Кукушка

– Ха! – усмехнулся варяг. – Сожгли? Меня? Помру, тогда сожгут, а нынче пусть и не пытаются. Как вы тут живёте? Корчма, я смотрю, совсем развалилась… Ладно, хорош трепаться. Алоиза дома? Как она?

– Алоиза… видите ли… мнэ-э… – замялся Корнелис, кусая дёснами мундштук.

– Только не говори мне, что она не дождалась меня и вышла замуж! – Норвег покачал пальцем с показной суровостью, хотя улыбка оставалась прежней. – Я её характер знаю и всё равно не поверю. Ну? Чего стоишь столбом? Я подарки привёз, сейчас мои ребята выгрузят, покажи, куда складывать.

Сказав так, гость хлопнул старикана по плечу и зашагал через плотину к дому.

– Алоиза! – крикнул он. Октавия! Я приехал! Алоиза?..

Корнелис остался стоять, глядя ему вслед и шевеля беззубым ртом.

Некоторое время царила тишина, потом началось. Предводитель викингов мелькал то в одном окне, то в другом, домочадцы бегали и голосили, что-то разбивалось, двери хлопали. С чёрного хода выскочил младший сын хозяина пристани – взъерошенный, ушастый, в одном башмаке, выскочил и хромым галопом припустил в деревню – не иначе, за подмогой (хотя какал тут могла быть подмога). Наконец всё более-менее утихло, дверь распахнулась и повисла на одной петле, варяг вышел, дикими глазами обозрел окрестности, увидел Корнелиса и двинулся к нему.

Корабль к этому моменту уже ошвартовался, часть команды спрыгнула на пирс, потопала-поприседала, разминая ноги, начала сгружать тюки и ящики, но увидала ярла и прекратила работу. Разговоры смолкли, воцарилась тишина, только чайки кричали, скользя над землёй и водой. Корнелис попятился, но чья-то рука легла ему на плечо и удержала на месте; он обернулся и встретился взглядом с высоченным рыжим мореходом. Его лицо со шрамом всплыло в памяти мгновенно – этот молчаливый тип всегда сопровождал ярла Олава в походах. Даже имя вспомнилось – Сигурд.

– Стой, старик, – проговорил он тоном, не допускавшим возражении. – Стой. Наш ярл не сделает вреда. Если ты невиновен, тебе нечего бояться. А если виновен – тем более стой.

Корнелис послушался.

Тем временем варяг подошёл к нему вплотную и остановился, глядя на него глаза в глаза.

– Как это случилось? – отрывисто бросил он, выделяя каждое слово.

Я…– Корнелис снял и скомкал шляпу. – Я хотел сказать… Не виноватые мы, господин Олав… ни они не виноватые, ни я.

– Как это случилось, я тебя спрашиваю?! – повысил голос Олав. – Отвечай как на духу, иначе я тобой сейчас всю палубу вымою и на мачте повешу просушиться! Клянусь кровью белого Христа, вымою и повешу! Нарочно мачту прикажу поставить! Как случилось, что она умерла?

– Я хотел вам сказать, – проговорил Корнелис, опуская взгляд, – но я боялся. Вы не слушали… Три года как уж… в феврале… Холодно было в тот год, господин Олав, очень холодно. Цыгане не гасили костры, так торопились на юг. Осень стылая, зима… Рожь вздорожала, уголь вздорожал… Вода в канале в сентябре замёрзла, баржи не ходили… лёд волов держал. Выручки не было. Мы многих не уберегли, у меня у самого племянник умер… и кузина… и у мельника племянница… и у старого Жана Дааса внук… и сам Жан Даас тоже умер… Мы бедняки, а у бедняков нет выбора, господин Олав, сами знаете – зимой все хотят быть поближе друг к другу. Она много ходила, помогала, но простыла… слегла…

– А девочка? Где девочка? Старик не ответил.

– Ты что, не слышишь меня? – Варяг ещё приблизился. – Где моя дочь?

Корнелис отвернул лицо.

Олав медленно, со вкусом сгрёб смотрителя причала за грудки мозолистой лапищей и притянул к себе так, что того приподняло на цыпочки. На доски посыпались пуговицы, сукно затрещало и пошло прорехами.

– Я убью тебя, лодочник, если ты мне не скажешь всего, что знаешь! – пригрозил варяг. – Мне сказали, что она пропала. Убежала. Потерялась. И недавно – меньше месяца назад. Это так? Ты это видел? Отвечай, я по глазам вижу, что ты что-то знаешь! Ну?! Это так?

– Так, – наконец признал старик. – Не соврали они: убежала. Они её в приют отдать хотели, а она сбежала. Только я не знаю куда. Был тут господин с мальчишкой, сундуки куда-то вёз, очкастый, с бородой. Она в один сундук и забралась, такая егоза. Я не знал, а то бы не позволил: вы ж знаете, как я её любил. Мне канальщики, когда обратно шли, рассказали. Пустите рубаху – больно!

Яльмар разжал пальцы. Старик сразу схватился за горло и зашёлся судорожным кашлем. Пошатнулся, уцепился за перила. Вытер рот.

Заморский гость молчал.

– Прости, старик, – сказал он наконец, – Прости. В сундук, говоришь, забралась?

Тот кивнул. Норманн всё медлил. Как называлась та баржа? – наконец спросил он.

– «Жанетта». Кажется, «Жанетта».

– Где её найти? Корнелис помотал головой:

– Не знаю, господин Олав. Я не знаю, правда. Они из Гента, и сейчас, наверно, там стоят, товаром загружаются. А может, не в Тенге, а в Брюгге.

– Так в Генте или в Брюгге?!

– Да кто ж их знает, господин Олав! Там же три канала, из Брюгге-то: в Гент, в Остенде и в Зебрюгге, хоть считалкой выбирай. Вы парочку недель побудьте здесь, подождите, может, они обратно пойдут, тогда и…

– Некогда нам ждать, – оборвал его варяг, посмотрел на облака и обернулся к кораблю. – Сигурд, Харальд! Загружайте все обратно. Ульф! Ульф?! Сматывай канат. Отчаливаем!

Он заглянул в кошель, поколебался, сорвал кожаный мешочек вместе со шнурком и сунул его в руку старику.

– На, возьми.

– Благослови вас Бог…

– Оставь при себе свою благодарность. Лучше расскажи, как они тут… как они жили.

Корнелис долго смотрел на подарок. Поднял взгляд.

– Почему вы задержались? – с горечью спросил он. – Она ждала. Она вас каждый день ждала. Они вас обе… ждали.

Викинг помрачнел и отвернулся, стиснув зубы.

– Поганые дела, – ответил он. – Я не хочу об этом говорить. Мой брат попал в беду: церковные собаки обвинили его в ереси, а король поверил. На него повесили огромный Долг, хотели испытать лумхорном. Я был в фактории у московитов, в Новгороде, и узнал об этом слишком поздно. Когда я приехал, Торкель уже был в тюрьме. Я помог ему освободиться, свёл, с кем надо, счёты, но все сбережения ушли на подкупы. Я заложил даже свой кнорр. Не было никакой возможности выбраться. Хорошо, приятель надоумил – я сыграл у Бурзе на тюльпанных луковицах; два раза выиграл, один раз проиграл, но всё равно остался в прибыли. Только так… Я дважды посылал письмо и деньги с верными людьми, а сам прийти не мог. Старый мостовщик покачал головой.

– Они ничего не получали, – с горечью сказал он. – Ничего. Должно быть, ваших людей убили гёзы или наёмники. Они вернулись? – Варяг не ответил, и Корнелис покивал головой: – Смута в стране. Смута.

Яльмар топнул, плюнул на воду, сжал кулаки и выругался по-норвежски.

– Ну что за гнусные настали времена! – в сердцах воскликнул он. – Разве Один допустил бы такое? Разве допустил бы?

Корнелис вздрогнул и перекрестился, но смолчал.

Шли минуты. Великан-северянин не двигался, стоял: о чём-то размышляя. Лица прочих мореходов были хмурыми, движения – неторопливы. Все что-то делали. Кто-то проверял весло, другой перешнуровывал сапог, ещё один – худой и долговязый – передвигал по палубе мешки, выравнивая крен. На кнорр уже закатывали последние бочки. Не было ни зубоскальства, ни веселья, никаких «Чего мы ждём? „Ну скоро ты?“ и прочих возгласов, обычных для торговцев и мореходов. Старик Корнелис поглядел на одного, на другого и ощутил холодок: на кнорре не было команды – была дружина; эти люди в любой момент готовы были взяться за оружие.

Кружили чайки. О сваи билась мелкая волна, колебля зелёные бороды водорослей. Пахло гнилью и холодной водой. Солнечное небо помаленьку затягивали облака. Темнело. На пристани оставались ещё пара штук сукна, мешки с углём, какие-то корзины и прочая разнотоварная мелочь.

– Оставьте их, – махнул рукою Яльмар. – Пусть эти заберут себе. Корнелис, возьми сукна – сошьёшь себе новый кафтан взамен этого… гнилья.

– Благодарствую, – Обветренная старческая рука со вздувшимися венами машинально запахнула разорванный ворот. – А вы, стало быть…

– Алоизу… где похоронили?

– Здесь. На кладбище, у церкви.

– Ты покажешь мне её могилу?