Французский Трофей

– Вас стрелять-то научили, Константин? – спросил он чуть устало, зная, что на войне всякое бывает – и врачам приходится под градом пуль, отстреливаясь, пробираться к раненому и нередко оказывать помощь прямо на поле боя.

Ева вздохнула и кивнула, взяв стопку. Она мысленно пожалела свою печень, но понимала, что на войне иначе никак.

– Научили, Андрей Ионыч. Стреляю и в седле держусь неплохо, фехтую тоже. Похуже братьев конечно, но мое дело иное, чем у них, – ответила она скромно. Ваня их с Мишей научил хорошо, порой доходя до фанатизма. И только теперь Ева оценила всю важность этих уроков.

– И то хлеб, – кивнул хирург и, отсалютовав стопкой, опрокинул её в себя, даже не поморщившись. – А у вас, значит, братья есть? – спросил он, неожиданно ощутив щемящую тоску в груди – его старшего брата, Петрушу, унесла война 1812 года, да глупо так – ранение было плевое, а помощь оказать не успели. Это и стало для юного тогда Андрея определяющим в выборе профессии.

– Ваше здоровье. – Ответно подняв стопку, Ева залпом хлопнула ее и не запила, а на закуску взяла ломтик балыка, видимо местного и хорошо приправленного. В глазах хирурга она увидела промелькнувшее уважение.

– Это не первая ваша кампания? – спросила Ева, пока Андрей Ионович разливал по второй.

– Да, первая в двадцать восьмом году была, – кивнул врач, положив себе на кусочек черного хлеба балыка и сверху посыпав зеленым лучком. – Я тогда вашего возраста был. Под Каре много наших ребят полегло, но крепость мы заняли, – он задумчиво прикрыл глаза, но потом дернул плечом, отгоняя призраки прошлого. – За жизнь, Костя! – предложил он тост, взяв стопку.

– За жизнь, Андрей Ионыч. – поддержала тост Ева. Больше не пили – трясущиеся руки и туман в голове хирургам ни к чему. Приступили к горячему, плотно ужиная, и разговаривая уже на медицинские темы. Андрей Ионович обещал показать несколько новых, им самим придуманных швов, а Ева привезла всю подшивку Ланцета и обещала ему дать почитать.

Недели две было относительное затишье, и самым страшным случаем было ранение одного офицера во время чистки ружья, да и то совершенно дурацкое – он уронил шомпол на землю, отвлекся, а потом сам же на него и наступил, за что в последствии загремел на гауптвахту, но вначале получил медицинскую помощь.

Глава 2

Уже в октябре, после объявления Турцией войны, русская армия перешла Дунай, и началась кампания по захвату Силистрии. Стали поступать раненые.

Женевьеву подняли на рассвете. Михайловский уже был на ногах, в фартуке и с очками на носу.

– Раненые? – перепугавшись, спросила Ева, запрыгивая в штаны. В палатке с врачом были еще двое новых, таких же желторотых и перепуганных фельдшеров. Застегнув рубашку и надев подтяжки, Ева еле-еле застегнула фартук, схватила саквояж с инструментами и бросилась следом за Андреем Ионовичем.

– Да, Костя! На первом столе пулевое в ногу, на втором в голову, сам возьму, – четко и резко распоряжался Михайловский. – Остальными пока девочки займутся, эти самые срочные. Не зевай, Константин! Каждая секунда на счету, – подбодрил он и скрылся за ширмой, за которой было тихо. Костин пациент стонал и звал маменьку – молоденький совсем.

Ева приготовилась уже к самому страшному, раздробленный сустав или кость, и ампутация в перспективе. Но в итоге пациенту повезло, пуля застряла в мышце, не задев даже крупных сосудов. Засучив рукава и вымыв руки, а затем и облив их спиртом, Ева внезапно ощутила трезвость ума, и странное хладнокровие. Ей достался один фельдшер, бледный и трясущийся, но исполнительный. Примерно за час операцию удалось завершить, а извлеченную пулю Ева оставила себе на память о первой операции.

На очереди была ещё целая палатка раненых, правда, не так серьезно – в основном ранения по касательной или сквозные. Некоторых, наиболее лёгких, уже зашила Катерина.

Появилась и ещё одна проблема – несколько девочек, никогда толком не видевших ранения и не слышавших стонов боли, упали в обморок, но Катерина с другими сестрами, наскоро приведя их в чувство, строго отчитала и сказала, что барышни кисейные ей тут не нужны.

День казался Еве бесконечным, и, когда она вывалилась из палатки, уставшая и забрызганная кровью, пропахшая карболкой и спиртом, ей впервые захотелось закурить. Рядом сел Андрей Ионович и похлопал ее по плечу, молча, но с одобрением.

– Как тот, с огнестрельным в голову? – не смогла не спросить она.

– Жить будет, а там посмотрим – на все воля Божья, – ответил Михайловский и, вытащив старинный портсигар тонкой работы, протянул его Жене. – Угощайся. Ничего, что я на «ты»? – спросил он и как-то невесело усмехнулся.

– Ничего, Андрей Ионыч. – Кивнула Ева, дрожащей рукой беря сигарету и пристраивая ее в уголок рта, а потом только со второй попытки прикурила от спички. Курили они с братьями только в детстве, шаля, сидя втроем в старом сарае, что за конюшней. Накурились тогда до тошноты, и обпились кислым вином, что стащили из погреба. За то им крепко влетело от родителей, когда это обнаружилось. С той поры Ева курить зареклась, а сейчас словно само собой получилось, и почему-то стало легче.

– Вот уж правда, на все воля Божья. – задумчиво пробормотала она.

С тех пор так и пошло – наши атакуют, турки отбивают. Уже зимой была одержана стратегическая победа, но в какой-то момент наступило затишье, и позже стало понятно, почему – англичане и французы подтянули свои войска, и через Босфор вошли в Черное море, поэтому часть Женевьевы срочно стали перебрасывать под Одессу. В это же время Англия и Франция объявили России войну.

Ева и Миша здорово изменились. Война шла уже почти полгода, зима, хоть и мягкая на Дунае, оказывала услугу российской армии и врачам, в частности. У Женевьевы и Андрея Ионовича сложилась отличная команда, и тот был очень доволен своим помощником. Они проводили сложнейшие операции, а в дни затишья много разговаривали, обсуждали методы лечения и пили водку или спирт, в зависимости от того, что было.

Письма домой ходили редко, но отец прямо сообщил Жене, что видит в письмах, как та изменилась и возмужала. В письмах он обращался к ней как к Косте, и потихоньку Ева вообще забывала свое прежнее имя. Она стала резче, могла накричать на растяп-фельдшеров, сурово отчитать и повысить голос даже на мужчин, чего не позволяла себе раньше. Голос у нее сел от привычки громко раздавать указания во время чрезвычайных ситуаций, и от привычки курить после тяжелых операций. В ней все меньше оставалось от Евы и все больше появлялось от Кости.

С Мишей виделись редко, но неизменно, встречаясь, таскались в салон, где упивались шампанским до головной боли, не зная, как еще справиться с происходящим вокруг. Пока Ева корпела над пациентами и колдовала пилами для ампутаций, Миша умудрился дослужиться до капитана за подвиги на поле боя во время сложных операций.

По мере разворачивания боевых действий в районе Крыма, обстановка становилась все труднее – союзники подвергли обстрелу Одессу, и только ценой неимоверных усилий российской армии им не удалось высадиться на берег.

К тому времени полк, в котором служили Ева и Миша, был прикомандирован к войскам генерала Горчакова. Основные сражения, конечно, велись на воде, но и они были проигрышными, а к середине весны англо-французские войска высадились в Варне, и победы русской армии становились все более локальными.

Однажды Андрею Ионовичу пришлось уехать почти на неделю, и Ева заведовала всем сама. К приезду врача она едва держалась на ногах от усталости и истощения, глаза ввалились, нос заострился. Встретила она Михайловского, едва ли не как Государя, если не как Спасителя.

Но новости были неутешительные – среди французов разразилась холера, и, если ничего не предпринять, эпидемия перекинется и к ним. Пока они сидели в палатке, ели и пили – Вася, оставленный Андреем Ионовичем приглядывать за Костей, нарадоваться не мог, что молодой хирург кушать изволили – Михайловский рассказывал о своей встрече с Пироговым и о его инновациях.

– Представляешь, Костя, Николай Иванович внедрил нечто совершенно необыкновенное, -с азартом рассказывал хирург. – Он изобрел способ фиксировать сломанные конечности при помощи гипса. Ты не представляешь, насколько это повышает шансы на полноценное выздоровление. А еще он настаивает на жесточайшем отборе раненных – чтобы мы не кидались ко всем подряд, в первую очередь надо провести быстрый общий осмотр, а потом уже решать, необходимо ли оперировать раненного в полевых условиях, или есть время эвакуировать его в тыл. Так и будем теперь работать, – заключил он и отправил в рот картофелину – еда становилась все проще с каждым днем, но пока о голоде, к счастью, и речи не было.

Для предотвращения вспышки холеры он потребовал тщательнейшего соблюдения гигиены. Захваченных в плен французов он потребовал сразу же изолировать.

Оголодавшая за неделю каторжного труда Ева, только кивала, так как говорить с набитым ртом не могла, да и вежливым не считала. Но идеи и принципы казались гениальными в своей простоте. Если бы не поздний вечер и изрядное количество алкоголя, она бы рванула испытывать гипсовые перевязки прямо сейчас. Но ее разморило и развезло, она откинулась на спинку стула, сытая и успокоившаяся лишь от одного присутствия Михайловского рядом. Рассеянно поскребла щеки и ощутила противную липкую корку грязи – наверное выглядела она форменным оборванцем из глуши. Но сил подняться и пойти умыться уже не было – она так и уснула, сидя на стуле, и Михайловский не стал ее тревожить, понимая, как сильно она устала за эти дни.

***

Весть о начале войны оказалась для Этьена столь же неожиданной, сколько и неприятной – да, он собирался сделать военную карьеру, но не ценой участия в боевых действиях – его привлекала красота выездки, фехтования, обращения с мушкетами – как раз к стрелкам Алжира он и относился, а к моменту переброски к Крыму из них и Оранов был образован временный полк.

Но Этьен не относился к большинству французов, жаждущих реванша за войну двенадцатого года – он не потерял никого из родных и совершенно не хотел обрекать семью на страдания, но выбора у него не было. Поэтому в составе своего полка он вновь отправился к границам той страны, с которой буквально несколько месяцев назад надеялся на сотрудничество.

Настроения среди французов были самые разные, но преобладало-таки как раз желание мести и полноценного реванша. К тому же еще были живы постреволюционные настроения, и многие разделяли политику Наполеона Третьего, который счел, что Российский император нанес ему личное оскорбление и не один раз.

Друг Этьена, Франсуа, как раз был из таких, и всю дорогу, пока их полк перебрасывали к месту конфликта, разглагольствовал, как они погонят русских до самой Сибири.

– Или что у них там еще за медвежьи углы есть, – приговаривал он, открывая очередную бутылку шампанского.

– Франсуа, ты говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего представления, – Этьен устало посмотрел на друга. До начала войны они действительно очень крепко дружили, да и сейчас Франсуа был дорог ему, но эти настроения он разделить не мог.

– Русские – весьма образованные и достойные люди, – добавил Этьен. Говорить о том, что и мотивы развязывания войны ему не понятны, он уже не стал, предпочитая не афишировать их.

– Мой отец и дядя воевали еще при Бонапарте, как это я не понимаю, о чем говорю? – удивленно спросил Франсуа. Они сейчас совершали очередной конный переход и ехали рядом, пока кони трусили легкой рысцой.

– Образованных и достойных там едва-едва, да и те отпрыски европейских перебежчиков, – пожал он плечами.

– Я не буду с тобой спорить, Франсуа, – Этьен совершенно не желал подпитывать развитие конфликта. По его мнению, и российский Император и французский могли бы найти мирные пути решения вопроса, но и эти размышления, непопулярные в его армии, он оставлял при себе.

– Когда мы вернемся домой, я бы посоветовал тебе поинтересоваться русской литературой, – сказал Этьен. Для себя он открыл ее перед путешествием и был сражен глубиной некоторых мыслей писателей и поэтов. Франсуа открыл было рот, чтобы возразить, но терпение Этьена иссякло, и он пришпорил коня, оставив друга наедине со своими узколобыми суждениями.

Переход измотал их, и они мечтали поскорее добраться, дать отдых спине и ногам от седла, поспать пускай и на походной койке, но все же лежа, а не сидя. Но по прибытии в лагерь они столкнулись с повальной холерой. Это стало неожиданностью, и весьма неприятной, и командование было в замешательстве.

– Нас притащили на Богом забытые задворки Европы, и тут еще рассадник заразы. – простонал Франсуа.

Из-за холеры наступательные операции были приостановлены на какое-то время, чтобы не усугубить ситуацию. В лагере были ужесточены требования по соблюдению гигиены, и все же совсем отказаться от атак союзническое командование не могло, опасаясь, что это ослабит уже занятые ими позиции.

Поэтому командиры выбирали солдат из числа здоровых, для осуществления коротких акций для подавления боевого духа российской армии.

***