Причудливые страхи

– Ладно, не парься… Видишь, Жора, твой куратор уже смекнула, что я ваша спасительница, хочу помочь вам в креслах ваших усидеть. Но для этого надо уважить меня, отнестись с почтением. Ведь у меня, Жорчик, составлена такая депеша, сам знаешь куда. Небось догадался, что там написано? Да, скажу я тебе, противное это сочетание, когда с одной стороны налицо преступление твоих подчинённых против человечности, а с другой непринятие мер… О, какая борьба чувств отражается на твоём лице! Что, тяжело принять раболепство как блаженство в нестандартной обстановке, когда тобой повелевают те, кого ты воспринимал исключительно в роли просителей?.. Ого! Лицо у тебя стало как у стоика в тяжелую годину. Это мне подходит. Дай селфюшечкой запечатлею… Отлично получилось! Так всё ли ты понял, Жоржушка, Генкин сын?

– В-всё п-понял, – пролепетал сам не свой Жоржушка, не заметив, как ловко его переименовали.

– А коли так, тогда сделай милость, поприветствуй меня, а затем исполни мою скромную просьбу! – змеиные глаза жалобщицы, устремлённые на несчастного Жоржушку, стали похожи на глаза Нагайны перед броском. Взгляд этих глаз, по-видимому, обладал магнетической силой (об ином и помыслить страшно), ибо только так можно объяснить штуку, которую отколол Троебрюхов. А именно: поелозил руками по столу, нечаянно смахнув стакан с недопитым кофе и объяснительную на пол, потом приподнялся, вышел из-за стола, откинул голову назад, и изобразил нечто среднее, между приглашением к объятиям и книксеном. Лицо его выражало готовность исполнить любою прихоть. Грозной жалобщице эта пантомима как будто пришлась по душе. Она изобразила улыбку, повернулась к двери и увидела стоящую с распростёртыми объятиями куратора Минздрава.

– Ей верю больше.…Ну, будет вам, друзья мои! Остаётся лишь один вопрос: что вы сделаете после моего ухода в первую очередь?

– Уволим фельдшерицу, этого изверга в женском обличье! Она ещё смеет носить форму «Скорой помощи»! Если на кого ещё жалобы есть, то вам стоит только назвать, так ведь, Жорес Геннадиевич? – спросила куратор уже привычным для Троебрюхова министерским тоном.

– Да, как же иначе? Мы приказ сию секунду… Верочка!

– Я знала, что в вашем лице обязательно найду понимание и участие. Секретаршу будете беспокоить после моего ухода. Только не надо пока остальных увольнять. Сколько раз меня с кровинушкой по больницам возить надо будет! У меня всегда должны быть в наличии не только перевозчики, но и переносчики. Сиди, пока, думай. Мы с куратором тут неподалёку ещё пошепчемся. Потом она меня проводит, – и Мнишкина степенно покинула троебрюховский кабинет.

Жорес Геннадиевич вышел к секретарю, и, то и дело меняя формулировки, как бы нехотя, продиктовал приказ об увольнении изверга-фельшерицы. Но что-то ещё тяжёлым досадным грузом лежало на душе. Троебрюхов вернулся в кабинет, где уже вовсю орудовала уборщица. Он сел за стол, неуверенно поискал чего-то, затем в некотором замешательстве посмотрел на идеально вымытый пол.

– А вам не попадались листы бумаги, там ещё была написана… такими каракулями? Ну, в общем, текст. Не попадался? – поинтересовался Троебрюхов у уборщицы. Та посмотрела на Троебрюхова странным и неопределённым взглядом и вздохнула:

– Да будет! Выкинула в мусор. Ни к чему теперь вам.

– Д-да, да. Спасибо. – Жорес Геннадиевич вслушался. В коридорной дали постепенно затихали шаги двух пар женских ног. Поступь куратора обрела привычную размеренность и чёткость, как будто вообще не могла быть другой. Троебрюхов ещё несколько мгновений слушал, и, как-то незаметно для самого себя отметил, что на душе стало свободно и легко. Как раньше.

Сердце – треугольник

– Доктор здравствуйте. Я пришла! – провозгласила вошедшая пожилая пациентка, в голосе которой одновременно чувствовались нервозность и самоуверенность.

– Здравствуйте. Я тоже пришёл! – в тон ей откликнулся сидящий за столом в ординаторской доктор.

– Это у вас дневной стационар, да? Меня впервые сюда направили. Мне сказали, чтобы я пришла к вам в отделение. Вы не хотите узнать зачем? Не хотите ли поинтересоваться причиной? – в голосе вошедшей слышался вызов, непонятно из-за чего возникший.

– Я не любопытен, возможно, от природы – скромно с иронией ответил доктор, испытующе глядя на пациентку.

– Как? Вы не любопытны? Такого быть не может. Все врачи любопытны. Я знаю. Это у вас профессиональное. Ведь стоит только переступить порог любого врачебного кабинета, как тут же начинается обстрел вопросами: «Что у вас?», «Вы прошли ДВН?», «Вы сдали мочу?», «Кто вас направил?», и тому подобное.

– Зачем обстрел? Я никого вопросами не обстреливаю. Скорее наоборот.

– Вас обстреливают? Так?.. И правильно делают. А то от вас правды вовек ни за какие коврижки не услышишь!

– За банальные коврижки от многих не услышишь, – с ещё большей иронией откликнулся врач.

– Или такое скажут, что пожалеешь, что спросила… Вот. Меня сюда прислали прокапаться, чтобы вылечить голову. Болит, шатает, стоит только повернуться. Ну ещё давление скачет. Скачет то почему? – внезапно, будто о самом важном, спросила больная.

– Потому, что может скакать. А раз может, значит сосуды эластичные да гибкие. Признак молодости, одним словом.

– Чьей молодости? Моей? Мне уже семьдесят шесть. Если вас, врачей, то есть, вывести из состояния равнодушия, то вы либо грубите, либо делаете пустые комплименты. Побойтесь бога! У меня же давление страшно скачет! Туда-сюда, взад-вперёд, вверх-вниз. И всё от пугающих мыслей, я так думаю. Они то и дело в голове рождаются. Бывает, попадётся на глаза какая-нибудь совсем никчемушная хрень, никто на неё внимания не обратит, а у меня мысли, понимаешь, появляются, вопросы. А ответов на них не доищешься. Отсюда и страхи, ужасы, кошмары! И все в голову, в голову лезут и лезут. Ну и давление потом прёт и только от клофелина снижается… Вот и сегодня…, перед тем как меня сюда направили, вопрос важный такой меня одолел. А никто ответить не может. А глянь, так в домах у врачей на полке дипломы да грамоты стопками пылятся, поди!

– Tempo presto! У меня в сутках только двадцать четыре часа. Но так и быть. Выкладывайте свой вопрос!

– А вы всё – таки готовы выслушать мой вопрос? В поликлинике то, вчера не готовы были. – подхихикивая произнесла пациентка.

– А вы готовы воспринять мой ответ? Не у каждого, знаете ли, это получается, – в тон ей ответил доктор.

– Вот он! Вопрос! – дама состроила на лице торжественно-требовательную мину, вынула из сумки плёнку электрокардиограммы, украшенную малопонятными врачебными каракулями и пододвинула её доктору. Доктор наполовину прочёл, наполовину угадал каракули и разочарованно произнёс:

– Это ответ. Я его уже прочёл, буквально у вас на глазах. Вопрос то мне предъявите, или нет?

– Да вы прочтите, вслух прочтите! Вопрос из текста следует. Из закорючек этих.

– Вслух? Чай не песня. Ну, чего тут читать? Я такие письмена читаю ежедневно. Вслух ей приспичило, понимаешь! – проворчал доктор и прочёл: «Синусовый ритм, отклонение электрической оси влево»…

– Дальше не надо, дальше меня не интересует. Смысла нет, – перебила настырная пациентка. – Ну?

– Что, ну? – спародировал интонации настырной пациентки врач.

– Ну вот же вопрос: «Синусовый ритм». Не понимаю, как можно прочитать вопрос и не видеть, что это вопрос? – задиристо спросила дама.

– А я тоже не понимаю, как можно, зная, что прочитал ответ, видеть в этом ответе вопрос. Да ещё и навязывать подобное мнение медицински здравомыслящим людям? – не менее задиристо возразил доктор.

– Потому, что «синусовый ритм». Слово «синусовый». Да знаете ли вы вообще, что это такое?

– Знаем. Туманные воспоминания.…Со школьной скамьи, так сказать.

– Нет. Не знаете. Ни со скамьи, ни без неё. И докторица в поликлинике не знает. Иначе не писала бы такой глупости. Я как прочла её заключение, так сразу поразилась его абсурдности. Решила уточнить. Подошла к докторше, которая кардиограммы расшифровывает, и подаю ей эту вот кардиограмму. Ну и стою. Жду, что она мне ответит. Жду и смотрю, как она работает. А она серьёзная такая, в чью-то кардиограмму внимательно глядит и чего-то прозрачной линейкой в ней измеряет. Наконец подняла голову, посмотрела на мою кардиограмму и сказала:

«У вас нет ничего страшного. Я всё написала». А я ей и говорю:

«Как же ничего страшного? А синусовый ритм»? Докторица посмотрела ещё серьёзнее и ответила:

«Это норма. Не беспокойтесь». Ясно, отвертеться хочет, но меня-то не проведёшь! И я спросила:

«Как же это может быть нормой, если описывается функцией синуса угла? И вообще, как ритм может быть синусовым»?

«Да обыкновенно. Может. Я повторяю – это норма. Что вам не понятно? Не загружайте голову. Просто верьте, что это норма», – очень серьёзно и сочувственно проговорила докторица и вновь уткнулась в свои бумаги. Этого издевательства я уже стерпеть никак не смогла. Я обрушила на неё град несомненно ужаснейших для неё вопросов:

«Синус – это тригонометрическая функция? Да, или нет? То есть выполняется в прямоугольном треугольнике. Так? Когда вы учились в школе, то видели там прямоугольные треугольники. В школе их много. И даже настолько много, что их может заметить каждый. Особенно, если пороется в собственном портфеле… Вы знаете, что такое синус? Не знаете? Тогда я вам скажу. Это отношение противолежащего катета к гипотенузе. То есть вы просто должны разделить этот самый катет на гипотенузу, успокоиться, и ждать следующего задания от учительницы. Правильно? Но вы применяете функцию синуса к моему сердцу, не правда ли? Что-то не слышу ответа. Отмолчаться хотите?… Но вы не учли сущего пустяка, что молчание – знак согласия. Отвертеться не получится. Вы только что написали „синусовый ритм“ в заключении по кардиограмме. Следовательно, у меня в сердце находится прямоугольный треугольник? Такой деревянный и большой. Так, или не так? А если так, то возникает вопрос, как он туда попал? Я что, его как-то ненароком для себя проглотила? Может мне его вшили инопланетяне, незаметно дав наркоз? И как сердце может биться, если внутри себя имеет деревянный треугольник»? – пациентка величественно перевела дух и уставилась на доктора немигающими глазами. Затем решила завершить свою страшную историю:

– Вот что я у неё спросила. А ответов то не последовало. Она только смотрела на меня, как будто я по халатности медицинского персонала из дурдома сбежала. Небось, вздохнула с облегчением, когда я гордо покинула её кабинет! Но теперь я у вас, доктор. И теперь вам предстоит держать ответ. Скажите, а вы знаете, что синус угла есть отношение именно противолежащего катета к гипо…

– Знаю, – перебил доктор и добавил:

– Я даже знаю, что косинус угла – это отношение прилежащего катета к гипотенузе.

– Ай, неужто вы знаете про косинус! – засияло надеждой лицо необыкновенной до странности пациентки.

– И про тангенс с котангенсом. Про секанс с косекансом тоже, если со словарём, конечно.

– Но, в таком случае, вы должны сказать…

– И скажу вам совершенно по секрету, что синус тридцати градусов равен одной второй, и косинус шестидесяти градусов тоже одной второй, тангенс сорока пяти… – доктор почувствовал, что исчерпал запасы своей тригонометрической осведомлённости и решил в качестве компенсации перескочить на формулы приведения – вещь более надёжную. Кто знает, что захочет проверить такая требовательная особа. В крайнем случае, таблица умножения уж точно не подведёт. В этом доктор ничуть не сомневался. Но в этот момент учёная пациентка улыбнулась очень хитро и съязвила: