Мудрость толпы

В начале этой недели маршал Рукстед обратился к их полку. Сказал, что они – последняя линия обороны. Что поражение немыслимо, а отступление невозможно. Ритингорм всегда восхищался Рукстедом. Великолепная борода. Безупречная отвага. Офицер высшей пробы, такой, каким бы хотел быть он сам. Однако сейчас Рукстед выглядел каким-то взъерошенным, даже его борода была в беспорядке. Теперь Ритингорм понимал почему.

Толпы народа продолжали валить из городских кварталов по ту сторону рва, сбиваясь во все более плотную пробку в конце моста. Ломатели! Изменники! Здесь, возле самых ворот Агрионта! И так много! Он едва мог в это поверить. Вот они начали понемногу заползать на мост. В особенности бросалась в глаза одна женщина, шедшая впереди всех, – какая-то грязная крестьянка, черт ее подери, с юбкой, заткнутой за пояс, так что были видны ее бледные, жилистые ноги. Она размахивала ножом, что-то пронзительно вопя – он не мог различить слова. Что-то про какого-то сына.

– Невообразимо! – прошептал Ритингорм.

Если бы он прочел об этом в каком-нибудь романе из тех, что читала его сестра, то решил бы, что это сплошные выдумки.

Надо отогнать их от ворот. И вообще убрать с этого моста. Надо преподать им урок, черти б их драли!

Ритингорм указал на вопящую женщину:

– Пристрелить ее!

* * *

– Сэр? – переспросил Парри, моргая.

Черт, как пересохло во рту! Приходилось постоянно облизывать губы.

Капитан Ритингорм подошел к нему и ткнул пальцем в бойницу. Он стоял совсем близко, так что Парри слышал звук его дыхания, отдающийся от стен тесного караульного помещения. Так близко, что Парри ощущал его запах. Должно быть, капитан пользовался каким-то парфюмом: от него пахло лавандой. Белый от ярости, он снова ткнул пальцем вниз, показывая на ту прачку:

– Я сказал: пристрелить ее!

Парри снова облизнул губы. Лук у него был наготове, в этом можно было не сомневаться. Его руки сами все сделали за него, следуя привычному распорядку. Он вскинул лук, прицелился, четко и аккуратно. Странное дело: она напомнила Парри его мать. Та тоже вот так подтыкала юбки, когда готовилась мыть полы.

– Ну, стреляй!

Парри был готов повиноваться. До сих пор он всегда повиновался приказам. Но его рука не хотела отпускать тетиву! Женщина подходила все ближе, вопя во весь голос – и это еще больше усиливало ее сходство с его матерью. Люди, следуя ее примеру, принялись тоже понемногу выдвигаться на мост, ближе к воротам.

Он еще раз облизнул губы. Черт! Как-то это неправильно – вот так взять и пристрелить ее.

Парри медленно опустил лук.

– В чем дело?!

Парри снял стрелу с тетивы и, не зная, что с ней делать, спрятал за спину.

– Это неправильно, – проговорил он.

Ритингорм ухватил его за отвороты мундира:

– Я отдал тебе приказ!

– Это верно. – Все теперь смотрели на них. – Мне очень жаль, сэр.

Ритингорм потряс его.

– Что это, черт возьми, а? Измена?

Что он мог ответить? Он только моргнул и сглотнул, стискивая за спиной стрелу, и покачал головой.

– Нет, сэр… не думаю. – Честно говоря, он и сам не знал. – Просто… как-то это неправильно.

Ритингорм отшвырнул его к стене. По бокам его узкого лица сжимались и разжимались мускулы челюстей.

– Сержант Хоуп!

– Сэр! – рявкнул сержант.

Ритингорм ткнул пальцем в Парри:

– Убейте этого человека!

* * *

Сержант Хоуп, опустив голову, разглядывал свой короткий меч. Широкий клинок, попав в длинную полосу света из бойницы, поблескивал в полумраке. За своим старым капитаном Хоуп был готов идти хоть в ад. Он и ходил – тогда, в Стирии. Но не за этим маленьким говнюком. Этим мелким ублюдком с его чистым выговором, с его бледным лицом и тонкими пальцами, с его треклятым парфюмом. В особенности когда он приказывает убивать хороших людей. Приказывает стрелять в жителей Адуи. Сержанту пришло на ум, что у него больше общего с ломателями, распевающими песни по ту сторону моста, чем с этим Ритингормом. Это ведь просто люди. Люди, которые хотят, чтобы их выслушали. Люди, которые с трудом сводят концы с концами, в то время как другие имеют в десять раз больше, чем им нужно.

Двадцать лет он делал то, что ему велели. Никогда не думал о том, что может быть по-другому. Но сейчас, вдруг, в одно мгновение, словно у него под носом щелкнули пальцами, он решил, что с него хватит.

– Нет, – сказал он.

Ритингорм как-то странно ухнул, его рот и глаза расширились от неожиданности, когда короткий клинок вошел в его выглаженный форменный китель. Хоуп вытащил меч, и Ритингорм слабо схватился за его плечо, надувая щеки. Сержант отпихнул его, снова поднял меч и рубанул Ритингорма по черепу. Брызнула кровь. Его всегда удивляло, как много в человеке крови.

Несколько мгновений Хоуп смотрел на труп капитана и моргал. Он чувствовал необычайную легкость в голове. Да и во всем теле, если на то пошло. Словно с его плеч свалился тяжело нагруженный мешок.

Через прорези бойниц он видел, что на мосту уже полно народа. Ворота внизу скрипели под напором теснящейся толпы.

Хоуп повернулся к своим людям. Те смотрели на него во все глаза – Парри и остальные. Такие молодые… Хорошие ребята. Неужели он тоже выглядел таким юнцом, когда впервые завербовался? Они не знали, что сказать. Что делать. Хоуп тоже не знал, но что-то делать было надо.

Он показал мечом на лестницу:

– Сдается мне, нам лучше открыть ворота.

* * *

Лыба услышал тяжелый удар поперечного бруса, лязг засовов, а потом ворота поддались напору, и толпа хлынула вперед, словно река, прорвавшая плотину в наводнение. Людей прижимало к нему с такой силой, что он боялся, как бы кто-нибудь не напоролся на шип с тыльной стороны его боевого молота.

Вот какая-то горничная в съехавшем на лицо чепчике. Вот мастеровой – должно быть, колесник или бондарь. А тот парень выглядит не лучше какого-нибудь бродяги. Здесь были горожане Адуи, присоединившиеся только сегодня, были жители Союза, присоединившиеся во время их похода через Срединные земли. И все они смешались с Первым полком ломателей – такими людьми, как Лыба, людьми, которые прошли несколько войн в Стирии, потом участвовали в хлебных бунтах в Колоне, потом сражались на фабриках в Вальбеке и, наконец, вооруженные доброй инглийской сталью, отправились освобождать себя от тирании. Теперь все эти жертвы, вся эта борьба, в конце концов, принесут плоды – Великая Перемена наконец-то наступила!

Они восторженно ломились через проход, ведущий в гнилое сердце прежнего порядка – в Агрионт. По обе стороны вздымались великолепные здания. А вот и площадь Маршалов, где Лыба когда-то, еще мальчишкой, видел летний турнир и вопил до хрипоты, когда Джезаль дан Луфар побил Бремера дан Горста в финальном поединке.

Сегодня здесь тоже сверкали клинки. Поперек площади протянулась двойная цепь солдат, неровная, построенная в спешке. Щиты и оружие торчали во все стороны; офицер сорванным голосом выкрикивал команды.

Ломатели ринулись вперед. Им не нужна была команда. Они не смогли бы остановиться, даже если бы захотели, так сильно их подпирали сзади. За их плечами была вся Народная Армия, вплоть до последнего замученного работяги в Союзе. Но Лыба и не хотел останавливаться. Он хотел разнести всю эту затхлую лавочку вдребезги. Всех этих жадных ублюдков, которые посылали его друзей умирать в Стирии, умирать на фабриках, умирать в застенках. Он хотел выжечь всю эту гниль и сделать так, чтобы страна принадлежала своему народу.

Лыба выбрал, на кого будет нападать, – тот выглядывал поверх щита, и в его глазах было отчаяние. В реве Лыбы звучали ненависть, радость, торжество; каменные плиты заскользили под его ногами; его братья вокруг ринулись вместе с ним к свободе.

Их щиты с грохотом столкнулись. Они боролись, напрягая силы; Лыба мельком увидел оскаленные зубы своего противника, его расширенные глаза. Потом внезапно давление исчезло, тот пошатнулся, и Лыба увидел, что Ройс проломил ему шлем своей алебардой.