Гордость и предубеждение

– Прошу вас, передайте сестре, что я жажду с нею увидеться.

– По вашей просьбе я ей уже сие сообщил.

– Боюсь, вам не нравится ваше перо. Позвольте его заточить. Я замечательно точу перья.

– Благодарю вас, я всегда точу себе перья сам.

– Как вы умудряетесь писать столь ровно?

Нет ответа.

– Передайте сестре, как я рада узнать, что ее обученье игре на арфе продвигается, и, прошу вас, скажите ей, что я просто в восторге от ее восхитительного узора для столешницы – на мой взгляд, он бесконечно превосходит тот, что придумала юная госпожа Грэнтли.

– Вы дозволите передать ваши восторги в следующем письме? Ныне у меня не осталось места, чтобы отдать им должное.

– Ах, сие совершенно не важно. Мы с нею увидимся в январе. Неужто вы всякий раз пишете ей столь очаровательные длинные письма, господин Дарси?

– Обыкновенно они длинны, однако не мне судить, очаровательны ли.

– По моему убежденью, человек, способный написать длинное письмо, не может писать дурно.

– Сие не сойдет за комплимент Дарси, Кэролайн, – заметил ее брат, – поскольку он не пишет с легкостью. Он чересчур подолгу подбирает длинные слова. Не так ли, Дарси?

– Мой стиль письма немало отличен от вашего.

– О! – вскричала юная г-жа Бингли. – Чарлз пишет с небрежностью несказанной. Половину слов пропускает, а остальную марает кляксами.

– У меня мысли текут так быстро, что я не успеваю их выразить – и посему письма мои временами вовсе не сообщают адресатам никаких мыслей.

– Ваше самоуничиженье, господин Бингли, – сказала Элизабет, – обезоруживает упрек.

– Нет ничего обманчивее, – молвил Дарси, – личины самоуничиженья. Чаще всего сие лишь небрежность мненья, а порою – окольное чванство.

– И которым из двух вы назовете мой припадок скромности?

– Окольным чванством – в действительности вы поистине гордитесь недостатками своего письма, ибо полагаете их следствием умственной резвости и пренебреженья к форме, каковые почитаете если не выдающимися, то, во всяком случае, крайне интересными. Уменье делать что бы то ни было с быстротою зачастую восхваляемо обладателем сего качества, кой нередко закрывает глаза на недостатки исполненья. Когда нынче утром вы сказали г-же Беннет, что, если вознамеритесь уехать, свершите сие через пять минут, вы желали высказать себе панегирик, комплимент – хотя что такого похвального в опрометчивости, коя оставляет незавершенными необходимейшие дела и не может явиться достоинством – ни вашим, ни кого угодно?

– Нет уж! – вскричал Бингли. – Под вечер помнить все глупости, изреченные с утра, – это чересчур. И все же, честное слово, я полагал, что сказал правду, и верю в нее теперь. Посему я хотя бы не прикидывался излишне опрометчивым, исключительно дабы выгодно покрасоваться перед дамами.

– Да, вы в это верили; но я никоим образом не убежден, что вы отбыли бы с подобной стремительностью. Поведенье ваше зависело бы от случайности не меньше, нежели поведенье любого; и если, когда вы садились бы в седло, друг сказал бы вам: «Бингли, оставайтесь-ка до будущей недели», – вы бы, вероятно, остались, вы бы не уехали – а впоследствии, будь произнесена соответствующая просьба, задержались бы и на месяц.

– Сим вы лишь доказали, – вмешалась Элизабет, – что господин Бингли к себе несправедлив. Вы представили его выгоднее, нежели он сам.

– Я крайне признателен, – сказал Бингли, – за то, что вы, по доброте вашей, обратили слова моего друга в комплимент. Но, боюсь, вы трактуете их манером, коего сей джентльмен отнюдь не подразумевал; ибо он, разумеется, думал бы обо мне лучше, если бы в подобных обстоятельствах я сухо отказался и ускакал во весь опор.

– Значит, господин Дарси полагает, что безрассудность вашего намеренья искупилась бы вашим упрямством?

– Честное слово, не могу толком объяснить – пусть Дарси говорит сам за себя.

– Вы ожидаете, что я буду защищать мненья, кои вам предпочтительно считать моими, но кои я вовсе не присваивал. Однако же, если допустить, что толкованье ваше верно, не забывайте, госпожа Беннет, что друг, вроде бы желающий его возвращенья в дом и отсрочки планов, лишь пожелал сего, попросил, не выдвинув ни единого резона в пользу разумности сего желанья.

– С готовностью – с легкостью – поддаться дружеским уговорам? В чем же тут, по-вашему, заслуга?

– Поддаться без убежденности? Сие не есть заслуга ума обоих.

– Сдается мне, господин Дарси, вы совершенно упускаете влиянье дружбы и привязанности. Расположенье к просящему нередко заставляет человека с готовностью выполнять просьбу, не ожидая, пока его склонят к сему резоны. Я говорю не именно о положеньи, кое вы сочинили для господина Бингли. Пожалуй, мы вполне можем подождать, пока представится случай, а затем уж обсудим, благоразумно ли господин Бингли себя повел. Но в целом, в повседневном общеньи друга с другом, когда один желает, чтобы другой переменил не слишком важное решенье, станете ли вы дурно думать о человеке, если он потакает сему желанью, не ожидая бремени резонов?

– Быть может, прежде чем мы продолжим обсужденье, разумнее было бы точнее договориться о степени важности, каковая на эту просьбу возложена, а равно о степени близости меж сторонами?

– О, прошу вас, – встрял Бингли, – не упускайте ни единой подробности, включая их рост и комплекцию, ибо сие, госпожа Беннет, может оказаться резоном весомее, нежели вы в силах догадаться. Уверяю вас, не будь Дарси столь высок в сравненьи со мною, я бы и вполовину его так не почитал. Я заявляю, что в определенных условьях и определенных местах не знаю существа страшнее Дарси – особенно в его собственном доме и воскресными вечерами, когда ему нечем заняться. Г-н Дарси улыбнулся, однако Элизабет почудилось, будто он немало обижен, а потому она сдержала смех. Юная г-жа Бингли горячо вознегодовала на сие оскорбленье, увещевая брата перестать болтать чепуху.

– Я понял, что вы задумали, Бингли, – молвил его друг. – Вы не любите споры и желаете завершить этот.

– Возможно. Споры чересчур напоминают ссоры. Если вы с госпожою Беннет воздержитесь от продолженья, пока я не уйду, я буду вам крайне признателен; а затем можете говорить обо мне, что вам заблагорассудится.

– То, о чем вы просите, – сказала Элизабет, – для меня вовсе не жертва, а господину Дарси лучше бы дописать письмо.

Г-н Дарси внял ее совету и письмо дописал.

Свершив сие деянье, он обратился к юной г-же Бингли и Элизабет с просьбою усладить слух присутствующих музыкой. Юная г-жа Бингли проворно устремилась к фортепьяно и, вежливо предложив Элизабет выступить первой, каковое предложенье та с равной вежливостью и весьма решительно отвергла, уселась за инструмент.

Г-жа Хёрст пела с сестрою, и пока они были подобным манером заняты, Элизабет, листая ноты, что лежали на фортепьяно, поневоле замечала, сколь часто устремляется к ней взор г-на Дарси. Она и вообразить не могла, что оказалась предметом восхищенья столь важного человека, и однако же глядеть на нее из неприязни было бы еще страннее. В конце концов, впрочем, она пришла к выводу, что привлекает его вниманье, ибо в ней есть нечто гораздо неправильнее и предосудительнее, согласно его представленьям о надлежащем, нежели в любом из присутствующих. Допущенье сие Элизабет не расстроило. Ей слишком мало нравился г-н Дарси, чтоб заботиться о его одобреньи.

Сыграв несколько итальянских песен, юная г-жа Бингли разнообразила репертуар бодрым шотландским напевом, и вскоре г-н Дарси, приблизившись к Элизабет, спросил:

– Что же, госпожа Беннет, не ощущаете ли вы неодолимой склонности воспользоваться сим шансом станцовать рил?

Она улыбнулась, однако не ответила. Несколько удивленный ее молчаньем, он повторил вопрос.

– Нет-нет, – сказала она, – я расслышала вас, просто не смогла тотчас придумать, что сказать в ответ. Вы, я знаю, хотели бы, чтоб я сказала «да», – вы бы тогда с радостью презирали мои вкусы; но я всегда с наслажденьем подрываю такие замыслы и обманом лишаю человека предумышленного пренебреженья. Так что я решила сообщить вам, что вовсе не желаю танцовать рил, – и теперь презирайте меня, если посмеете.

– Я, разумеется, не посмею.

Элизабет, коя рассчитывала его оскорбить, была поражена сей галантностью; однако смесь обаянья и лукавства толком не давали Элизабет оскорбить кого бы то ни было, а Дарси никогда прежде не бывал так заворожен ни одной женщиною. Он всерьез полагал, что, не будь ее родня столь вульгарна, ему отчасти грозила бы опасность.

Юная г-жа Бингли видела или же подозревала достаточно, чтобы ревновать, и ее нетерпеливое ожиданье выздоровления дорогой подруги Джейн отчасти подогревалось желаньем избавиться от Элизабет.

Нередко она пыталась разжечь в Дарси неприязнь к гостье, беседуя с ним об их предполагаемом браке и планируя его счастье в подобном союзе.

– Надеюсь, – говорила она, когда назавтра они гуляли в леске, – когда желанное событье свершится, вы как-нибудь намекнете своей теще, что в ее интересах держать язык за зубами; и, если сие в ваших силах, молю вас, исцелите младших от беготни за офицерами. К тому же, если позволено мне упомянуть столь деликатную материю, старайтесь держать в узде сие нечто на грани зазнайства и дерзости, коим обладает ваша будущая супруга.

– Имеются ли у вас иные предложенья, кои усугубят мое семейное счастие?

– О, ну конечно! Пускай портреты ваших дяди и тети Филипс висят в галерее Пемберли. Повесьте их подле вашего двоюродного дедушки, судьи. Они, знаете ли, коллеги, хоть и различных судеб. Что же до портрета вашей Элизабет, не стоит и пытаться его написать, ибо какой художник в силах отдать должное сим прекрасным очам?

– Запечатлеть их выраженье и впрямь будет непросто, однако цвет, форму и замечательно длинные ресницы вполне возможно скопировать.

В этот миг с другой тропинки к ним приблизились г-жа Хёрст и сама Элизабет.