Нести свой крест. Сборник рассказов

Несмотря на то, что взгляд путника преисполнен был благодарности за дела былые, сам он не разделял вспышки радости святого отца.

– Не льстите мне, святой отец, и не обманывайте себя, почем зря, – произнес он в полголоса. – Вы правы, я – тот самый лекарь, который обязан вам жизнью и готовый в любой момент отдать вам все, что у меня есть. И если наша встреча сегодня – знак Провидения, то все же не стоит приписывать мне силы Всевышнего.

Священник подошел и заключил путника в крепкие объятия.

– Ну что ты, Мишель, мой добрый друг. Именно в этот миг ты можешь мне помочь, именно сейчас… Не стоит терять ни минуты. Все в руках Господа нашего, и именно он послал мне тебя… Скорей же, скорей!

Он потянул лекаря за отворот плаща, призывая сдвинуться с места и поспешить за ним. Тот нехотя подчинился, ускоряя шаг, но мало веруя в возможность что-либо изменить. Все это уже виделось ему не так давно.

Скрипнула дверь, и они вошли в полутемную комнату, где на столе догорал огарок свечи. Затхлый запах ударил в нос, стоны и детский плач слышались из разных углов.

– Отворите окно, – решительно приказал лекарь, пока глаза привыкали к темноте, – дайте свежего воздуха. Если в вашем доме, отче, есть еще свечи, зажгите. Пусть будет светло. Не стоит хоронить живых раньше времени.

По всему видно было, что он окунулся в привычную среду, движения его стали быстры, но размерены, указания резки и четки. Кажется, весь окружающий мир перестал для него существовать, сжавшись до размеров небольшой комнаты, в которой оставались только трое больных: женщина и двое детей, страдающие от невыносимых болей. Он видел, как жар сковал их тела, видел остекленевшие от мук, одурманенные глаза, вытирая испарину со лба, чувствовал дрожь в членах.

– Вы ранее показывали их врачу, отче?

Священник отрешенно покачал головой из стороны в сторону.

– О чем ты говоришь, Мишель?! – его страдания за близких были безмерны, так что на него жалко было смотреть. – В Эксе давно уже не осталось врачей: одни из них умерли, другие, я думаю, так же больны, а здоровые поспешили покинуть город раньше, испугавшись смертельной болезни.

– Люди трусливы, – резюмировал Мишель, промывая гноящиеся язвы маленькому мальчику, бьющемуся в бреду. – Но может быть это и к лучшему. Я согласен далеко не со всеми методами, применяемыми моими коллегами в процессе лечения.

– До последнего дня нам помогала одна добрая прихожанка, взвалившая на себя уход за больными, дав мне тем самым возможность продолжать службу в храме и молиться, – пояснил святой отец, поднося лекарю чистую воду, – но и она решилась оставить нас… Я не могу судить ее за этот поступок.

Наложив на лоб мальчику холодный компресс, лекарь перешел к другому ребенку – маленькой худенькой девочке с небывало выразительными глазами и густыми волосами.

– Она удивительно похожа на вас, отче, – Мишель улыбнулся едва заметной улыбкой, погладив девочку по голове.

Еще какое-то время он потратил на осмотр девочки и ее матери, а после того, как закончил элементарные процедуры, выложил на стол пригоршню розовых пилюль и встал, воздев руки к небу.

– Все в руках Господа, – он вздохнул, подходя к открытому настежь окну. – Их состояние очень тяжелое.

– Неужели больше ничего нельзя сделать, Мишель?! – священник пододвинулся к нему вплотную.

Лекарь не двинулся с места и только развел руками.

– Мы всего лишь люди, отче. Вы – святой отец, а я – всего-то грешный странник, которому довелось стать лекарем. Молитесь, отче, молитесь…

Святой отец схватил врача за плечи и с силой встряхнул, неистово закричав прямо в лицо:

– Ты хороший врач, Мишель! Лучший из всех, кого мне довелось встретить на белом свете! Всевышний даровал тебе редкую способность врачевать, наделил чрезвычайной мудростью. Так помоги же мне!

Ни один мускул не дрогнул на лице лекаря, ни одним движением не выказал он возможного возмущения, только стоял и смотрел в глаза священнику, не проронив ни слова. Устыдившись внезапной вспышки гнева, святой отец опустил руки, понурил голову и отшатнулся в сторону, в одно мгновение став не человеком, а тенью.

– Ты, и правда, лучший доктор, Мишель, – бессильно прошептал он едва размыкая уста, – я видел, как тебе доводилось ставить на ноги безнадежно больных. Я видел, как ты излечил многих в Ажане [Ажан – город в регионе Аквитания, Франция, расположенный на берегу реки Гаронны у подножия 162-метрового холма Эрмитаж, в котором в 1537 г. разразилась страшнейшая эпидемия чумы]. Ты творил чудеса, Мишель. Ты осмелился вступить в схватку со смертью, и ты смог победить ее. Я видел это… – из его глаз полились слезы, он молил только об одном: – пожалуйста, сотвори вновь чудо. Твои волшебные пилюли делают слабых и умирающих сильными и здоровыми. Так дай же нам больше пилюль!

Мишель отвернулся от собеседника и долго глядел на улицу, храня молчание и нервно теребя бороду. Святой отец не отважился нарушить тишину, в которой слышны были только стоны и стенания.

– Я не чудотворец, отче, – Мишель говорил так же тихо, – и пилюли мои не волшебные. Это всего лишь лекарство. Там, в Ажане, я помогал нуждающимся и бесстрашно боролся со смертью. Мне, правда, удалось излечить сотни людей, но я не был способен вырвать у смерти свою семью. Я потерял их всех в один год, сразу. – Он вновь повернулся в комнату, глядя на больных.

Святой отец перехватил его взгляд и сразу понял ту борьбу, что происходила сейчас в душе у лекаря. Во время эпидемии чумы в Ажане ему довелось похоронить горячо любимую супругу и двух очаровательных ребятишек, и сегодня эта картинка ясно встала у него перед глазами, служа немым напоминанием, если не укором из прошлого.

– Неужели уже ничего нельзя сделать? – обреченно спросил священник.

Мишель пожал плечами.

– Нам остается только ждать и надеяться на чудо, – он поднял указательный палец вверх, акцентируя внимание на последующих словах, – прислушайтесь, отче – им уже легче. Их дыхание ровнее, и стоны почти прекратились.

Взяв в руки огарок свечи, священник прошел по комнате, подойдя к жене и детям, забывшимся тревожным сном, прикоснувшись губами к каждому и каждого погладив ладонью по щеке, ощутив сильнейший жар, мучивший их. Сейчас он готов был отдать свою жизнь, лишь бы дорогим его сердцу людям стало немного лучше.

Усевшись за стол, он прочитал несколько молитв, а затем взглянул на своего друга.

– Я не видел тебя с тех пор, как ты покинул Ажан. Что с тобой сталось, Мишель?

Лекарь не торопился с ответом, будто переживая заново все события, произошедшие с ним за последние несколько лет. На его лице блуждала ироничная горькая ухмылка.

– Я всю жизнь воевал с чумой, отче. С переменным успехом продолжались наши бои. Иногда я побеждал ее, а часто она одерживала верх. Но тогда, в Ажане, она нанесла сокрушительный удар, и я безоговорочно проиграл, положенный на обе лопатки. Когда на лицах близких я увидел вдруг зловещие пятна, я понял, что опоздал, опоздал на целую жизнь. Это была расплата за то недолгое счастье, которым я мог наслаждаться в их обществе, и чудесный дар врачевания. А после того, как я похоронил их, люди перестали верить мне… даже те, кого я вырвал из цепких лап черной смерти. Меня, Мишеля де Нотрдама, обвинили в шарлатанстве и даже постарались уличить в ереси… Отче, вы были единственным, кто встал на мою защиту перед судом Святой инквизиции, кто отважился подставить свое плечо, не отрекся от меня в критические дни, испугавшись гнева церкви… Я только вам обязан тем, что и сегодня могу смотреть на звезды, ходить по тверди земной и продолжаю избавлять людей от болезней. – Он с благодарностью припал губами к руке святого отца, – мой главный бой с чумой еще впереди. Я это знаю, и я это вижу… – На последнем слове он осекся, не решившись раскрывать тайну своих видений служителю церкви, дабы не вводить того в искушение. – После того, как вы помогли мне бежать из Ажана, у меня оставался только один выход – покинуть границы родной Франции. Долгое время я скитался по землям Италии и Германии, получив возможность переосмыслить свою жизнь, пока судьба не заставила меня вернуться… Сначала в Марсель, а теперь вот в Экс…

– Церковь не считает тебя еретиком, Мишель, – постарался успокоить своего друга святой отец. – Обвинение, предъявленное тебе, строилось лишь на наветах и не выдержало никакой критики.

– Я знаю это, отче, – Мишель де Нотрдам уверенно кивнул головой, – теперь я знаю все. Спасибо вам за поддержку и понимание.

Он встал из-за стола, накинул на плечи свой запыленный долгими странствиями плащ, взял в крепкую руку толстый дубовый посох.

– Ты уходишь, Мишель?

– Да, отче. Я сделал все, что мог, мне надо продолжить свой путь, – лекарь подошел к двери и, взявшись за кованое кольцо ручки, взглянул неповторимыми светло-серыми глазами на больных, а затем посмотрел на священника, – молитесь, святой отец. Ваша сила в молитве!

Когда затворилась дверь, святой отец упал на колени, сцепив руки перед собой. Он взывал к Господу, видя его лик перед глазами. Нервно трепетало на ветру пламя горящих свечей, источая восковой аромат, солнечный свет нещадно жег пустынные улицы. А он стоял посреди комнаты перед Всевышним, забыв о времени и пространстве, обо всем кроме своей семьи, и неистово повторял слова, дарующие спасение. Его мышцы напряглись до боли, сухожилия превратились в натянутую до звона тетиву лука, голосовые связки стали подобны струнам древнегреческой арфы. Его голос, преобразившись из шепота, гремел, эхом отдаваясь в углах комнаты, стремясь быть услышанным в небесах. Он просил, умолял, кричал и неистовствовал, негодовал и любил одновременно, отдавался не разуму, а чувствам. И когда спустя много часов, обессиленный опустился на пол, то звенящая тишина поразила его. Наступила ночь, а он и не заметил, свечи уже догорели, и в поглотившей его жилище темноте не было слышно ни звука: ни стона, ни хрипа, ни вздоха.

Внутри у него все похолодело. Святой отец с трудом поднялся, опираясь на поражающий своим скрипом стол, чувствуя, как холодный пот заливает его глаза и струится по щекам. Нащупал задутую сквозняком свечу и постарался зажечь ее.

– Анатолий… – как сквозь туман донесся до него слабый голос жены.

Он кинулся к ней, поставив свечу в изголовье кровати, и взяв в руки горячую ладонь супруги, с неимоверной лаской припал к ней щекой.

Боль отступила, и женщина вяло улыбнулась, глядя на своего мужа, представлявшегося ей сейчас еще более благочестивым и более красивым, чем раньше. Ей невидны были его серые от усталости круги под глазами, впалые щеки и дрожащие губы. Она чувствовала его сильные руки, сжимающие ее ладонь на смертном одре, и светлую безгрешную душу, в которой цвела любовь и добродетель.

– Спасибо тебе, Анатолий…

Святой отец скорее догадывался, нежели слышал ее слова.

– Наши дети уже свободны… они не болеют больше… и теперь они счастливы…

Он посмотрел в сторону, где спали его сын и дочь, рванулся было к ним, но неведомыми силами жена удержала его возле себя. Она разразилась сильным кашлем, вздрагивая всем телом, но не выпуская рук своего супруга, и когда святой отец отнял от ее рта носовой платок, то увидел на нем пятна кровавой слизи.

Стараясь не причинять боль, он склонился над ней и нежно обнял, плечи его затряслись в рыданиях, а из глаз полились слезы.