Куколка

– Чтоб поглядеть, как ты резвишься в блуде, а не воркуешь голубицей. Познав прекрасное, не стыдно ль пасть столь низко?

Молчание.

– Говори!

Набычившись, девушка затравленно молчит. Мистер Бартоломью переводит взгляд на Дика; в глазах того и другого вновь мелькает загадочное выражение, словно они смотрят на пустую страницу. Хозяин не подал никакого знака, но Дик резко выходит из комнаты. Девушка удивленно взглядывает на дверь, однако ни о чем не спрашивает.

Мистер Бартоломью подходит к камину и, сгорбившись, кочергой аккуратно подгребает в огонь уцелевшие бумажные клочки. Затем выпрямляется и смотрит на тлеющие поленья. Медленно подняв голову, девушка разглядывает его спину. Какая-то мысль затуманивает ее карие глаза. Беззвучно ступая босыми ногами, она приближается к бесстрастной фигуре и что-то ей шепчет. О предложении ее догадаться нетрудно, ибо руки ее опасливо, но умело обхватывают талию молодого джентльмена, а обнаженная грудь легонько прижимается к его обтянутой парчовым сюртуком спине, будто на парной верховой прогулке.

Мистер Бартоломью тотчас перехватывает ее руки, не давая им сцепиться.

– Ты глупая лгунья, Фанни. – Голос его вдруг утратил злобную желчность. – Я слышал твои стоны, когда давеча он тебя охаживал.

– То лишь притворство, сэр.

– Однако ж сладкое.

– Нет, сэр. Для вас хочу усладой быть.

Мистер Бартоломью молчит, и девушка вновь пытается его обнять, но теперь он отбрасывает ее руки.

– Оденься. И я скажу, как усладить меня.

– Я всей душою, сэр, – не отстает Фанни. – Так разъярю, что он восстанет, точно жезл, и уж на славу меня отдерете.

– У тебя нет души. Прикрой срам. Прочь!

Девушка одевается; мистер Бартоломью, отвернувшись, в глубокой задумчивости стоит у камина. Одевшись, девушка присаживается на скамейку и ждет; потом нарушает затянувшееся молчание:

– Я оделась, сэр.

Будто очнувшись, молодой джентльмен косится на нее, а затем вновь устремляет взгляд на огонь.

– Когда впервые ты согрешила?

Девушка не видит его лица, но, расслышав в голосе неожиданную нотку любопытства, медлит с ответом.

– В шестнадцать, сэр.

– В борделе?

– О нет. С хозяйским сыном, где была в служанках.

– В Лондоне?

– В Бристоле. Оттуда я родом.

– Он тебя обрюхатил?

– Нет, сэр. Его мамаша нас застукала.

– И дала расчет?

– Шваброй.

– Как оказалась в Лондоне?

– Голод пригнал.

– Ты сирота?

– К родителям дороги не было. Они Друзья.

– Что за друзья?

– Так прозывают квакеров, сэр. Хозяева были той же веры.

Мистер Бартоломью расставляет ноги и закладывает руки за спину.

– Что дале?

– Еще до того, как нас накрыли, дружок мой подарил мне перстенек, который спер из мамашиной шкатулки. Я знала: покража откроется и во всем обвинят меня, ибо сынка никто не очернит. Кое-как сбыла перстенек, приехала в Лондон, нашла место. Думала, свезло. Ан нет – хозяин стал меня домогаться. Пришлось уступить, чтоб не лишиться места. Но жена его обо всем вызнала, и я опять оказалась на улице, где стала б нищенкой, потому как честной работы найти не могла. Чем-то не нравилась я хозяйкам, а нанимают-то они. – Помолчав, Фанни добавила: – Нужда заставила, сэр. Как многих из нас.

– Не всех нужда превращает в шлюху.

– Оно так, сэр.

– Стало быть, ты растленна и похотлива по своей природе?

– Наверное, сэр.

– Значит, родичи были вправе тебя отвергнуть, хоть ученье их ложно?

– По делам моим, сэр. Вышла я кругом виноватая. Хозяйка вопила, что я околдовала ее сынка. Неправда! Он вырвал у меня поцелуй, он украл перстенек, хоть я не просила, он же понудил и к остальному. Отец с матерью слышать ничего не желали – мол, я отринула духовный светоч, я им не дочь, а сатанинское отродье, не дай бог испакощу сестер.

– Что за духовный светоч?

– Христовый свет. Так они веруют, сэр.

– А ты с тех пор не веришь?

– Нет, сэр.

– Не веришь в Христа?

– Не верю, что встречу Его на этом свете, сэр. Да и на том тоже.

– Ты веруешь в тот свет?