пустили мрачных типов в галифе,
вертлявых спекулянтов, и тузов
черного рынка, и негоциантов
по марафету…
Со стен всего света
афиши смотрят, суетно пестрят,
дополнены: усы, чего похуже;
и телефоны – если отдых нужен.
51
Кабак полутемный, и музыка злая
струится и длится – волнуясь, играя.
Заходим с морозу в зловонную яму:
«Нам к стойке за рюмкой куда идти?» —
«Прямо!»
И как не боятся таким суррогатом
травить нас, поить нас за скромную плату!
Хозяйка сидит – вид не юный, не старый,
гаванской дымит настоящей сигарой.
Табачные, сизые, плотные волны
трясутся от хохота бабы огромной.
* * *
Разлив ни минуты ток не прекращает,
стаканы и кружки собой наполняет.
С прихлебом, приглядом идут разговоры,
мычащие, злобные, нудные споры.
И, водкой налиты, как смертью убиты,
Валя?тся пьянчуги, всосавшие литры.
* * *
«Чего-то закажем?» – «Какая закуска?»
Под черствую корку помянем по-русски.
А публика приличнее, чем было раньше
и чем представляется вошедшим.
Из этого заведения ушла подлинность.
52. Хор
Жизнь – тоска!
Пей…
В. Каменский
Жизнь – тоска. Пей!
Смерть – тоска. Пей!
Мишуру откинув,
делаем честное дело:
смертно пьем,
играемся головами,
не отвлекаясь на выбор
между водкой и водкой,
суровые алкоголики,
питухи – хлоп да хлоп – прямые,
сколько еще живые?
Жизнь – тоска. Пей!
Смерть – тоска. Пей!
Яйца вкрутую сварены,
черный кирпич нарезан,
круто, бело просолено
все, что на стол прине?сено,
сухо что в рот не лезет,
а проскользнет по-мокренькому —
надо ж и тело подкармливать,
а не только бродяжку душу.
Жизнь – тоска. Пей!
Смерть – тоска. Пей!
Разговоры-то разговариваем
сбивчивые да смутные:
вечно кружатся, топчутся,
к изначальному возвращаются,
к тому, о чем трезвым стыдно,
совершенно, блядь, невозможно —
о смысле жизни и смерти.
Жизнь – тоска. Пей!
Смерть – тоска. Пей!
Останавливаются и смотрят изучающе.
Садятся за столик.
53