Витражи конца эпохи. Сборник рассказов

Он тоже чувствовал, что Наташа рядом. Он мог протянуть ей руку и ощутил бы тепло мягкой, почти детской ладони. Но внизу была чистая студеная вода и – бездна. Он ведь всегда хотел упасть в нее. Он страшился явлений, предшествующих смерти, но самой смерти не боялся никогда. В ней было что-то загадочное и притягательное. Ярослав был атеистом, но не мог даже подумать о том, что весь человек превращается только в то, что осталось от его дедушки после эксгумации спустя сорок лет. Что-то же еще должно оставаться! Что-то должно быть за последней чертой, обязательно! Он верил. И чем крепче была эта вера, тем сильнее становилось нелепое любопытство – ну что же там? Иногда жажда последнего открытия становилась нестерпимой. Сейчас, находясь между жизнью и смертью, он понял истинную причину своей тоски.

– Ждать еще столько лет… Страдать, мучить себя и других. И тебя… Прости, Наташа, – прошептал Ярослав.

Он ринулся в бездну и в считанные секунды достиг воды. Ледяная влага обожгла его, но лишь на секунду, а затем стало тепло. По инерции опускаясь всё глубже, он врезался головой в каменистый выступ на дне. На мгновение воцарилась темнота, но сейчас же яркий свет брызнул в лицо, и светлый туннель открылся впереди.

Он увидел то, что находится за чертой.

Александр Иванович, знакомый нам врач скорой помощи, явился домой ночью. Он был один в квартире, и давно не посещавшее его чувство печали с силой давило на душу в широкой груди. За пятнадцать лет работы он привык видеть умирающих людей, и лишь тогда, когда вызов был к ребенку, особенно если спасти его не представлялось возможным, сердце Александр Ивановича на время погружалось в какую-то жуткую пустоту.

Но сегодняшний случай он запомнит надолго. В глазах у него поминутно мелькали, сменяясь по кругу, адовы картины. Вот слышится истошный женский вопль. Вот он и еще несколько врачей и сестер вбегают в четырнадцатую палату. Трое пытаются успокоить бедную девушку, которая бьется в истерике, прижимаясь к стене. Остальные смотрят на больного и быстро понимают, что он уже мертв. И сами приходят в ужас – есть от чего!

На подушке вокруг головы расползлось огромное алое пятно. Врача невозможно обмануть бутафорской краской из дешевых боевиков, он никогда не спутает кровь ни с чем другим. Когда осмотрели голову, увидели, что никаких повреждений нет. Несчастной возлюбленной бедняги в этом смысле повезло, потому что если бы обнаружилась рана, девушка стала бы подозреваемой в убийстве. Ведь кроме нее в палате никого не было. Не считая, конечно, самого парня. Прямо мистика какая-то! В больнице сразу поняли, как только больного привезли, что здесь что-то не так, случай необыкновенный.

Александр Иванович посидел на кухне, покурил, глядя на полную луну, которая, казалось, висела на уровне его шестого этажа. Такие ночи опасны для стариков, психопатов и выдумщиков. Но врач не был ни тем, ни другим, ни третьим, и в полнолуние хорошо себя чувствовал, подолгу сидел у окна, когда не было смены и не очень хотелось спать.

– Такая ночь! Лежал бы сейчас со своей девкой, жизнью упивался, – произнес Александр Иванович, имея в виду Ярослава, разговаривая сам с собой. – Себя погубил и ей молодость испортил. Чего им не живется? Каждого такого определить бы на месяц на работу в больницу. Посмотрели бы, как другие за жизнь цепляются. У них все вырежут изнутри – хоть на чучело отдавай, а они всё равно жить хотят.

Он выпустил в форточку плотную струю дыма, помолчал.

– А вот, однако же, некоторым не живется. Не всем, наверное, дано.

Вдруг он что-то нащупал в кармане брюк, почти машинально. Пакетик с остатками порошка – остальное взяли на анализ. Вспомнилась та старушка. А ведь капли из-за дивана ей так никто и не достал. Мается, поди, и сейчас. Кретин! Тоже мне, врач, не поинтересовался, не помог! – подумал о себе Александр Иванович. Ничего, телефон известен, завтра он обязательно позвонит, а потом заскочит на минутку.

Пакет был неплотно сколот канцелярской скрепкой, и немного порошка высыпалось. Врач брезгливо смахнул его с табурета, на котором сидел. Но все же поднес руку к носу, принюхался. Ничем не пахло.

– А кому дано-то – кто знает? – опять заговорил Александр Иванович. – Мишка вон мой, санитар, только спит, жрет и трахает медсестер, постарше и пострашнее, потому что другие ему не дают. Фролову, студенту, вовсе всё до лампочки, даже бабы. Почему же им живется, а вот этому химику не жилось? За что им дано, а ему нет? Горе от ума, что ли? Нет, слишком просто. Тут что-то еще. Может быть, действительно, лежит на иных печать проклятия? Вот она, эта печать, в явном виде. Порошок. Его нужно вдыхать, наверное…

Внезапно Александр Иванович почувствовал, что ему до потемнения в глазах захотелось поднести пакет с порошком к лицу и вдохнуть эту пыль. Минуту или две он смотрел на нее, как завороженный. Затем решительно встал, и с перекошенным от напряжения лицом высыпал содержимое в кухонный мусоропровод.

Он долго сидел почти неподвижно, глядя в одну точку. Луна проплывала мимо, наполовину скрывшись за вуалью случайно забредшей в его края дырявой тучи.

– Что лучше – жить в тоске или умереть в блаженстве? – произнес, не меняя интонации, Александр Иванович.

Нет, это не было мучительным раздумьем, и вообще, фраза мало подходила к истории с Ярославом. Просто врач задал себе такой вопрос.

апрель 1999

Зло

– Вы думаете, что было самоубийство?

– Вне всяких сомнений. Возможно, вам будет интересно это почитать. Вам ведь

нравится, когда я посвящаю вас в мои дела. Разумеется, когда они уже закрыты. Правда, на этот раз, мой старый добрый друг, я должен вас разочаровать. Никакой загадки, никакой интриги. Обычный сумасшедший, каких сейчас в Германии и, должно быть, не только в ней одной, увы, предостаточно. Если бы за выходку каждого психа мне давали бочонок пива, я давно уже не смог бы надеть свои брюки.

Двое пожилых мужчин сидели у полуподвального окна в маленькой немецкой пивной. Тот, который был немного старше, с бородкой, одетый в серый старомодный костюм, протянул собеседнику дискету. Второй мужчина осторожно взял ее двумя пальцами, покрутил перед носом, словно удивительную ценную безделушку, и с улыбкой вернул первому.

– Нас, стариков, трудно заставить отказаться от обычной бумаги. У меня и компьютера-то нет, а сын, как вы знаете, живет в Ганновере. Но все же, скажите, было ли в этом деле хоть что-нибудь любопытное?

Первый, с бородкой, выпустил пахнущий медом плотный дым из изящной трубки.

– Да ничего, пожалуй, кроме того, что сей молодой человек убил фрау Штейнберг и ее сына. Если бы не дневник, найденный в его карманном компьютере в доме его девушки по имени Ромми, мы до сих пор терялись бы в догадках.

Его собеседник потянул из кружки золотистое пиво и слегка пожал плечами.

– Ну, об этом я знаю из газет. Вообще же вы в курсе того, что сумасшедшие – не мой профиль. Это уже что-то из потустороннего мира. А я занимаюсь ушибленными коленями.

– Тем не менее, готов поспорить на хороший ужин, что вам интересно.

– Конечно. Что послужило мотивом? Кто, кстати, была фрау Штейнберг? Мы

прожили на одной улице полвека, но я о ней почти ничего не знаю. Ее дом пользовался весьма странной репутацией, да и о ней ходили всякие слухи. Вздорные, разумеется.

Мужчина с бородкой – следователь – победно сверкнул глазами.

– Ага, мой добрый друг, вы попались! Вам все же придется раздобыть компьютер.

Потому что больше я вам ничего не скажу. Все, что вы хотите узнать о молодом человеке и этой тетушке, находится здесь, – он с не совсем понятной гордостью протянул приятелю-доктору всё ту же дискету. Видя его растерянность, следователь наклонился к уху собеседника и сказал:

– Я позволю вам воспользоваться моим компьютером. Научиться с ним работать совсем нетрудно. Ведь правда же интересно узнать, почему выпускник преуспевающего колледжа убивает ни в чем не повинную старую женщину, пожилого мужчину и накладывает на себя руки? Ведь что-то же здесь не так, а?

…Меня зовут Франсуа Верлен. Взяться за перо, вернее, за клавиатуру, меня побудили обстоятельства, которые сыграли роковую роль в моей, казалось бы, безоблачной судьбе. Впрочем, не только в моей. Мне следовало бы бросить мое послание во всемирную паутину, чтобы все узнали о том, что со мной произошло. Но я не уверен, что успею, а главное, захочу это сделать. Ибо тогда люди решили бы, что я просто хочу прославиться, а это не так. Не такой ценой! Поэтому пусть написанное мною останется в этом маленьком компьютере. Может быть, дневник прочитает следователь по моему делу. Надеюсь, что так же еще кто-нибудь заинтересуется произошедшим. Честно говоря, мне все равно. Единственное, что могу я обещать моему предполагаемому читателю – Франсуа будет правдив и краток. Мною движут не эмоции, а здравый рассудок. Да, да, я нахожусь в полном психическом здравии! Когда, по мере знакомства с этой историей, у вас возникнут сомнения на сей счет, перечитайте, пожалуйста, первую главу.

Итак, немного о себе. Мне двадцать шесть лет. Чуть больше года назад я окончил Сорбонну, нашел сносную работу, получил свой первый отпуск и отправился в Германию, к моей подружке Ромми. Мы познакомились во время учебы во Франции, и с тех пор я ни разу не был у нее дома. Но теперь ее старики-банкиры на месяц умотали куда-то за океан, и она пригласила меня. Не скрою, я волновался. Несомненно, она известила предков о том, что намерена провести время с молодым человеком, а это, согласитесь, кое к чему меня обязывало. Однако, в любом случае, я был совсем не против на ней жениться. Я люблю Ромми, даже несмотря на то, что она оказалась не совсем такой, какой я знал её раньше. Тоска по Ромми – единственное, что делает мое окончательное решение столь горьким. Я скучал по ней на родине и готов быть с нею бесконечно. Но это так, отступление от основной темы.

Ромми живет в Гамбурге. Прежде чем отправиться к ней, я прилетел в Берлин и немного побыл один, сам по себе, скитаясь по разным городам страны, как на востоке, так и на западе. Я никогда не был в Германии раньше, и она мне понравилась. Правда, я помню, что моя бабушка никак не могла простить немцам унижение Франции в минувшей войне, всегда упрямо и брезгливо сжимала губы, едва услышав о нашем могучем соседе. Она воевала в движении сопротивления и всегда подчеркивала, что Франция тоже является полноправным победителем.

В Гамбург я приехал поездом после обеда из последнего моего холостяцкого пристанища и сразу на такси добрался до дома родителей Ромми. Или, проще, – до ее дома. Я намекнул ей в недавнем телефонном звонке, что в ближайшее время собираюсь заявиться, но когда точно – не уточнил. Во-первых, не хотел сковывать себя узами обещания, во-вторых, жаждал преподнести моей любимой сюрприз. И вот я здесь! Встречай, дорогая, свой сюрприз – самый лучший на свете! Или ты скажешь, что бывают лучше? И кто же этот счастливчик и негодяй в одном лице, позволь полюбопытствовать?

Верите ли, она обрадовалась необычайно! Когда с первыми объятиями и поцелуями у входной двери было покончено, замелькали скатерти, зачадили свечи, умные кухонные машины принялись одновременно что-то печь, жарить и перемешивать. Мне не терпелось скорее отправиться с нею этажом выше, где полагалось быть спальне, но не тут-то было. Может быть, Ромми хотела показать мне, какая она хорошая хозяйка. А вернее всего, она на самом деле прекрасная женщина и просто не могла оставить меня без праздничного ужина. Так или иначе, он состоялся – со множеством отличных вин и закусок, со звоном бокалов, с ее счастливым смехом и моим смущенным покашливанием. После ужина мы, конечно же, немедленно занялись любовью, и это было восхитительно. Никогда у меня не было такого вечера – ради него одного стоило жить все эти годы. И никогда больше такого вечера у меня уже не будет.

Мы накинули халаты, вышли на балкон и, нежно обнявшись, глубоко вдыхали чуть влажноватый воздух, освежаемый ветрами с Северного моря. По пути к Ромми я думал только о ней и глазел по сторонам совершенно бестолково, сейчас же с любопытством осматривал улицу, на которой мне предстояло прожить…ну, по крайней мере, три недели. Обыкновенная улица с симпатичными одно-трехэтажными домами, в которых жили простые работящие люди с разным достатком. Дом Ромми немного выделялся среди других, был побольше и выглядел побогаче, но в глаза это не бросалось. Прямо перед нами, на другой стороне улицы, хорошо можно было рассмотреть три дома. Я спросил у Ромми, кто те люди, которые в них живут – она ведь наверняка знала, а пауза в нашем общении немного затянулась.

– Вот в том светлом, за деревьями, справа – видишь? Там живет учитель с женой и младшей дочерью. Напротив дом владельца кафе, в которое мы обязательно сходим, завтра же.

– Я тебя туда приглашу. Можно?

– Нужно, – улыбнулась Ромми. – А вон там слева – видишь? Где еще не включали

свет. В этом доме живет фрау Штейнберг.

Мне показалось, что сказала она об этом как-то особенно. Даже, по-моему, почти перешла на шепот.

– Она что, колдунья? Говорят, в Германии много колдунов.

– Не знаю, – слегка растерялась Ромми, – с колдунами я не знакома. Но про ее дом рассказывают всякое. Те, кто помнят войну, рассказывают, что английская авиация во время одного из налетов сравняла нашу улицу с землей. Бомбы падали куда придется и не пощадили даже церковь. И только дом фрау Штейнберг остался целехоньким – только стекла выбило. А если в ее маленький садик забредает кошка или собака, или залетит птица, то скоро они заболевают и умирают, и никто не в силах им помочь. И в церковь она никогда не заходит.

– Это серьезно, – улыбнулся я в темноте, – а летать на метле эта ваша фрау Штейнберг умеет?