Куколка

– Знаками, сэр.

– Какими такими знаками?

Откинувшись на стуле, Фартинг ткнул себя пальцем в грудь и вскинул сжатый кулак. Тупой взгляд публики мало чем разнился с откликом глухонемого. Повторив пантомиму, усач разъяснил:

– Подай пуншу!

Доркас прихлопнула ладонью рот, а Фартинг потрепал себя по плечу, затем поднял растопыренную пятерню, к которой приставил палец другой руки, и, выждав, перевел:

– Разбуди точно в шесть.

Далее усач сомкнул ладони, затем сложил их ковшиками и побаюкал перед грудью, после чего выкинул семь пальцев. Зачарованные зрители ждали истолкования.

– В сем – то бишь в сем часов, а не всем кагалом, извиняйте за каламбур, – ждать перед домом леди.

– Понимаю, – неопределенно хмыкнул мистер Паддикоум.

– Да я вам хоть сто, хоть тыщу раз изображу. Наш Дик не такой болван, каким выглядит. Я вот еще кое-что поведаю, сэр. Только между нами. – Стрельнув глазами на дверь, Фартинг зашептал: – Вчерась заночевали мы в Тонтоне, и пришлось мне улечься с Диком, поскольку иного ложа не имелось. Вдруг, не знаю почему, середь ночи просыпаюсь. Гляжу, соседа моего рядом нет. Видать, на свежем воздухе ему вольготней, ну и ладно, мне просторнее, думаю я и вновь налаживаюсь спать. Но тут, мистер Томас, вдруг слышу, будто кто-то во сне бормочет. Слов не разобрать, одно курлыканье. Вот эдак. – Усач прерывисто заклекотал. – Приглядываюсь и вижу: малый в одном исподнем стоит на коленях возле окошка и вроде как молится. Только не Господу нашему Иисусу Христу. Нетушки! Яркой луне, сэр! Прижался мордой к стеклу, сэр, будто хочет вспорхнуть к ночному светилу. Тим, говорю я себе, в тебя летели испанские ядра, ты отбивал боевой сбор, неисчислимо повидал смерть, лихих людей и черта в ступе, но такого не видывал. Ясно как божий день, думаю, у парня лунатический припадок, в любую секунду он может на меня кинуться и порвать в клочья. – Для пущего эффекта выдержав паузу, Фартинг оглядел слушателей. – Не шутейно говорю, любезные, за сотню фунтов не соглашусь еще раз этакое пережить. Да что там сотня – тыщи не возьму!

– А вы б его скрутили!

Фартинг снисходительно усмехнулся:

– По всему, сэр, вам не довелось бывать в Бедламе. А я вот видел, как в припадке плюгавый мужичонка разбросал десяток парней, что твои жеребцы. Луна, мистер Томас, превращает безумца в тигра. Он, как говорится, самого Гектора перегекторит. Силы и ярости в нем, что в двадцати мужиках. А Дик, заметьте, не слабак, даже когда в разуме.

– И что ж вы?

– Лежу как мертвый, сэр, и только нащупываю саблю в изголовье кровати. Какой-нибудь мямля завопил бы «Караул!». Но я, отдам себе должное, не теряю головы, мистер Томас. Вытерпел до конца.

– А что было-то?

– Ну, припадок миновал. Малый снова прыг в постель и храпит себе. Но только не я, клянусь Георгием, о нет! Тим Фартинг знает свой долг. Всю ночь не сомкнул глаз, сидел с клинком наготове, буде припадок повторится. Скажу как на духу, друзья мои: очнись он хоть на миг, я б тотчас его зарубил, Бог свидетель. Наутро обо всем доложил мистеру Брауну. Он обещал переговорить с племянником. А тому хоть бы хны – мол, не тревожьтесь, Дик чудной, но безобидный. – Фартинг откинулся на стуле и пригладил усы. – Однако на сие дело у меня свой взгляд, мистер Томас.

– Уж можно думать.

– А мушкетон всегда под рукой. – Усач глянул на Доркас. – Не пугайся, дорогуша. Фартинг начеку. Здесь лиходей никому не навредит. Там тоже, – добавил он, когда взгляд девушки метнулся к потолку.

– Долго ль спуститься…

Фартинг скрестил руки на груди и языком подпер щеку:

– А вдруг там подыщут ему работенку?

– Какую же? – удивилась девушка.

– Ту, что мужчине не в тягость, детка.

Плотоядный взгляд растолковал намек усача; наконец-то поняв, горничная прикрыла рукой рот. Фартинг повернулся к хозяину:

– Говорю же, мистер Томас, Лондон – рассадник пакости. Служанка лишь обезьянничает госпожу. Нет ей, шалопутной, покоя, доколь не перемерит все срамные наряды. «Коль хозяйка бесстыдно шалит с лакеем, почему ж мне нельзя?» – думает она. И вот днем шпыняет бедолагу, а каждую ночь тащит к себе в постель.

– Довольно, мистер Фартинг! Слышала б моя женушка!..

– Молчу, сэр. Я б не завел сей разговор, не будь малый похотлив, как бесхвостый макак. Девицам вашим следует поостеречься. Давеча он уж было завалил одну, да я, по счастью, оказался рядом и воспрепятствовал мерзавцу. Терпенью конец. Он полагает, что все женщины сластолюбивы, как их праматерь, господи помилуй. Мол, им бы только задрать юбку – ждут не дождутся, чтоб он спустил штаны.

– Удивляюсь, что хозяин не задаст ему хорошую порку.

– Верно сказано, сэр. Очень верно. Однако будет об том. Как говорится, умный с полуслова поймет.

Разговор перешел на другие темы, но минут через десять вернулся глухонемой, и кухню точно обдало холодным сквозняком. Ни на кого не глядя, Дик сел на свое место. Все украдкой на него посматривали, будто выискивая яркие знаки его греховности. Но он вперил голубые глаза в стол, равнодушно ожидая новых унижений.

– Что, душу вытянул?

– Его паству, жилье, церковный совет и донаторов я проклял скопом и раздельно. Вас пригласили завтра отобедать, дабы угостить сим словоблудьем. От вашего имени я дерзнул отказаться.

– И никаких расспросов?

– В пределах учтивости. Лишь один объект вызывает глубинный интерес сего господина. Чужие заботы вне его границ.

– Ты растратил талант перед несведущей публикой. Сожалею.

Тяжелый взгляд актера, будто вросшего в пол возле камина, говорил, что шутливый тон мистера Бартоломью его не обманет.

– Полно, дорогой Лейси. Слово мое твердо: зла не помышляю и не творю. Никто не обвинит тебя в соучастье.

– Однако ж намеренья ваши не те, об коих я был уведомлен, верно? Нет, дозвольте сказать! Вопреки всем недомолвкам, я не сомневаюсь в вашем расположенье ко мне, но опасаюсь, что вы не столь благожелательны к себе.

– Считаем ли мы, что поэт лжет, когда говорит об встрече с музами?

– Так ведь понятно, что скрыто за сей словесной фигурой.

– Но лжет ли он?

– Нет.

– Ну, тогда и я тебе не солгал. Я жажду встречи с тем, кого почитал бы как невесту иль Музу, будь я поэт, и перед кем я слуга не выше Дика, нет, еще ничтожнее, с тем, кого доселе не давал увидеть ревнивый опекун. Возможно, я был неискренен в букве, но не в духе.

Актер бросил взгляд на бумаги.

– Вынужден спросить: почему свиданье с ученым незнакомцем окружено такой секретностью и назначено в глуши, коль ваша цель вполне благочестива?

Не скрывая сардонической усмешки, мистер Бартоломью откинулся в кресле:

– А ну как я из числа северных мятежников, да? Этакий Болингброк. Вон и бумаги исполнены тайнописью либо все по-французски да по-испански. Поди, я в заговоре с лазутчиком Якова Стюарта.

На миг актер смешался, словно его тайные мысли были угаданы.

– Аж кровь стынет, сэр.