Искусство фуги / The Art of the Fugue

ФЕЛИЦИЯ. Есть, и это очевидно. Я ожидаю, что война – это предлог, чтобы позволять ненависти проявляться чаще. И я полагаю, ты хочешь, чтобы я поверила, что война и смерть твоего отца превратила тебя в такого меланхолика, но я в этом сильно сомневаюсь. Откуда бы не идет грусть-тоска, она была всегда.

ДЖЕЙМИ. Ты можешь верить, во что хочешь.

ФЕЛИЦИЯ. Нет, не могу. Но я над этим работаю.

ДЖЕЙМИ. Я не меланхолик.

ФЕЛИЦИЯ. Не очень ты и счастлив.

ДЖЕЙМИ. Я счастлив, когда слушаю, как ты играешь.

ФЕЛИЦИЯ. Тогда это музыка, которая делает счастливым тебя – не меня.

ДЖЕЙМИ. Мне нравится музыка, потому что играешь ее ты.

ФЕЛИЦИЯ. То есть если бы играл кто-то еще, тебе бы не нравилось?

ДЖЕЙМИ. Если будет играть кто-то еще, я буду думать о тебе.

ФЕЛИЦИЯ. Некогда не смешивай девушку с музыкой. И это большая ошибка, представлять себе другого человека вместилищем твоих чувств.

ДЖЕЙМИ. Разве для тебя музыка – не вместилище твоих чувств?

ФЕЛИЦИЯ. Музыка – не человек. Музыка не любит меня и не хочет спать со мной. Музыка просто есть. На войне с тобой произошло много плохого, а потом еще твой отец покончил с собой. Ты чувствуешь тебя потерянным. А потом твоя сестра привозит на лето подругу. Ты не хочешь думать о войне и не хочешь думать о своем отце, который обрюхатил какую-то бедную школьницу, а потом свел счеты с жизнью, поэтому наполняешь голову мною.

ДЖЕЙМИ. Допустим, это правда. Что в этом плохого?

ФЕЛИЦИЯ. Все или почти все. Я не смогу стать для тебя такой заменой. Не смогу, если ты рассчитываешь, воспринимать все, как ты. Я не такая. Я совершенно не такая. И не пытайся заставить меня испытывать чувство вины за то, что я не такая, какой ты хочешь меня видеть. Не сработает.

ДЖЕЙМИ. Я не пытаюсь заставить тебя что-то чувствовать.

ФЕЛИЦИЯ. Это, разумеется, ложь, но, может, тебе следует. Может, кому-то следует. Но не теперь. И, вероятно, не тебе. Сейчас у меня нет на это времени. Ты слышал Джейн? Я невероятно талантлива. Я стану знаменитостью. Я не могу притормаживать ради чего-то, столь тривиального, как человеческая любовь.

ДЖЕЙМИ. Ты это говоришь, но ты в это не веришь.

ФЕЛИЦИЯ. Во что именно? Что я невероятно талантлива? Или в другое? Послушай меня, Джейми, И ты должен помнить об этом все время. Отделенная от искусства, я очень пустая девушка. И я не скромничаю. Просто пытаюсь тебя предупредить.

ДЖЕЙМИ. Ты не пустая.

ФЕЛИЦИЯ. Ты не слушаешь. Ты должен научиться слушать. Не только ноты. Не только Бога, дышащего сквозь ноты. Музыка – дыханье Божье. Но никто не знает, как слушать. Нужно играть так, чтобы заставить их услышать. Поработить их музыкой. И для того, чтобы научиться это делать, необходимо быть совершенно безжалостным. А для этого человек должен отказаться от всего.

ДЖЕЙМИ. Будь осторожна в том, от чего отказываешься.

ФЕЛИЦИЯ. Будь осторожен в том, от чего не отказываешься.

(Встает и возвращается к пианино. Джейми остается на крыльце. Стрекочут цикады).

3

(ФЕЛИЦИЯ садится к пианино и начинает играть Контрапункт 3).

ДЖЕЙН. Его загипнотизировали ее длинные рыжие волосы и пальцы на клавишах, движения рук. Я знала, думаю я, что с первого раза, когда он услышал ее игру, надежда ушла, он перестал быть удивительно спокойным и доброжелательным человеком, каким мы знали его с детства, учившего нас, как обращать внимание и замедлять время, как что-то хранить и с чем-то расставаться, который казался нам богом, и превратился в кого-то еще, стал рабом чего-то, в первый раз в жизни и в последний.

ЭНДРЮ (смотрит на них через сцену, пьет). Все предыдущие наблюдения неуместны.

ДЖЕЙН (возвращается к крыльцу, чтобы поговорить с ДЖЕЙМИ). Но почему она? Почему один человек, а не другой? Вот что зачаровывает и ужасает меня. Когда выбирать можно из многих девушек, почему именно эта, а не кто-то еще?

ДЖЕЙМИ. Почему не эта?

ДЖЕЙН. Но почему отдавать ей право сделать тебя счастливым и ли уничтожить? Когда она этого даже не хочет. Когда для нее в этом нет никакого смысла. Когда нет у нее на то причины.

ДЖЕЙМИ. Дело не в причине.

ДЖЕЙН. И посмотри, что это делает с Эндрю. Ты же видишь, как сильно он ее хочет. И ты знаешь, что это означает. Это означает, что он не остановится, пока не заполучит ее.

ЭНДРЮ. В лагере, до того, как нас увезли в Европу, я лежал ночью без сна и слушал поезда, ревущие, как совокупляющиеся динозавры. Эти звуки Бог издает во сне.

ДЖЕЙН. Для тебя вопрос в ней. Но для Эндрю вопрос в тебе.

ДЖЕЙМИ. А в чем вопрос для нее?

ДЖЕЙН. Я не знаю, в чем вопрос для нее. Чувство господства, возможно. Как власть, которую она ощущает, когда играет фуги Баха.

ЭНДРЮ. Там, где глубокие знания, нет места любви. Смотреть в чьи-то глаза и видеть свою смерть.

ДЖЕЙН. Она тебя не любит.

ФЕЛИЦИЯ (перестает играть). Дело не в том, что я не люблю тебя. И не в том, что люблю, потому что не люблю, но чувствую, как сильно меня тянет к тебе. Действительно, тянет. Просто сейчас не могу сосредотачиваться на этом. Потому что это ловушка. Тебя затягивает в ловушку. А потом из нее уже не выбраться. Любовь – ловушка. Замужество – ловушка. Дети – ловушка. Все, что отвлекает от работы, ловушка. И еще последствия. Потому что у всего есть последствия. Но, разумеется, ты был на войне. И видел последствия куда яснее, чем я. Поэтому, я уверена, ты меня поймешь.

ЭНДРЮ. Я видел девушку у речки, стирающую окровавленную рубашку мертвеца.

ДЖЕЙМИ. Когда меня затягивало в глубины ада, мне не раз и не два приходила мысль, что наилучший выход из положения – перерезать себе шею от уха до уха.

ЭНДРЮ. Или кому-то еще. У нее прекрасная шея.

4

(ФЕЛИЦИЯ и ДЖЕЙМИ разговаривают под негромкое исполнение Контрапункта 4, которое проходит звуковым фоном).

ФЕЛИЦИЯ. Мой отец был известным скотопромышленником. Разбогател, поставляя бычков на скотобойни. Мама была артистичной натурой. Любила музыку, литературу, хотела уберечь меня от вульгарности отца. Ненавидела кровь под его ногтями. Питалась, главным образом, яблоками. Он напивался и кричал, что именно его чертова вульгарность оплачивает мои чертовы уроки музыки и одежду, которая прикрывает мой чертов зад. Но по большей части он не кричал. Ограничивался ироническими замечаниями, словно отрезал маленькие кусочки ее плоти. Я не могла представить их себе, занимающимися любовью. Он ухаживал за ней, говорила мать, с нежностью и настойчивостью, словно она была Святым Граалем. Ее возбуждала его сила и практическая сметка. От умел мастерить, продавать, чинить, убивать. Музыку он называл «чертовым шумом». Иногда приходил домой поздно вечером, пьяный, и приносил мне воздушные шары. Я ненавижу воздушные шары.

ДЖЕЙМИ. Сожалею, что твое детство не было счастливым.

ФЕЛИЦИЯ. Мое детство была фантастическим. Я каждый день играла Баха. Все остальное значения не имело. Хотя после того, как мой отец подавился жареной говядиной и умер, месть коров, сказала мама, я немного обезумела. Он умер за обеденным столом, и кукушка, которая вылезла из часов, прокуковала тринадцать раз. Он починил часы днем раньше, очень гордился собой, и говорил об этом, когда ел. И пусть даже с деньгами стало хуже после того, как жареная говядина убила папу, мать настаивала, чтобы я продолжала учиться музыке, даже во время ее последней болезни. Я поступила в Консерваторию незадолго до ее смерти. Поселилась у невероятно тупых родственников в Кливленде. Дядя Бад постоянно пытался показать мне свой пенис, пока однажды я не прихлопнула его крышкой от пианино. Это его немного остудило. Они вышвырнули меня, и я, чуть прибавив себе возраст, перебралась в пансион для девушек. Джейн была там моей единственной подругой. Здесь я как в раю. Это крыльцо. Этот волшебный старый дом. Все эти братья, и сестры, и кузены, живущие на другой стороне улицы. Настоящий рай. Я бы осталась здесь навсегда, если б могла.

ДЖЕЙМИ. Ты можешь, если захочешь.

ФЕЛИЦИЯ. Никто не делает того, что ему хочется. Все делают только то, что не могут не делать.