Заманали!

– Бррр-ммм! – хрюкнула она в сырой кляп. Шоколадная помада неровными мазками обрамляла её роскошный заткнутый рот.

– Низменные люди, варвары! – выспренно воскликнул папа, имея в виду, как я догадался, маминых гостей. – Они пьянствуют и предаются пороку, пока женщина томится в неволе?

Боюсь, он позабыл, что буквально час назад лично помогал крутить руки тёте Любе.

Одержимый раскаянием, папа упал на колени перед кроватью и вырвал кляп изо рта Любови Петровны. Но та почему-то совсем не обрадовалась спасителю и отпрянула от коленопреклонённого папы.

– Илья, уйди ради Бога, ты же ужрался в дым! – тихо и быстро заговорила она. – Сгинь от меня, нечистый дух!… Твоя Наташка нас обоих грохнет.

Отметая все возражения, папа клещом впился в губы ошарашенной Любови Петровны и принялся целовать её взасос.

Я за шторкой был ошарашен не меньше тёти Любы. Папино поведение не лезло ни в какие ворота.

Это длилось несколько секунд, потом тётя Люба пришла в себя, собралась с силами и покатилась от моего папы в дальний конец кровати, взбивая бархатное покрывало, бултыхая грудью и сверкая коленками.

– Навязался ты на мою голову! – горестно запричитала она. – Лежу, никого не трогаю, и третий мужик подряд меня домогается! Отстань, Илья!

Но папа по пьянке проявляет чудеса упрямства.

– Это мне понятно, ибо

часто, будто нездоров,

я не выглядел счастливо

после громких вечеров…

– навзрыд проревел папа и словно луноход пополз к тёте Любе на четвереньках – ловить её соблазнительные лимонадные ляжки.

– Люба, я же давно тебя!… Я же ещё с Пролетарской тебя!… – выкрикивал он, глотая слова. – На кухне караулил! С твоим именем спать ложился! Люба… Жизнь моя!…

Тётя Люба явно хотела заткнуть уши, чтоб не слышать папиного бреда, но руки у неё были связаны за спиной. Поэтому она жмурилась как от зубной боли, мотала головой и громко твердила:

– Уйди, Илья! Забудь! Не твоя! Уйди! Уйди!…  – мне даже показалось, что она плачет. Или это всё струйки пота и текущий макияж Марселы Бовио из «Stream of Passion»?

– Я тебя люблю, Любушка! – рыдал папа и опять хватал Любовь Петровну за плечи, за ноги, за что попадёт.

– Уйди, не трави! Уйди и забудь! У тебя жена и ребёнок! – полуобморочно откликалась тётя Люба и винтом выкручивалась из-под папы.

– Люблю! Одно твоё слово ещё там, на Пролетарской – и я бы их бросил! – отчётливо сказал папа, и в этот миг грянул гром.

Вернее, это был не гром, а я от неожиданности уронил с колена пустое блюдечко. Оно мазнуло по шторке и разбилось на полу вдребезги.

Блямс!

Звук бьющегося фарфора заставил обоих взрослых подпрыгнуть на кровати как ошпаренных.

– Кто там? – спросила тётя Люба и отодвинулась от обмякшего отца, насколько ей позволяли скрученные назад руки.

Как в замедленной съёмке я вылез из-за шторы. Я демаскировался, прятки потеряли смысл. С кровати на меня смотрели два лица. Туповато-пьяное – папино и испуганно-усталое – тёти Любино.

– Я всего-то торт залез сюда поесть! – пояснил я, хотя меня никто не спрашивал.

По-моему, папа даже не въехал, откуда я взялся. На автопилоте он мутно моргнул и сурово погрозил мне пальцем.

– Витал-лий! Закрой дверь с той стороны! В-видишь, Любовь Петровна не одета? Видишь, мы разговариваем?

– Вижу, – грустно сказал я. – Разговариваете. Папа, ты же носишь в кошельке вашу с мамой свадебную фотографию! И ты хотел нас бросить? Из-за тёти Любы? Насовсем?

– Да что ты! – неуверенно промямлил папа и мгновенно притворился спящим.

Я поплёлся к выходу, чувствуя, что сейчас разревусь. Но меня остановили.

– Не уходи, Виталий Ильич! – опомнилась тётя Люба. – На окошке сидел, на нас глядел, ха-ха-ха? Я и не знала! Молодец, настоящий разведчик! Будь умничкой, Виталик, развяжи меня? Ты ж единственный трезвый мужик во всём доме остался! Развяжи старуху.

– Никакая вы не старуха, – сказал я. – Вы красивая, я бы сам на вас женился. И папа вон тоже хотел…

***

Косясь на притихшего папу, я обогнул кровать, и тётя Люба поспешно подставила мне раскалённую голую спину со связанными руками. На её красивой спине нервно подёргивались возбуждённые мышцы и трепетали сочные складки жировой ткани, похожие на непропечённые беляши. От Любови Петровны пахло черносмородиновым ликёром, дождём и крепко просоленным телом. Я распутал ей затёкшие руки. Узел дяди Стаса на пухлых запястьях был несложным, просто сама она его вряд ли достала бы.

Получив свободу, Любовь Петровна как юная девочка вспорхнула с опостылевшей кровати и стала приводить себя в порядок. Зато папа ткнулся носом в покрывало и отключился по-настоящему. Водка его догнала.

– Он правда хотел от нас уйти? – спросил я, кивая на папу.

Тётя Люба поддёрнула сырые лимонадные колготки, расправила юбку и укладывала необъятную грудь в атласный балконет. Словно два переспелых арбуза сорта «рафинад» водрузили на плоские чашечки рыночных весов.

– Было, Виталик, – честно сказала она мне, как взрослому. – Хотел Илья из семьи уйти, да я запретила. Мне чужого не надо. Твой папка парень неплохой, ты на него не обижайся. Получше некоторых. А меня зря шлюхой величают, сам же с окна сегодня видел? Я лежу, а они как мухи липнут! Идут и идут, трое мужиков за вечер! Заманали! У всех шифер полетел, что ли? Один – в Италию звал, другой – чуть не изнасиловал, третий – твой папаша – Евтушенко читал и в любви клялся… Эх, должно быть, сладкая я девка! – невесело рассмеялась она.

– А эти… «интим-фетиш-порно-сессии» у вас с папой тоже были? – напрямик спросил я, не знаю зачем.

– Ха-ха-ха! Ну и Виталик-дознаватель! – кокетливо удивилась тётя Люба. – Запомни на будущее, Виталий Ильич: дамам таких вопросов не задают!

Причесав волнистые волосы маминой щёткой, Любовь Петровна наконец-то уместила свои мега-макро-груди в корсет, как им надлежало, и дружески подмигнула мне.

– Мамке своей о сегодняшнем не болтай, Виталик? Лады? Расслабился твой папа. Это будет наш общий секрет! А я тебе куплю… чего ты хочешь?

***

– Что тут происходит? – вдруг донеслось от дверей.

На пороге спальни стояли мама и дядя Боря, за ними толпились остальные гости – тётя Надя, дядя Гена, тётя Вера, дядя Стас… Все с любопытством пялились на нас с развязанной Любовью Петровной и на отрубившегося в кровати храпящего папу.

– Что происходит? – повторила моя мама.

Она тоже была сильно закосевшая. У неё был день рождения. И на ней было дорогое золотистое платье, с утра подаренное папой.

Я вздохнул, мы с тётей Любой присели у окна и стали собирать осколки блюдечка.