Электра

Меня тогда уже никто не понимал. И всегда занятая мать понять свою дочь не пыталась – не находила времени. Узри она во сне и меня, а не только Париса, узнай, какой я стану, наверняка собственноручно сбросила бы на камни еще во младенчестве. Но моего будущего в пепле не высматривали. И не вмешались, не запретили стать такой, какой я стала.

3. Клитемнестра

Атриды отправились в поход, а я места себе не находила. Дни мои, раньше всегда чем-то занятые, тянулись еле-еле, особенно в послеобеденные часы.

Пенелопа уже отправилась с Одиссеем на скалистую Итаку, остров коз. Но Елена осталась, а мы с ней все свои шестнадцать лет прожили вместе и до сих пор не скучали. Так в чем же дело? Наверное, в волнениях и суматохе последних дней, думала я: сначала Атриды явились к нашим берегам в поисках пристанища, потом собрались Еленины женихи, и наконец обе мои сестры – родная и двоюродная – вышли замуж. Неудивительно, пожалуй, что после всех этих событий жизнь кажется чуть-чуть однообразной.

Замужество не изменило мою сестру. Поразительно, но отсутствие супруга ее как будто не волновало вовсе, а я досадовала на себя, ведь больше всех, похоже, тревожилась о братьях, отправившихся в Микены свергать дядю-узурпатора.

– За ними – лучшие воины Спарты, – говорила, отметая мои тревоги, Елена, прикрыв глаза рукой от слепящей белизны солнца, отражавшегося в водах реки, у которой мы теперь лежали. – И скоро они вернутся с победой.

– А за Менелая ты не беспокоишься? – Приподнявшись на локте, я посмотрела на нее. – У Фиеста тоже есть воины. Он отнял трон у Атрея и будет его отстаивать. Что если Менелай убит?

Сморщится ли наконец этот гладкий лоб, мелькнет ли испуг в ее веселых глазах? Я любила сестру, как никого другого, и, приди она ко мне и скажи, что опасается за жизнь Менелая, все бы сделала, лишь бы ее успокоить. Но Елена оставалась безмятежной, я же, напротив, пребывала в смятении, потому и разозлилась и вдруг отчаянно захотела сломить ее.

Но сестра лишь улыбнулась.

– Вернется он. Даже не сомневаюсь.

Обессилев, я откинулась назад. Солнце светило слишком ярко, а горы, окружавшие нас с трех сторон, угнетали, будто надвинувшись вдруг. Я закрыла глаза. И подумала: скорей бы вечер и конец бескрайнему дню. Но знала, что затоскую по рассвету, едва наступит ночь.

– А когда братья и правда вернутся, – подзадорила она меня, – знаешь, что отец задумал для вас с Агамемноном?

Она не боялась спрашивать напрямик. Откровенность и даже дерзость лишь делали Елену очаровательной, и речи ее никогда не звучали бесцеремонно или возмутительно. Подспудный смех, всегда журчавший в ее голосе, и искры в ее глазах придавали словам сестры беспечную воздушность. Она ничуть не боялась получить отпор или услышать резкость. А уж меня подразнить – и подавно.

Я подобрала камушек, гладкобокий, аккуратно помещавшийся в ладонь. Повертела в руке.

– Надеюсь, братья исправят учиненную над ними несправедливость.

Я не рассказала Елене о случайном, обрывочном разговоре с Агамемноном на исходе дня ее свадьбы, у реки. Прежде у нас с сестрой не было запретных тем, но она теперь стала замужней женщиной, я же оставалась девушкой. И чувствовала непривычное стеснение.

– Ну-ну, – допытывалась она. – Что же ты о нем думаешь?

После того как Елена с Пенелопой вышли замуж одна за другой, я поняла, что вскоре Тиндарей подыщет супруга и мне. Добрый отец, он с радостью предоставил Елене самой сделать выбор, и будущий разговор о собственном браке меня не страшил. Сестры мои, казалось, вполне довольны судьбой, так почему и мне не ожидать того же? Но теперь, воображая, как некий заезжий царевич явится за мной к нам во дворец, я не испытывала больше радостного, искристого предвкушения. Вдруг он увезет меня на далекую чужбину, отлучит от всего родного и знакомого? Вдруг не будут его заботить ни слова, ни мысли мои, а лишь родовитость да богатое приданое?

Агамемнон и его брат, когда-то несправедливо изгнанные, а теперь отправившиеся бесстрашно возвращать свое, бесспорно, были притягательны.

К тому же из сотни мужчин Елена выбрала Менелая. И если она нашла с ним счастье, то и я, вероятно, могу обрести таковое с его братом? Ведь это, разумеется, лучше, чем уповать на доброту какого-то неизвестного чужеземца?

– Только представь, – продолжала Елена, – как будет славно: мы сестры, а мужья наши – братья.

Я смотрела на воды реки, утекавшие в море. Сомневаясь, в отличие от Елены, что грядущее непременно безоблачно, как и прошлое.

Но если замысел отца не воплотится? Как тогда буду я жить? Опять потянутся унылой чередой похожие на этот дни, пока другой жених, причалив к нашим берегам, не сделает мне предложение?

Поток сомнений, впущенных Еленой, наводнил мой разум. День за днем я подолгу оглядывала просторную излучину реки вплоть до отдаленной южной бухты в надежде увидеть корабль Атридов.

Лишь спустя несколько недель однажды утром наконец раздался крик, понесся эхом вдоль реки, по цепочке от стражника к стражнику:

– Атриды возвращаются!

Мы с Еленой в испуге переглянулись, на миг моя невозмутимая сестра утратила равновесие. И кинулись к дворцовым воротам им навстречу, а пока ждали, она крепко сжимала руками мою руку.

Они шагали к нам по берегу реки. Кудри Менелая рыжели на солнце, прямо как в день нашего знакомства. Вот только Агамемнон не глядел теперь, насупившись, под ноги, к нам обращал открытое и проясневшее лицо.

Счастливо соединившись, Елена с Менелаем обнялись, и я отошла в сторонку. Отец уже был тут как тут, взял Агамемнона за руку, приветствия и поздравления сыпались в изобилии со всех сторон.

Агамемнон преобразился. Куда-то подевались и суровость, и хмурый вид. Сбросив тяжесть с плеч, он выглядел совсем иначе.

– Фиест убит, – в словах Агамемнона сквозило сдержанное ликование. – Но Эгисф, сын его, жив. – Тут он глянул на меня. – Надеюсь, боги довольны, ведь невинная кровь не пролилась.

Наверное, в этом и дело. Снялось наконец проклятие, отравлявшее жизнь его рода. Потому, наверное, Агамемнон так переменился.

Воображение мое разгулялось, пока его не было. А теперь он стоял передо мной во плоти. Пожалуй, только чуть ниже был ростом, чем мне запомнилось, и чуть тяжеловесней лицом. Но дух Агамемнона просветлел и случилось чудо. Нос его не отличался изяществом, а подбородок не прельстил бы ваятеля, однако, глядя на Агамемнона, я вспоминала шкуру медведя, добытую однажды на охоте моим братом. Он принес ее домой в доказательство собственной удали, с уцелевшей головой и застывшей в оскале мордой, потом только шкуру порезали на меха для нас с Еленой – кутаться холодными зимними ночами. Вот о чем напоминали мне встопорщенные брови Агамемнона. Елена этой шкуры пугалась, меня же занимало, что обладатель ее, дикий зверь, еще совсем недавно рыскал по горам, а я теперь могу погладить его мех, лишь протянув руку.

Агамемнон снова глянул на меня, но тут отец мой, встав между нами, повесил руку ему на плечо, призывая во дворец, обещая застолье и лучшие вина. Агамемнон расплылся в улыбке.

Мужчины ушли вперед – Менелай не хотел отпускать руку жены, но возбужденный Тиндарей увлек его за собой, – а мы с Еленой последовали за ними. Сестра притянула меня поближе, сладкий запах ее волос ласково дохнул в лицо, и все сомнения забылись на время, изгладились триумфальным и благополучным возвращением братьев.

Победа, как видно, придала Агамемнону смелости, ведь позже, в разгар шумного празднества, он, не колеблясь, отыскал меня. И на сей раз не прятался в тени, напротив, беспечно, игриво почти, взял меня за руку и пригласил выйти из душного парадного зала во двор.

Я замерла в нерешительности: как лучше возразить? Одно дело – случайно встретиться наедине вне дворца, как тогда, и совсем другое – намеренно пойти с ним в укромное место. Почуяв сопротивление, он склонился ко мне.

– Твой отец разрешил.

И я пошла за ним. Предполагая, что вот теперь-то все и случится, но по-прежнему не ведая, какой дать ответ. Во дворе яркая полная луна освещала расписные колонны.

– Завтра возвращаюсь в Микены, – сказал он.

Я ждала продолжения. Весь вечер наблюдала, как он пьет и веселится с остальными, и задавалась вопросом, а правда ли Агамемнон особенный. Теперь недоставало в нем прежней серьезности, того самого груза на плечах. Пожалуй, изгнанник, измученный страдалец, нравился мне больше героя-завоевателя, во всеуслышание хваставшего победой.

– Надеюсь… – он откашлялся. – Надеюсь, явишься ко мне, если позову.

– В Микены? Зачем бы?

Кончики его ушей под густыми темными кудрями заалели.

– Я сказал перед походом, что не могу искать жену, прежде не вернув себе трон. А теперь вернул и задал твоему отцу вопрос, и он сказал, что рад будет, если мы поженимся.

Овеянная ночной прохладой, я ощущала удивительное спокойствие. Смотрела на стоявшего передо мной мужчину – властителя целого города, наследника загадочного рода, брата сестриного избранника, отцом назначенного в избранники мне. И думала: могло ведь быть и хуже.

Тиндарей спешил закрепить узы нового родства, и вскоре вся Спарта удовлетворенно загудела – начались приготовления к моему отъезду в Микены. И отец, и Агамемнон, как видно, единодушно полагали, что власть их и влияние лишь укрепятся дружбой Спарты с Микенами, а остальная Греция склонится уж конечно перед такой союзной мощью. Казалось, все пространство Пелопоннеса станет нашим.

– Скоро увидимся, – пообещала Елена. Крепко обнявшись, мы стояли на скрипучей палубе.

Сестре, разумеется, хотелось себя чем-то утешить, вот только я, увы, сомневалась в правоте ее слов. От Спарты до Микен не так уж далеко, но навещать друг друга мы, конечно, будем редко. Между нами вздыбится пространная гряда Аркадских гор. К тому же мы ни разу еще и на день не расставались. Разлуку даже в месяцы длиной никак нельзя было представить.

Ветер холодил мое мокрое от слез лицо, а за спиной вздувались, хлопая, паруса. Быстро доплывем, уверил меня Агамемнон, попутный ветер нам благоприятствует. Я сцепила руки, затосковав уже по Елениным пальцам, только что сплетавшимся с моими, и тут под крики гребцов корабль медленно двинулся по волнам с белыми хохолками. Мой статный, царственный отец, провожая нас взглядом, стоял у причала с лицом триумфатора. Елена же уткнулась в плечо Менелаю, но вдруг из-за пены, ловко срезанной взмахом весла, взглянула на меня, показала свое лицо – сияющее, лучезарное, гордое. Я почти не замечала уже ее красоты – свыклась, но в иные минуты, подобные этой, при виде Елены опять мгновенно захватывало дух. Она улыбалась мне напоследок, а я, повиснув на деревянном поручне и позабыв всякое достоинство, неистово махала рукой, полусмеясь, полуплача.