Неизвестная цивилизация. Перевод с бурятского языка Виктора Балдоржиева

Нюхаю. Конечно, я знаю что это бумага из-под махорки, но не хочу расстраивать друга. А Жамьян-Дэби мечтательно спрашивает:

– за красным яичком поедешь?

– Не знаю…

Побывать в русской деревне – моя самая заветная мечта. Жамьян-Дэби хорошо, он был там с отцом. Возьмет ли меня папа? Однажды мама поехала на коне в деревню, я долго бежал за ней и кричал: «Мама! Возьмите меня к русским». Мама остановила коня и ласково сказала: «Ты поедешь потом с папой за красным яичком…»

Весенний ветреным днем папа запряг коня в телегу. Вдруг подошла мама и, застегнув на моем тэрличке верхнюю пуговицу, весело сказала:

– Ты поедешь с папой за красным яичком.

Сердце мое ликующе подпрыгнуло!

Радостно подскакивает телега, быстро мелькают деревья. Холодновато, но повсюду цветет багульник, а вдоль кремнистой дороги Дунда-Мадаги оживает дикий абрикос – буйлэсан. Дорога усеяна огромными булыжниками, телегу кидает в разные стороны и резко подбрасывает, перед глазами все время подрагивает зеленая трава на обочине. Мы поднимаемся выше и выше. Папа вытягивает шею и пристально смотрит в верх на синеющие горы.

– Вон на той вершине у меня умер конь, а сам я еле спустился вниз, – говорит он, показывая рукой на отвесные хребты и гребни, на которые и смотреть-то страшно. Выше их – только голубое небо. – Я прискакал с той стороны, у вороного разорвалось сердце, а я ушел пешком в тайгу.

– Почему? – удивился я. На лице папы мелькнула печаль. Он долго молчал и, вздохнув, продолжил рассказ:

– Мы были на летнике у Соктуя… Однажды к нам прискакал отряд тапхаевцев. Они наставили на меня ружья и приказали ехать с ними. Пришлось седлать вороного… Отряд остановился в большой русской деревне. С криком и руганью тапхаевцы начали грабить семьи. Потом они стали пьянствовать и распевать песни. Я знал почти всех русских людей в округе. От стыда и позора чуть не ослеп. Наконец я осмелился и, вскочив на вороного, помчался в тайгу. Вслед загремели выстрелы, но ни одна пуля не задела меня. Я взбирался все выше и выше, бедный мой конь вспотел и пена хлопьями летела по ветру. На вершине он умер, а я побрел пешком… Бедный мой вороной… А тапхаевцы не искали меня, Наверное, опьянели и забыли обо всем… Но! Чу-чу!

Показалась русская деревня… Как здесь красиво, какие большие дома и окна! Пока я вертел головой, папа въехал в ограду, где неистово лаяла и рвалась с цепи лохматая собака. Если сорвется – сразу съест! В синей рубашке, смеющийся, вышел навстречу наш Ванька— тала. Я вспомнил, что мама зовет его – Петруни Ванька. Он поздоровался с папой, наклонился и пожал мою руку.

– Мэндэ-здрасти, дорогие гости! – сказал тала и повел нас в дом.

В чистом доме пахнет жареным мясом, На столе в стеклянных банках с водой растут развесистые ветви, на них пушистые ярко— розовые и синие шарики. Как хозяева умудрились подвесить такие маленькие яички на веточки? На подоконниках цветут цветы, а со стены строго смотрит на меня русский бог.

Жена нашего талы суетится у огромной белой печи, шурудит внутри длинной жердью с вогнутыми железными рогами. Жарко в избе! Вдруг она вытащила из печи горшок, а потом на железном подносе что-то круглое и золотистое. Так это же поросенок!

Сижу возле отца и наблюдаю. Вдруг открылась дверь, и в избу ввалилось много людей. Первый русский заулыбался, что-то сказал и обнял нашего талу. Касаясь друг друга щеками, они три раза расцеловались. Я выпучил на них глаза. Но и жена нашего талы также расцеловалась с одной женщиной. Вошел русский старик. Тала и его жена подбежали к нему и стали целовать вдвоем. Вот, оказывается, как празднуют русские!

Потом жена нашего талы засуетилась снова, поставила посередине избы большой стол и, пока я удивлялся разговору русских, быстро расставила много-много всякой вкусной и сладкой еды. У меня закружилась голова. Там были шаньги, пряники, пенки, конфеты, картошка, золотистый поросенок, что-то зеленое и красное, блестящие ножи и вилки.

Когда все уселись за стол, в больших деревянных тарелках принесли красные, розовые, голубые, зеленые яйца! Весело запел большой сияющий самовар. Почему мы ставим стаканы на блюдца? Оказывается, так лучше пить чай.

Смотрю -русские едят очень мало, пьют чай и громко— громко разговаривают, Сижу возле папы и озираюсь. Вдруг жена талы что-то сказала мне по-русски и положила возле меня мягкий калачик, шаньгу и еще что-то очень вкусное на вид, легкое и квадратное. Наверное, она угощает меня и просит есть. Сразу берусь за это легкое и квадратное, жую. Нет, не вкусно, на вид красиво, а вкуса нет, одна картошка внутри.

Долго мы сидели за столом, вдоволь я насмотрелся на русских, наслушался разговоров. Застолье заканчивалось, когда жена нашего талы вдруг зачастила: «Ой, гостинцы маленькому, гостинцы…» С этими словами она начала запихивать мне за пазуху всякую вкусную еду, потом протянула несколько разноцветных яиц.

Одно из них было красным!

МОЛЕБНЫ. ЧУДЕСНЫЙ ЛИВЕНЬ

Дядя Намсарай что-то выбивает на плоском желтом камне молотком и зубилом.

– Не подходи! – предупреждает меня Жамьян-Дэби. – Осколки могут попасть в глаз. Папа выбивает слова молитвы, а инструменты ему сделал твой папа…

А Бато-нагаса снова приходит к нам с какой-то бумагой. Читает: «Цыбенов Хайдап – середняк… Хайдапов Жапхандай… налоги…» Жапхандай – мой папа, а Хайдап – дедушка.

У нас новая божница, у дедушки – старая, он не часто молится богу. Бабушка шепчет молитвы все время. И меня учит. Бабушке и мне не до бумаг и разговоров, дяде Намсараю, наверное, – тоже…

Внезапно у Бычьей изгороди выросли три белые юрты. Говорят, что на наши лечебные источники приехал лама Жигмит-Сынгэ и устраивает всенародные чтения молитв. Бабушка взяла меня за руку и повела к этим юртам.

Видимо, в первой юрте собралось много народа, во второй – тоже, на улице был слышен громкий гул. От нагретой кошмы веет жаром. Люди говорят, что будет засуха… В третьей юрте несколько старух и пожилых женщин сидели на войлоке и монотонно читали молитвы. На красном столике из-под божницы стоит большая ваза. Мы сели и тоже начали читать. Гул усиливается, мне хочется спать, скучно. Вот как проходят молебны в юрте! А на вершинах-обо намного лучше и красивее… Скоро мы поедем на такой праздник!

В знойный день папа с мамой запрягли в телегу коня, одели лучшие тэрлики-халаты, крытые блестящей под солнцем чесучей. На мне новый тэрличок из голубой далембы. Тронулись в сторону горы Кусочи по зеленым травам и ярким цветам, мимо березовых рощиц, на всенародный праздничный молебен – обо-тахилган. У подножия горы Хара-Хада нас нагнала нарядная и веселая кавалькада всадников на лоснящихся под солнцем конях. Зазвенели узды и стремена. Красивая женщина в атласном синем тэрлике, не слезая с коня, разговорилась в мамой. С трудом я узнал в ней Цыренжап-абгай, мою тетю. Как сегодня изменились люди! Никто не ругается и не злится. Все довольные и веселые, в красивых одеждах, на конях и телегах спешат к подножию горы Кусочи.

Въезжаем в лес, наш конь нещадно хлещет хвостом, над ним тучами кружат пауты и оводы. Остановились на ровном пригорке. Папа распряг коня и привязал к березе. Сквозь густые листья вижу снующих туда-сюда людей и коней, запахло дымом костров. По каменистой тропинке мы вместе со всеми начали подниматься на вершину.

Наверху дует прохладный ветерок, далеко-далеко видна зеленая и голубая окрестность – горы, тайга, сверкающие извилины речушек. Люди все поднимаются и поднимаются, привязывают к деревьям разноцветные лоскутки материй, несут хворост и подкладывают в костры по четырем сторонам обо – большой кучи камней, возжигают благовония. На длинных древках развеваются голубые полосы материй, на камнях – приношения. Ламы подвязывают к шестам бубны и барабаны, блестят большие медные тарелки.

Молебен начался. Ламы громко зачастили молитвы, зазвенели литавры, забухали бубны, люди разом упали на четвереньки и стали молиться… Монотонно, как во сне, потянулось время, У меня закружилась голова. Подул порывистый ветерок, и вдруг часто-часто закапали крупные капли дождя. Я быстро забрался под зеленый мамин плащ-субу. Небо задвигалось и оглушительно треснуло, обрушился ливень. А ламы все продолжают читать. Смотрю – весь мокрый папа гордо держит над ламой черный зонтик, над другими ламами тоже зонты и плащи. Бухают барабаны и бубны, звенят литавры, гулко и громко читают молитвы ламы, грохочет гром и сверкают молнии.

– Началось! – облегченно и радостно выдохнул кто-то в толпе. – На обо-тахилгане всегда идет дождь.

Я тоже рад и, молча, соглашаюсь с ним…

Но гроза прошла, снова выглянуло солнце. Ламы продолжают читать молитвы. Один за одним люди потянулись обходить обо. Я понял, что молебен заканчивается. Вскоре вокруг обо кружило множество людей, потом среди них замелькали всадники, заскрипели и затарахтели телеги. Ароматный дым потянулся к небу, мы понесли свои приношения на камни обо. Потом ламы в красно— желтых одеждах пошли вниз, к подножию горы, людской поток потянулся за ними и медленно влился в Бычью изгородь.

Людской муравейник зашумел, раздались крики, смех, промелькнуло несколько русских людей из окрестных деревень. На досках, расставленных в круг, разложено кусками мясо. Стали усаживаться, мама подтолкнула меня в толпу. Началось обильное насыщение.

– Дугаржап, это тебе от меня. Держи!

Смотрю – дедушка Найдан протягивает мне кусок мяса. Я принял подношение и, как и положено по обычаю, поклонился подающему. Вокруг все угощают друг друга…

Потом разноцветная толпа ринулась смотреть состязания борцов, конные скачки… Ночью мы возвращаемся домой, Я сонно покачиваюсь в телеге, в ушах моих звенит и гудит, а перед глазами предстают яркие картины прошедшего дня.

В РУССКИХ ДЕРЕВНЯХ

Русский бог любит красивые праздники. Мы с папой любим бывать на них, а русские люди любят моего папу – кузнеца Хайдапыча и приглашают его в гости вместе со мной…

На длинной улице деревни Хушун гуляет много людей, заливается гармошка, кукарекают петухи и поскрипывают колодезные журавли. В блестящих окнах больших изб стоят цветы. Ребятишки играют в городки и бабки. Взрослые мужики в нарядных рубахах тоже катают бабки. Ходят, обнявшись, полнотелые девушки и женщины, распевая озорные и заливистые песни… Сегодня – Троица, русский бог разрешил всем купаться.

Мы погостили у папиных друзей в Хушуне и направили свою телегу в Тулутай, где по словам папы живут крещенные буряты, которые давно превратились в русских. Как может русский превратиться бурята или бурят – в русского? Глаза и волосы что ли перекрасить?

– Поедем к Бурлаковым, – говорит папа, подгоняя коня. Один из сынов Бурлаковых без ноги. Папа часто ремонтирует ему деревянную ногу, обшитую рыжей кожей и со множеством блестящих железок. Говорят, что такая нога может скакать сама!

В голубой дымке купается высокая гора Дунда-Мадага, а с перевала зарябили крыши домов Тулутая. Мы въезжаем в деревню, папа мне что-то говорит, а я любуюсь высокой церковью и золоченным куполом. Как люди затащили и подвесили на такой высоте колокол? Русский бог сильный!

На улице много нарядных и веселых людей. Как высоко взлетают на качелях парень и девушка! Неужели у них не кружатся головы? Телега наша медленно едет по улице, папа здоровается с мужиками. Здесь тоже перекликаются петухи, стоят на подоконниках цветы, поют женщины. По улице смешно ходит золотоволосый парень на высоких деревянных ходулях.

Телега наша въехала в одну из оград, у дома много коней и телег. Как папа не заблудится среди многих домов? Во дворе большие амбары на прочных запорах и с черными железными замками, захлебываются от лая злые собаки, но к людям не приближаются.

В огромном доме можно заблудиться, много людей. Некоторые разговаривают с папой на бурятском.

– какой славный парнишка! Кем будет – кузнецом или охотником? – смеясь, заговорил с папой высокий русский мужик в красивой рубашке. Смотрю – в стене еще одна дверь, туда заходят люди. Там, наверное, живет другая семья.

Накрыли стол. Русские разговаривают между собой и с папой. Сижу и ничего не ем. Вдруг большая русская женщина, говорившая на бурятском, заговорила на русском: «Гостинцы, гостинцы…» и насовала мне за пазуху и в руки много всякой еды… Очень любят русские люди давать гостинцы!