Бугорландские Хроники

– Ну, так и сажай их в свою тюрьму, возмущенно воскликнул Виргеум, – а мою не трогай.

– Да она теперь и так моя.

– Как это твоя? – взвизгнул от такой наглости Виргеум. – С какой это стати?

– С такой вот, – раз я ее у тебя отобрал, значит, она моя…

– Не отобрал, а украл…

– Вы, что тюрьму поделить не можете? – удивился монах. – Ну, вы, ребята даете! Сколько я всего на свете повидал, а такое вижу впервые…

– Больше и не увидишь, необдуманно выкрикнул все тот же Кварк из толпы. Солдаты дико засмеялись.

– Да вы тут все, как я погляжу, грозно прорычал Епископ, – из моего выступления балаган устроили. Но ничего это дело мы исправим.

И епископ, взмахнув рукой, крикнул:

– Ну, ребята – давай! Раздался выстрел, и огненная ракета с диким треском вылетела из черепашьей крепости, оставляя за собой ярко-белый дымовой след. И уже через мгновенье, (никто и глазом моргнуть не успел), как шахматная доска, возле которой стоял король, разлетелась на мелкие кусочки.

Виргеум, вытирая лицо обгоревшими лохмотьями, только и смог произнести:

– Я – то тут при чем?

Глава 6. Подвиг героя.

3.6.1.

Такого издевательства над царственной особой Горох вытерпеть, конечно же, не мог. Встав со своего места, он с тюремной стены обратился ко всем присутствующим:

– Друзья мои, есть ли среди вас храбрец – удалец, готовый отомстить за поруганную королевскую честь?

Пока солдаты раздумывали, о том стоит ли им связываться с диким попом, или обождать пока не поступит более прямого указания от начальства, со своего места поднялся Шампиньон и сказал:

– Такой боец есть, Ваше Величество. И Вы его прекрасно знаете, это мой сын – Батон. Разрешите ему выйти из тюрьмы, и он покажет всем, где раки зимуют.

И так как больше ни кто не выразил особого желания отомстить за поруганную королевскую честь, Горох был вынужден, с молчаливого согласия Виргеума, разрешить освободить Батона. Правда, прошло еще не менее получаса, прежде чем молодой барон полностью облачился во все полагающиеся по такому случаю рыцарские доспехи и регалии.

Но вот ворота тюрьмы, наконец, открылись, и Батон в полном рыцарском облачении, как разъяренный лев бросился на врага. Но даже разъяренный лев, как выяснилось, не всегда выходит из схватки победителем. Оказалось, что против толстого черепашьего панциря старое рыцарское вооружение было совершенно бесполезно. Копье скользнуло по черепашьему панцирю словно по каменной стене, не причинив при этом черепахе ни какого вреда. Только искры посыпались в разные стороны. Но гордого барона эта неудача ни чуть не обескуражила. Развернув на полном скаку свою боевую свинью, он вторично атаковал неприятеля. И снова неудача. Сколько бы не атаковал Батон черепаху, ни чего поделать с ее толстой броней он не мог, а отступить ни с чем ему не позволяла его рыцарская гордость. Это был его первый ратный подвиг, происходивший, к тому же, у всех на виду. Но, что самое главное, это был первый его подвиг на глазах у Лисички, которая, узнав, что молодой барон будет драться на поединке, тут же бросила все свои занятия и прибежала на поле боя. И теперь Батон просто не имел права проигрывать этот поединок. Поэтому он нападал снова и снова, пока не выдохся настолько, что едва мог держать в руках свое оружие. Однако отважный рыцарь скорее умер бы на месте, чем прекратил бы этот поединок по собственной воле. Факс, снимавший сцену поединка, занервничал, он не любил тратить пленку попусту.

– Прогресс дедовскими методами не остановишь, высокопарно заметил Епископ, издали наблюдая за поединком. – Ладно, давай добей его, пусть не мучается, смилостивился, наконец, священник. И пущенная ловкой монашеской рукой ракета выбила отважного рыцаря из седла, прямо на сырую землю. Там он и остался лежать бездыханный.

3.6.2.

Тут из толпы бугорландцев с громким криком выбежала принцесса Лисичка. Упав на колени перед бездыханным рыцарем, она горько зарыдала.

Факс крутился возле них, с восторгом снимая крупным планом, рыдающую принцессу.

– Отлично, превосходно, бормотал он себе под нос, – вот это я понимаю. Вот это уже что-то. Любовь и смерть. Народ это любит.

– Хорошо умер, печально заметил Горох, – всем нам бы так.

На поле установилась могильная тишина, даже Лисичка и та рыдала теперь почти беззвучно. Внезапно эту могильную тишину прорезал тихий стон. Барон был без сознания, но жив. И тогда бугорландские солдаты аккуратно положили рыцаря на носилки, и осторожно понесли с поля боя. По простоте душевной они собрались было нести его обратно в тюрьму, но Виргеум велел разместить раненого в своей палатке, и вызвать к нему самых лучших врачей, какие только были в королевстве. Король любил изредка делать широкие жесты, особенно когда все это фиксировалось на кинопленку, и ни чего при этом ему не стоило.

Глава 7. Консилиум.

3.7.1.

Только вот с врачами в Бугорландии были большие затруднения, поскольку в этой стране вообще не было ни каких врачей. Последний бугорландский врач умер лет пятьдесят тому назад. Чем он болел перед этим, ни кто не знает, эту тайну последний бугорландский врач унес с собой в могилу. Злые языки поговаривали, что незадолго перед своей смертью он пытался вылечить насморк.

Оставшись без врачей бугорландцы особо горевать по этому поводу не стали, только старались теперь без особой надобности не болеть. Ну, а если они все же заболевали, – им ни чего не оставалось, как заниматься самолечением. Что с точки зрения современной медицины делать было категорически запрещено. Однако ж, законопослушные бугорландцы с неизменным постоянством нарушали этот запрет, уж больно им хотелось выздороветь, не смотря ни на что.

Был у них, правда, еще один вариант лечения – обратиться к Грифуссу, у которого от всех болезней было одно лекарство – яд. По мнению палача, яд в малом количестве был не только не вреден, но даже полезен для здоровья. Главное в этом деле было чувство меры. Но такое экстремальное лечение было не всем по вкусу.

И вот сейчас к больному в срочном порядке были вызваны два специалиста по медицинским вопросам – Грифусс и Фиштулла. Фиштулла, как нам известно, тоже не был полноценным врачом, он был, лекарем, точнее знахарем, точнее фельдшером. В общем, он был кем угодно, только не врачом. Но выбирать не приходилось, нужно было довольствоваться тем, что есть в наличии.

Фиштулла, стоявший в это время в карауле, несказанно обрадовался представившейся возможности отлынить от ненавистной ему караульной службы. Сменившись с поста, бывший фельдшер не спеша умыл руки, после чего, все также не спеша, направился в палатку к больному. По дороге он зашел за Грифуссом (чтобы потянуть время), и дальше они пошли уже вдвоем, негромко обсуждая между собой разные медицинские вопросы.

3.7.2.

Заметив приближающегося палача, Лисичка тут же загородила собой вход в палатку не желая впускать того вовнутрь.

– Только через мой труп, закричала она гневно.

– Как скажете, ваше величество, хмуро заметил Грифусс, – за мной не заржавеет. Палач не любил, когда к его профессии относились так предвзято.

– Он здесь, чтобы исполнить свой долг. В смысле облегчить страдания больного, несколько неудачно вступился за своего коллегу Фиштулла.

– Не надо облегчать, в сердцах воскликнула Лисичка, – пусть страдает.

Наконец, после долгих препирательств и уговоров горе – медикам все же было дозволено подойти и осмотреть больного, с условием, чтобы те ни чего при этом не предпринимали. Фиштулла согласен был на любые условия, лишь бы не возвращаться на свой пост в тюрьму. Грифусс, по роду своей деятельности давно уже философски относившийся к жизни и тем более к смерти, тоже упорствовать не стал.

Войдя, наконец, в палатку, специалисты около медицинских наук первым делом решили определиться с диагнозом больного.

– Пациент либо жив, либо мертв, заметил после некоторого размышления Грифусс.

– Пациент либо еще жив, либо уже мертв, уточнил предварительный диагноз Фиштулла. Дальше этого дело у них не пошло. Через четверть часа безмолвного раздумья Грифусс спросил у Фиштуллы:

– Пациент курит?

– Нет.

– Пьет спиртное?

– Нет.

– Интересуется девушками?

– Да вроде бы тоже нет.