалась простотой, в центре тянулся длинный узкий коридор – сразу становилось ясно, что на протяжении десятилетий это помещение использовалось под склад скобяных товаров. Все здесь было какое-то старое и изношенное. Вместо стен – побеленные деревянные перегородки, не доходящие до высокого потолка. Полы покрыты тонкими дешевыми ковриками. Мебель – по крайней мере в приемной – являла собой набор разномастных предметов, приобретенных где-то на барахолке. А вот на стенах – довольно любопытная коллекция картин, написанных маслом и пастелью, – видимо, это были работы местных художников, и продавались они по вполне разумным ценам.

Произведения искусства. В прошлом году партнеры в «Скалли энд Першинг» передрались из-за предложения некоего дизайнера, который советовал потратить два миллиона долларов на приобретение нескольких загадочных авангардных полотен. Их планировали повесить внизу, в главном холле фирмы. В результате дизайнера послали к чертям собачьим, о картинах никто не вспоминал, и отложенные на них деньги пошли на выплату премиальных.

И вот где-то в середине коридора отворилась дверь, и из комнаты вышла небольшого роста полноватая женщина, причем босая.

– Я так понимаю, что вы Саманта, – сказала она, направляясь к ней. – А я Мэтти Уатт. Слышала, вас не слишком приветливо встретили в округе Ноланд. Примите извинения.

– Приятно познакомиться, – ответила Саманта, разглядывая квадратные очки для чтения с розовыми стеклами, съехавшие на кончик носа Мэтти. Розовые стекла вполне гармонировали с розоватыми кончиками ее волос. Короткие, встрепанные, они торчали заостренными на концах клочьями, и еще было видно, что их несколько раз обесцвечивали, причем самым безжалостным образом. Такого Саманта прежде никогда не видела. Нет, конечно, на улицах Нью-Йорка, особенно на Манхэттене, попадались и более экзотические персонажи, но чтоб юрист расхаживал в таком виде…

– Прошу сюда, – пригласила Мэтти и указала на офис. Они вошли, Мэтти, затворив дверь, заявила: – Так и знала, что этот псих Роуми что-нибудь отчубучит. Он будет пугать людей до тех пор, пока шериф не примет меры. Мне очень жаль. Присаживайтесь, пожалуйста.

– Ничего. Со мной все в порядке. Это забавная история, которую я буду рассказывать много лет.

– Уверена, что так, а если останетесь здесь, наберется еще целый ворох занятных историй. Хотите кофе? – Мэтти уселась в кресло-качалку за письменным столом, на котором царил безукоризненный порядок.

– Нет, спасибо. Пила кофе с вашим племянником.

– А, ну да. Я так рада, что вы познакомились с Донованом. Один из умнейших парней в нашем городе. И вырастила его практически я одна. Трагическая гибель семьи и все прочее. Он любит свою работу, целиком ею поглощен, ну и вообще, хорош собой, вы не находите?

– Да, очень славный, – осторожно заметила Саманта, которой не хотелось обсуждать внешность Донована и уж тем более – вникать в трагическую историю его семьи.

– Как бы там ни было, вы здесь. А на завтра у меня назначена встреча с еще одним кандидатом, вылетевшим с Уолл-стрит. И времени на собеседования не так много, знаете ли. Сегодня получила еще четыре запроса и просто перестала на них отвечать. Встречусь завтра с этим юристом. Потом обсудим обе кандидатуры на совете и примем решение.

– Понятно. А кто входит в совет?

– Вообще-то только Донован и я. У нас есть еще один сотрудник, Аннет, она должна была присутствовать на собеседованиях, но сейчас ее нет в городе. Работаем мы быстро, без бюрократической волокиты. Если решение будет в вашу пользу, когда сможете начать?

– Не знаю. Как-то все слишком стремительно…

– А я так поняла, вы сейчас не слишком заняты.