Бугорландские Хроники

– Если пациент не курит, не пьет спиртного, и не интересуется девушками, скорее всего он мертв, поставил диагноз, Грифусс. При этих словах Батон то ли из вредности, то ли еще по какой-то иной причине взял да и пошевелился.

– Смотри-ка ты, еще дергается, удивился Фиштулла. – Наверное, остаточные рефлексы.

– Предлагаю дать ему яду, предложил тогда Грифусс. – Чтобы уж наверняка… – А то не дай бог очухается, – испортит нам весь диагноз. В таком деле яда жалеть не стоит.

– Ваша главная ошибка в том, что вы яд – ядом называете, вздохнул Фиштулла. –Это, знаете ли, отпугивает клиентов. – Я давно уже заметил, что больные не любят когда им правду говорят. Они будут принимать что угодно, лишь бы это красиво, ну или в крайнем случае, непонятно звучало. Врачи этим и пользуются. Почему они все рецепты на латыни выписывают, чтобы нас, простых людей запутать.

– Тут я с вами вынужден не согласиться, дорогой коллега, флегматично прервал рассуждения фельдшера Грифусс. – Врачи они ведь тоже разные бывают, и среди них встречаются нормальные люди. Знавал я одного врача, из соседнего государства, – вот это был, скажу я Вам, врач. Всем врачам – врач. Как-то одному нашему солдату сосулька голову проломила, так он, знаете, какой поставил диагноз? – «Весна пришла».

– Не надо мне ни каких врачей, тем более таких, закричал Батон, вскакивая с постели. – Дайте мне умереть спокойно.

Такая постановка вопроса вполне соответствовала методике лечения Фиштуллы, и тот удовлетворенно закивал головой. Грифусс все же предложил Батону для ускорения процесса лечения испить синильной кислоты с черничным вкусом. И искренне удивился, когда барон наотрез отказался травиться. Таким образом, горе лекарям ни чего не оставалось, как удалиться, недовольно ворча себе под нос, что-то о современной молодежи, падении нравов и переоценки ценностей.

Батон же остался в лагере своих недавних противников в качестве почетного гостя. И честно говоря, выздоравливать он не спешил. Да и куда ему было спешить, когда сейчас он имел все, о чем только мог мечтать – свежий воздух, отличное питание, да и Лисичка не на шаг теперь не отходила от него.

Глава 8. Недоверие к вере.

3.8.1.

– Вы посмотрите на себя, ну кто так воюет, выговаривал тем временем Епископ окружившим его со всех сторон солдатам. – Кто так воюет? Вы же чуть было парня не угробили… – Хорошо, что он таким твердолобым оказался… – А если бы он сейчас взял и умер бы… не просветленным? Какой грех лег бы на вас всех. Да, он что – один, что ли такой? Не сегодня – завтра вы все друг друга перебьете, а о душе своей вы подумали? Что будет с ней после смерти? Так, что предлагаю, пока не поздно, пока вы все еще живы или всё ещё живы, – дружно, всем вместе, просветиться. Я же со своей стороны тоже в долгу не останусь.

– Ребята давай, махнул он рукой своим монахам. При этих словах, солдаты, с той и другой стороны, думая, что монахи сейчас опять начнут палить из ракетной установки, дружно попадали на землю, закрыв головы руками. Монахи же, тем временем, в полном спокойствии выкатили из своей передвижной крепости огромную и подозрительно тяжелую бочку.

Правители в недоумении переглянулись.

– Это, что еще что такое? – недоверчиво поинтересовался Виргеум, прячась при этом на всякий случай за спину своего советника Али ибн Луры. – Порох, что ли?

– Вы кого сейчас спрашиваете, ваше Величество, меня или его? – сердито переспросил мудрец.

– Да его, его я спрашиваю. Вас разве спросишь о чем-нибудь, проворчал король.

Монах же, словно бы не слыша вопроса продолжал агитировать:

– В темноте ведь живете, дети мои.

– Если бы только в темноте, выкрикнул не сдержавшись царь Горох. – Некоторые, при этом, еще и в тюрьмах живут…

– В чужих, заметьте, тюрьмах, не остался в долгу, Виргеум. – И ни кто их там силком не держит. Они могут хоть сейчас идти на все четыре стороны.

– Так некуда им идти, не сдавался Горох. – Кроме этой тюрьмы у них и нет ничего… – Ну, почти ничего… – А верни мы ее Вам… – Вы ведь все равно в ней жить не будете…

– Конечно, – не буду… – И никому не советую… – Тюрьма не место для жилья… -Тюрьма это… тюрьма!

– Тюрьмой нас не испугаешь, встрял в разговор Епископ, – мы сами только, что оттуда.

– Оно и видно, хмыкнул царь.

– Вот Вы зря иронизируете, укоризненно покачал головой Епископ. – Лучшего места чем тюрьма для проповедей не найти…

Тут в их разговор самым бесцеремонным образом вмешался режиссер. Заинтересовавшись темным прошлым священнослужителя, Факс решил на всякий случай запечатлеть его физиономию на пленку. Авось когда-нибудь удастся вставить эти кадры в какую-нибудь криминальную хронику. Судя по всему, размышлял про себя режиссер, этот монах далеко пойдет, если полиция его во время не остановит. (Хотя в этой убогой стране и полиции то нормальной наверняка нет.) В любом случае интервью с особо опасным преступником ни когда лишним не будет. Поэтому, не долго думая, Факс предложил Епископу вкратце рассказать всем присутствующим, каким образом, он дошел до такой жизни.

– Больше фактов, имен, паролей, явок, – где, когда, с кем, и по какой статье сидели. Имена и клички собутыльников, т.е. подельников. Епископ грозно посмотрел на режиссера, но спорить с ним перед включенной кинокамерой не стал.

– Я вам о великом трактую, а вы все о своем, печально заметил он. – О другом вам нужно думать, о …

– На другое у меня пленки не хватит, буркнул в ответ режиссер. – Так, что давайте начнем пока с малого, с вас, например.

– Ну, на меня-то у тебя точно пленки не хватит, усмехнулся Епископ. – Я ведь человек не простой, как вы все, уже, наверное, успели это заметить. Основатель новой религии не может быть простым человеком. Я, друзья мои, скажу без ложной скромности – просто гений, в своем роде. Со мной и за мной всюду следуют мои верные последователи – люди, не побоюсь этого слова – кристальной чистоты и душевного благородства. Нужно только уметь разглядеть в них эту самую чистоту. Один Вова чего стоит. Вон тот вон – узкоглазый в тельняшке. Из всех троих он наиболее кристально чист. Полностью отрекшись от мирской суеты, Вова никогда не выходит за стены епископства дальше трех метров. Три метра это длина цепи, за которую мы привязываем черепаху на стоянке, пояснил Епископ тем, кто не знал таких нюансов.

– Помимо прочего Вова дал обет молчания, и теперь он нем, как рыба. А все почему?– спросите вы. – Потому, что выразить свое отношение к мирской жизни приличными словами он не может, а ругаться я ему еще в тюрьме запретил.

– Так он в тюрьме сидел, встрепенулся Горох. – Я сразу понял, что это хороший человек.

– Мы с ним вместе сидели, счел нужным уточнить Епископ, – в одной камере.

– Вот видите, Ваше Высочество, обратился Горох к Виргеуму. – Все нормальные люди в тюрьмах сидят, и не считают это зазорным.

– Так они в своих тюрьмах сидят, а не лазают по чужим, пробурчал недовольно Виргеум.

– Если бы я в своей тюрьме сидел, это было бы еще полбеды, вздохнул Епископ. – А то ведь сидеть пришлось в китайской пересылочной тюрьме, куда я попал за свои религиозные убеждения. Как сейчас помню, поймали меня китайцы на границе, и ну давай дубасить. А за что? Подумаешь, черепашка моя немного рису на полях потоптала. Разве я виноват, что у них, куда не глянь, везде рис растет. В Китае, скажу вам по секрету, есть всего две вещи – это рис и китайцы. Так вот эти самые китайцы за этот самый рис и отдалбанили меня по полной программе. И ладно если бы только избили, так нет, им надо было еще меня, видного религиозного деятеля, в грязь втоптать…

– В каком это смысле? – не понял Маргадон.

– В самом прямом, тяжело вздохнул монах. – Впрочем, я их простил, всех до единого. Не сразу, конечно же, поначалу как мог отбивался, но уж больно их много набежало. Хотел я их, потом подстеречь и отметелить каждого поодиночке, как следует, но где там… – Они же по одиночке не ходят, только маленькими группами человек по двести – триста, и с виду все – на одно лицо.

– Ну, да ладно, бог с ними, с китайцами. Сейчас речь не об этом. Вове вон еще больше не повезло, он–то в тюрьму вообще не за что попал. До тюрьмы он был обычным, ничем ни примечательным китайцем, каких миллиард, если не больше. Служил он себе коком на нефтеналивном танкере и двадцать лет изо дня в день готовил матросам одно и тоже блюдо – вареный рис с овощами. Но в тюрьму его не за это посадили. А якобы за то, что он дезертировал с корабля, прихватив с собой всю судовую кассу. Только сдается мне, что кассу он все – таки не брал, доверительно сообщил в объектив камеры Епископ. – Китайцы его просто – напросто перепутали – с другим китайцем. Почему я в этом так уверен? Да потому что денег у него так и не нашли, сколько не искали, ни я, ни сами китайцы.

– Как сейчас помню, продолжал рассказывать Епископ. – Стоит он голый посреди тюремного двора и только якорь на плече держит. Якорь этот он с корабля прихватил, на память о флотской службе. На дворе холод собачий, снег идет, а он гордо так стоит, и матерится почем зря. Этим-то он мне сразу и понравился, своей железной, несгибаемой волей. Вот тогда-то я и предложил ему мир иной. Поначалу он долго не соглашался, ругался сильно, даже бил меня ногами, но потом одумался, и осознал. Как раз перед самым расстрелом.

– Так его что, вдобавок ко всему еще и расстреляли? – ужаснулся Яшка.

– Почему только его одного, вновь обиделся Епископ. – И меня вместе с ним, точнее его вместе со мной. Я вообще, расстрелы люблю, честно признался монах. – Перед расстрелом самое урожайное время для наставления заблудших душ на путь истинный. Вот и Вова не выдержал, пообещал мне, что если останется в живых принять мою веру.

– Так вас расстреляли или нет? – не понял Яшка.

– Не успели, пояснил Епископ. – У них в Китае есть старая добрая традиция приурочивать любой расстрел к какому-нибудь большому национальному празднику. А тут как назло ну ни одного праздника по календарю, а просто так нас расстреливать им было не охота. И вот пока мы все жили в ожидании праздника, неожиданно для всех, в том числе и для самих китайцев – подул западный ветер перемен. В результате чего нас не только не расстреляли, но даже отпустили, выдав при этом всем памятные значки о несостоявшемся расстреле. А потом с почестями проводили до самой границы, и что самое невероятное – мне даже черепаху вернули. Ну, а я, под это дело, еще и Вову прихватил. Китайцы его, все равно бы, потом расстреляли, по второму разу, им же судовую кассу надо было на кого-то списывать. Ну, а мне какой-никакой, а помощник. Так, что теперь Вова мой должник навек. Но веру он принял осознанно и добровольно, целиком посвятив себя служению нашему общему делу. Вы только послушайте – как умно он молчит. И Епископ на секунду замолчал, давая всем присутствующим насладиться незабываемым мгновением тишины. Было слышно только тихое похрапывание Лёлика, который спал с открытыми глазами, покуда не получил подзатыльник от Тефлона.

– И этому человеку, продолжил свою речь Епископ, – я доверил самое ценное, что у меня есть – управление моей черепахой. И теперь у нас везде царит образцовый флотский порядок. Все как на настоящем корабле, есть свой якорь, штурвал, веревки там всякие и все такое прочее. Единственно от чего я так и не смог его отучить, так это от дурацкой привычки зарывать каждый вечер якорь в землю. По утру, правда он его всегда откапывает, такая вот у него старая флотская привычка, в смысле – традиция.

– Кроме Вовы, продолжал представлять своих помощников Епископ. – У меня в подчинении еще двое отроков – Парамоний и Фернандо. Я их на помойке нашел.

– В каком смысле – на помойке? – не понял Виргеум.

– В самом прямом. Они там жили до встречи со мной. Это уже потом я их одел, обул, и в люди не вывел. Правда люди они не простые, у каждого свой сдвиг имеется. Вот – Паша, раньше, (до помойки), был простым клерком, служил в банке. Переводил чужие деньги с одного места в другое и обратно. И вот после двадцати лет такой работы в голове у него что-то замкнулось, и он решил, что вся наша жизнь это не что иное, как постоянное передвижение материалов.

– Перемещение, поправил Епископа Парамоний.

– Не будем сейчас вдаваться в сугубо специфическую терминологию, суть не в этом. По его мнению, все люди, и животные, и вообще всё на свете создано для того, чтобы переливаться из пустого в порожнее.