Ложь, которую мы произносим

Охваченный тем, что считал страстью, я в сильнейшем раздражении направился к ее квартире в Пимлико.

– Что значит «не подходим»?

У нее хватило порядочности выглядеть смущенной.

– Не пойми меня неправильно, Том, но ты слишком предсказуем. У тебя есть распорядок, который никому не позволено менять. Как будто ты все еще в школе. Ты слишком уравновешен, чтобы рисковать. А я хочу большего.

Оказалось, во время каникул в Корнуолле Арабелла познакомилась с серфером. Разумеется, богатым, который владел собственным пляжным отелем. И ушла. Несколько месяцев спустя в «Таймс» появилось объявление о свадьбе.

Внезапно Арабелла начала казаться мне идеальной женщиной, которой я по глупости позволил уйти. Мое прежнее отношение к браку «либо так, либо никак» теперь выглядело ошибочным. У меня никогда не было настоящей семьи, заслуживающей упоминания. Неужели я так и проживу всю жизнь? А что, если закончу ее в одиночестве – сварливой развалиной, которую интересуют только цифры и рутина? Одним из тех, чьи некрологи в «Дейли телеграф» заканчиваются словами «Умер неженатым», оставляя читателям возможность сделать собственные выводы.

Отказ Арабеллы все еще причинял боль, когда я, для разнообразия закончив работу пораньше, вышел пройтись и увидел объявление о занятиях рисованием в местном центре искусств в Хакни, где предусмотрительно, пока район не успели реконструировать, купил дом с террасой и тремя спальнями. Занятия шли тем же вечером. Должны были вот-вот начаться. Это совершенно не походило на то, что я когда-либо делал. «Слишком уравновешенный, чтобы рискнуть».

Я бы доказал, что Арабелла неправа. И что Хьюго тоже ошибается.

– Третья комната слева, – сказала девушка за стойкой. – У вас не так много времени, так что заплатите, когда будете уходить.

Я занял место за заваленным газетами столом. И сразу заметил Сару. Трудно было не заметить. Не только потому, что она была преподавателем, но и потому, что из-за ярко-красной помады, юбки в горошек и этих розово-голубых прядок в заплетенных темных волосах Сара выглядела так, будто направлялась на костюмированную вечеринку. Но чем она действительно выделялась, так это улыбкой. Широкой и лучезарной, которая могла сделать любого другого человека похожим на клоуна. Но у нее выглядела потрясающе.

Возможно, я просто знаю не так уж много улыбчивых людей. Самое близкое к улыбке, что я видел, – ухмылки моих коллег по работе при виде хорошего отчета. Наверное, я такой же. Но улыбка Сары осветила меня изнутри. Заставила почувствовать себя тепло, уютно, счастливо и наполнила надеждой. Я не мог припомнить похожих ощущений с тех пор, как была жива моя мать. У нее была точно такая же улыбка.

Затем мое внимание привлекла пожилая женщина, которая вышла из-за ширмы, завернувшись в простыню. Это какая-то римская тема? К моему удивлению и ужасу, женщина позволила простыне упасть на пол, обнажив дряблые, обвисшие груди с ужасными морщинами. Мне пришлось отвести взгляд.

Остальные сразу же вооружились углем и принялись за дело, а я не знал, с чего начать. С левого соска? С ноги? Я был совершенно не в своей тарелке. Поэтому взял линейку из «художественной коробки», которую передавали по кругу, и начал измерять.

Неужели бедной женщине не холодно? А что, если она проголодается или захочет в туалет? О чем, черт возьми, она думает, сидя на стуле в одной позе и уставившись в пространство?

– Не могла не заметить, что вас, кажется, слегка удивила наша тема, – примерно через двадцать минут сказала мне через плечо Сара, когда наконец добралась до меня.

Я постарался ответить небрежно:

– Вообще-то думал, что это занятие по натюрморту. Ну, понимаете, цветы и фрукты. Что-то в таком духе.

Она рассмеялась, но это не был недобрый, презрительный смех. Он больше напоминал веселый перезвон колокольчика.

– Вы бы удивились, узнав, сколькие совершают ту же ошибку. – Ее слова заставили меня почувствовать себя немного лучше. Затем голос Сары стал серьезнее. – Однако человеческое тело – это произведение искусства, не так ли?

– Или математическая головоломка, – возразил я. Мы оба посмотрели на угловатые очертания на листе, которые я тщательно зарисовал, изображая различные части тела пожилой женщины.

– То же думали Леонардо да Винчи и Пикассо, – произнесла она так, будто я был стажером, который допустил небольшую ошибку и нуждался в ободрении. – Но, на мой взгляд, красота обнаженной натуры заключается в том, что модели нечего скрывать. Он или она полностью открыты. По крайней мере снаружи. Это вынуждает художника заглянуть под кожу, постараться отыскать душу. Вот что на самом деле заставляет портрет работать.

Я никогда не смотрел с такой точки зрения и спросил:

– Но как мне этого добиться?

– Позвольте инстинкту взять верх.

Инстинкту?

– Я не знаю как, – пробормотал я. Приходить сюда было ошибкой. Теперь я это понимал.

– Не возражаете, если я немного помогу?

Ее ладонь накрыла мою, направляя кусочек угля. В ту же секунду меня пронзила молния. Словно действительно током ударило. Я ничего не понимал. Эта женщина просто была не в моем вкусе. И все же…

– Видите? – сказала она. – Все, что вам нужно было, это сделать небольшой изгиб здесь, а затем вот так…

– У вас звучит так легко, – сказал я, стараясь не смотреть на эту прекрасную лебединую шею, хотя ее и портил дешевый кулон, который Сара в разговоре продолжала теребить.

Моя учительница отстранилась, словно оценивая меня. Я почувствовал себя немного неловко.

– У каждого свои сильные стороны. Чем вы занимаетесь?

– Я актуарий.

Сара вопросительно склонила голову набок. Я заметил, что у нее тот гладкий высокий лоб, который придает лицу царственный вид.

– И что же это?

Люди, не связанные с нашей сферой, столько раз спрашивали об этом, что у меня уже был готовый ответ.

– По сути, я математик, который измеряет вероятность и риск будущих событий, чтобы предсказать их финансовое влияние на бизнес и клиентов.

Она расхохоталась:

– Как-как, простите?

Меня несколько ошеломило ее веселье.

– На самом деле это очень полезно. Например, я могу помочь клиентам определить, сколько им осталось жить, чтобы они смогли оформить правильную страховку.

– Никогда не встречала того, кто этим занимался бы. Так сколько же вам осталось жить?

Никто и никогда не задавал мне этот вопрос.

– Не знаю.

– Как по мне, я бы не хотела знать, – беззаботно сказала она. – Я верю в то, что нужно жить здесь и сейчас. Это гораздо важнее денег.

Затем она, словно осознав, что ее ладонь все еще лежит на моей, убрала руку. Мне сделалось холодно. Пусто. Я даже не смог ответить, что страхование – одна из тех жизненно важных вещей, которые люди игнорируют из-за их стоимости. Сара уже перешла к следующему ученику, склонилась над ним и давала добродушные советы. Я почувствовал нелепую вспышку ревности.

– Пора прерваться! – воскликнула Сара некоторое время спустя. – Мод, налей себе чаю, хорошо? Ты сможешь продолжить минут через десять?

Меня поразила заботливость Сары. Пожилая женщина встала, завернулась в покрывало, которое лежало рядом с ее стулом, и поковыляла к чайнику. Невозможно было не смотреть на нее с каким-то испуганным восхищением. Сколько ей заплатили? Наверняка должны быть более простые способы заработка.

Весь следующий час я поглядывал на Сару, впитывал ее. Наблюдал, как она помогает другим. Замечал ее доброту. Ободряющее: «Мне нравится, как у тебя легла эта тень», – для каждого. Небольшие наставления: «На вашем месте я бы добавила сюда немного лилового». В этом была деликатность, но в то же время твердость. Нечто, говорившее: «Я могу постоять за себя».

Но больше всего поражало ее физическое присутствие: эти детские косички, тонкие обнаженные руки, красивые карие глаза. Возможно, прозвучит как клише, но Сара была словно наркотик (не то чтобы я когда-нибудь принимал наркотики), и чем дольше вращались стрелки часов, тем крепче становилась моя зависимость.