Французский Трофей

– Это у нас профессиональный опыт, – усмехнулся в бороду Михайловский и кликнул Василия, чтобы тот принес вина.

– Ну как ты? – Миша обеспокоено посмотрел на исхудавшую сестру, здоровой рукой отломив себе кусочек хлеба.

Ева только улыбнулась грустно и плечами пожала, не зная, как в двух словах сказать брату все то, что было у нее на душе.

– Не знаю, Миша. Наверное, нормально, – ответила она, беря себе еще кусок утки и хлеб, заедая спирт. – А ты как?

– В порядке, – тоже сдержанно ответил он и, когда Василий принес вина, крымского, конечно, выпил вместе со всеми.

Каждую ночь ему снился бой, и каждый раз он заканчивался одним и тем же – гибелью его однополчанина Алексея. Они и не общались толком, но накануне в импровизированном клубе Леша рассказывал, как вернется домой, женится на своей Оленьке – портрет ее показывал, и будет помогать папеньке разводить лошадей. Страшно это было видеть, как Смерть бесстрастной рукой перерезает ниточку жизни, вкладывая ножницы в руки другого человека.

Все помолчали, понимая, о чем они все думают, но Андрей Ионович не давал им погрузиться в уныние и начал рассказывать Мише, какой одаренный у него брат, сколько людей он спас, и как героически исполнял долг врача прямо в пылу сражения. Ева только краснела и считала, что все это сильно преувеличено.

– Он с детства такой… увлеченный, – улыбнулся Михаил и хотел было погладить сестру по волосам, как раньше, да не решился – она выглядела слишком повзрослевшей. – Кошек лечил, собачек, а потом все рядом с лекарем нашем семейным крутился, благо, жил тот через дом. С семи лет знал, какие у маменьки нюхательные соли от чего. Огромный талант Господь в его руки вложил.

Ева только отмахнулась:

– У всех свои таланты, Миша. Ты тоже у нас герой. Представь, как вернешься домой весь с орденами, дамы в обмороки падать будут. – Впервые за вечер Ева улыбнулась светло, без затаенной тоски в глазах.

– Вернуться бы, – негромко сказал Михаил, но потом тряхнул головой и придвинул к ней тарелку. – Ты кушай-кушай.

Они посидели ещё какое-то время, но потом Михайловский устало потер веки, и Миша засобирался.

– Вам отдохнуть надо, – сказал он, откланиваясь.

– Вернемся, Миша, – вздохнула Ева, встав чтобы проводить его. – Мы обещали вернуться. Ваня писал на той неделе, у него все хорошо. Может, свидимся, когда его полк переквартируют. – она поцеловала брата в щеку и проводила его, а потом вернулась в шатер к хирургу.

– Проведать пациентов? – спросила она, видя, как устал Михайловский.

– А ты уверен, что в состоянии? – Конечно, ему нужен был отдых, но долг все равно превыше всего, да и Костя был ещё слаб. – У нас тяжёлых трое всего, – добавил он. – Я бы их проверил, да лёг прикорнуть на часок.

– Я справлюсь. А вы отдыхайте, – ответила Ева. – Если что-то будет не так, я вам скажу. А Екатерина поможет мне с остальными.

Ева вышла и направилась в лазарет к пациентам. Закончив с легкими, она пошла к трем тяжелым вместе с Катей.

– Что у нас тут? – спросила она у Екатерины, подходя к койкам.

– У поручика ногу ампутировали, вот второй день лихорадка не проходит, – ответила она, промокнув лоб офицера мягкой тряпицей. – Делаем умеренное кровопускание, да отварами отпаиваем. Андрей Ионович говорит, если хочет жить, выкарабкается.

– Холодные компрессы. Берите колодезную воду, похолоднее, – велела она, осмотрев парня. Культя выглядела хорошо, признаков сепсиса не наблюдалось. – С кровопусканием пока повремените. И бульон, хоть по ложке, каждые два часа. Приставьте к нему сестру, пусть записывает малейшие изменения, – попросила Ева, оглядев поручика, и сделала ему впрыскивание камфоры.

– Кто следующий?

– Штабс-ротмистр, – Катерина отвела его за ширму и указала на пациента. У него была забинтована вся голова, были только оставлены отверстия для рта и носа. Кисти тоже были перебинтованы. – Ожог глаз и рук, – сообщила медсестра. – Андрей Ионыч не дает пока прогнозов насчет зрения. Говорят, он рисовал хорошо, – шепотом добавила она.

– Врут, Катенька, – вдруг раздался голос штабс-ротмистра, а медсестра смущенно вспыхнула. – Вас бы я своей картиной изуродовал.

– Ну ничего, все еще впереди, – улыбнулась Ева, осторожно осматривая повязки. Те были чистыми, ни крови, ни гноя не было, значит заживление шло хорошо. – Не получится с живописью, значит лепкой займетесь. – она осмотрела руки, стараясь касаться с величайшей осторожностью. Отеки сошли, воспаление уменьшилось. Надрезав край бинтов на виске, он осмотрел веки, лишенные ресниц и бровей, наложил свежий слой мази.

– Утром сделаете примочку с отваром, только едва теплым, на живую не сдирайте, фельдшерам особое внушение сделайте, – попросила Ева. – Я думаю, зрение восстановится, ожоги не такие сильные, как я боялся. Так что, штабс-ротмистр, придется нам еще потерпеть ваши уродливые портреты лет эдак сорок-пятьдесят. Один я бы заимел у себя на память, хорошо? – подбодрила его Ева.

– Это вы, Константин Евгенич? – конечно, в лагере Женевьеву знали все, но штабс-ротмистр немного удивился, ведь не слышал голоса второго врача после ранения. Впрочем, все в лазарете знали, что с ним. – Рад, что вам лучше. Если смогу видеть, намалюю вам что-нибудь, – пообещал он, растянув потрескавшиеся губы в улыбке.

– Я, я, не волнуйтесь. Поставим вас на ноги, еще будете подвигами перед дамами хвалиться, – улыбнулась ему Ева, и поправив покрывало, пошла к другому пациенту.

Катерина бережно смазала ему губы вазелином и повела Еву к последнему пациенту.

– Майор Яловецкий, – представила она пациента, который не спал. – Попадание заряда картечи с близкого расстояния – кости руки и плеча сильно раздробило. Ампутировать было нельзя, Андрей Ионович побоялся, что шок будет, поэтому собрал… как смог, – она со вздохом посмотрела на мужчину – красивого статного офицера и теперь практически без руки.

– Катенька, полно вам, к счастью, я левша. – Улыбнулся ей вымученно майор, и Ева отправила ее за морфином. Осмотрев офицера, она поговорила с ним, посмотрела гипсовую повязку, правда не полностью закрытую, а наполовину, чтобы кости не смещались.

– Думаю, это лучшая работа Андрея Ионыча, – ответила ему честно Ева. – Чувствительность в пальцах – это просто чудо Божье, значит иннервация сохранилась. Возможно, будет локтевая контрактура, то есть, не сможете полностью разогнуть руку. Но я бы посоветовал вам потом ехать на воды, реабилитироваться.

– Андрей Ионович гений, – кивнул майор и улыбнулся. – Но, если бы не вы, и спасать было бы нечего. Вы не помните, наверное? На поле боя вы мне руку перетянули – к туловищу привязали, так что хоть все кости остались на месте. Спасибо!

Вернувшись, Катерина умело поставила ему укол и поправила одеяло.

– Француз еще остался, которого вы притащили, – добавила она, когда они вышли от майора. – Он отдельно лежит. Проводить вас?

Ева смутно помнила своего пациента-француза, как и едва помнила, что спасла раненого на поле боя.

– Да, проводите, пожалуйста, – попросила она, кивая.

Тот лежал за ширмами и тоже не спал.

– Добрый вечер, – поздоровалась с ним по-французски Ева и стала осматривать его, в первую очередь колено, а потом и руку.

– Константин? – позвал его Этьен, не уверенный, что правильно запомнил имя юноши, с которым познакомился, казалось, в прошлой жизни.

Лица человека, вытащившего его с поля боя он не помнил – не в том был состоянии, а потом не до конца понимал все разговоры, которые велись на русском – язык он знал недостаточно хорошо. Впрочем, к нему врач обращался по-французски, но ограничивался лишь набором необходимых фраз и вопросов.

Ева удивленно взглянула на пациента, и его лицо показалось ей смутно знакомым, но где и когда она могла его видеть, она сказать не могла.

– Мы знакомы? – спросила она, меняя ему повязку на руке и осматривая швы.

– Немного, – ответил Этьен, едва заметно поморщившись в тот момент, когда повязку отнимали от еще незажившего шва. – Прошлой весной мы с вами познакомились в салоне княгини Голицыной. Так же я имел честь быть представлен вашему другу князю Войницкому-Смирнову.

Ева удивленно уставилась на француза и действительно узнала его, пускай он был грязным, осунувшимся и заросшим щетиной.

– Этьен дель Мар? – неуверенно спросила она, не слишком точно припоминая его имя. – Господи Боже. И вы на этой войне… – она была поражена таким совпадением.

– Де Морель, – поправил он и улыбнулся, насколько это вообще было уместно в такой ситуации. – К сожалению, да. Я понимаю, вас это едва ли волнует, но это не было моим желанием, это мой долг, который я принял на себя, присягнув моему Императору. Мне искренне жаль, что наши страны враждуют.

Молодой хирург только тяжело вздохнул.

– Война…это ужасно. Сколько гибнет. Сколько будет калек. И вы теперь на положении военнопленного, мне очень жаль, – сказала Ева, накладывая повязку.

– Вы… вы мне сочувствуете? – Этьен распахнул глаза от неожиданности. Он ожидал ненависти, но не некоего даже понимания, да еще и заботы, пусть чисто медицинской. – И лечите меня? А вы не знаете, кто вытащил меня с поля боя? – спросил вдруг он, уверенный сейчас, что это был сослуживец.