Энские истории

Я еще маленько выпью, вы не возражаете?

* * *

Ну да… Первые два дня все было ничего. К счастью, самые худшие предположения Васильича не оправдались, и во вторник мы работали уже два представления: утром и вечером.

А вот в среду-то все и началось. На сцене появились сразу три новых действующих лица, и каждому из них суждено было сыграть очень важную роль.

Первым пришел Костыль – местный энский "авторитет". Высокий, худой, желтолицый, в мятых брюках и дорогих, но нечищеных ботинках. На его лице играла презрительная улыбка. Костыля сопровождала грозная свита: пара здоровенных тупиц, угрюмо озиравшихся по сторонам.

Мы давно привыкли к подобным визитам. В каждом городке и даже городишке обязательно существует свой местный (точнее сказать – местечковый) "авторитет". От столичных бандитов подобная публика отличается, как трактор от "Мерседеса". Обычно с ними достаточно откровенно поговорить: взять лист бумаги, перемножить количество кресел в шапито на стоимость билета и затем разделить пополам, а то и на три (полный зал бывает очень редко). Чаще всего приходится наблюдать следующую реакцию – провинциальные мафиози долго чешут репу, а потом удивленно спрашивают: "А зачем вы вообще этим занимаетесь? Чего мотаетесь-то впустую?", на что получают честный ответ: "Мы так живем. Это – наша жизнь."

Костыль остановился на пороге служебного входа и брезгливо поморщился, втянув ноздрями резкий неистребимый запах бродячего цирка. В этот момент дверной проем загородила огромная фигура Юры Козупеева. Силач уныло жевал куриную ногу. По условиям контракта – для поддержания мышечной массы – ему полагалось бесплатное дополнительное питание: одна курица и один килограмм творога каждый день.

Юра задумчиво смотрел на незваных гостей сверху вниз.

– Эй! Кто у вас здесь главный? – грубо спросил Костыль.

Юра нахмурился – он всегда так делал, когда размышлял о чем-то серьезном.

– Я так полагаю, что я, – после долгой паузы рассудительно изрек Козупей и снова замолчал. – Хотя почему-то далеко не все придерживаются этой точки зрения, – честно добавил он некоторое время спустя и вдруг смущенно спрятал за спину руку, сжимавшую обглоданную кость.

– Эй ты, клоун, – рассердился Костыль, – я спрашиваю, где директор?

– Я – силовой жонглер, – с достоинством сказал Юра, тщательно подбирая каждое слово. – А директор – у себя, – он потерял всякий интерес к дальнейшему разговору с наглым визитером, развернулся и неспешно пошел в гримерку.

Костыль опешил. Он растерянно озирался по сторонам, выискивая, к кому бы еще обратиться.

Внезапно, будто из под земли, появился Васильич. Он всегда возникал неожиданно, как и подобает артисту его жанра.

Васильич все понял без слов:

– Вы ко мне? Пойдемте в кабинет, поговорим. А ребята ваши пусть здесь подождут, хорошо? У меня кабинетик маленький, все не поместимся, – и, мягко пресекая возможные возражения, спросил, – а вы уже были на нашем представлении? Еще нет? Приходите, обязательно приходите. У вас есть детишки?

Через полчаса Васильич снова показался на пороге – с Костылем под ручку. От них пахло коньяком, они улыбались друг другу, словно старинные приятели.

– Так, значит, в воскресенье уже уезжаете? – говорил Костыль.

– Да, – виновато улыбаясь, кивал Васильич.

– А то – это… Оставайтесь! Пусть будет у нас в Энске свой цирк. Я договорюсь, с кем надо, – убеждал Костыль.

– Прогорим, – ласково отвечал Васильич. – Ходить никто не будет. На неделю всего приехали, и то – сборов никаких. Хватило бы, чтобы за аренду заплатить. Да на бензин.

– Ничего, – убежденно говорил Костыль, – мы сегодня вечером придем. Все придем.

– Приходите! – с наигранной радостью восклицал Васильич. – Будем ждать. Я вас встречу. Посажу на лучшие места.

– Да ладно. Чего там? – возражал Костыль. – Билеты мы сами купим. Деньги есть. Это хорошо, что вы приехали. А то у нас культурно отдохнуть негде. Сходить-то некуда. Только в театр – драматический, но там ведь со скуки помрешь. Восьмой год одно и то же играют. "Быть или не быть?" Тоже мне, проблема. Вот "пить или не пить?" они не спрашивают, квасят все: от главного режиссера до последнего осветителя, а "быть или не быть?" их, понимаешь, страшно интересует. Еще, правда, есть у нас казино – как во всяком большом городе. Но там вообще – скука смертная. Посетителей почти не бывает, а с самим собой резаться в рулетку – последнее дело. Я в этом казино, видишь ли – хозяин. А вот цирк – это хорошо. Это то, что нужно.

– Милости просим! – кланялся Васильич.

Костыль в сопровождении свиты сел в машину и уехал. Васильич стер улыбку с лица и пошел мыть руки. Цель была достигнута: Костыль хотел обложить нас данью, но передумал – благодаря блестящему умению Васильича убеждать любого собеседника.

Первый крутой поворот в этой истории был пройден благополучно. Второй не заставил себя долго ждать.

* * *

Мы готовились к утреннему представлению: разминались, гримировались; кто-то раскатывал ковер на манеже, кто-то в амфитеатре выметал мусор из-под сидений.

Юра Козупеев лениво переругивался с Васильичем: утверждал, что потянул на тренировке спину, и теперь не может выступать – пусть, мол, Васильич ищет ему замену; ну а Васильич, прикладывая руки к сердцу, клялся и божился, что Юре замену не сыскать не то что в труппе – во всей России, а то и в целой Европе. "Ну то-то же!" – басил довольно Юра и шел в гримерку: ему только того и надо было.

Словом, все шло своим чередом.

И вот представление началось. Первое отделение, по традиции, закрывал Васильич. Трюки у него, как я уже говорил, не отличались особой сложностью. Их может работать каждый – была бы аппаратура. Внимание публики умело отвлекала ассистентка: колыхала исполинским напудренным бюстом, кокетливо покручивала немаленькой кормой, протягивая "магу и чародею" то "волшебный платок", то "летающую трость", то – "загадочный ящик", из которого таинственным образом исчезали положенные внутрь предметы. Наконец "родственники" закончили номер и, сорвав жидкий аплодисмент, ушли за кулисы. Точнее, Васильич увел "племянницу", держа ее руку высоко над головой, а сам тут же вернулся и объявил антракт.

После антракта настала наша очередь. Мы исполнили обычную программу: не очень сложную – зато чисто и без ошибок. Нам хлопали больше, чем остальным. (Правда, Козупей уверяет, что ему каждый раз устраивают овацию – однако никто, кроме него самого, этого не слышит.)

Представление закончилось – и все пятьдесят человек, не пожалевшие двадцати рублей на билет, неспешно потянулись к выходу – из прохладного полумрака в раскаленную духоту июльского полдня.

Вся труппа – в полном составе – вышла на поклоны.

Потом, когда последние зрители покинули шапито, мы закрыли двери, выключили свет и разбрелись кто куда.

* * *

Я направился в свой фургончик. До вечернего представления оставалось еще много времени, и я хотел поспать часок-другой: так проще переносить жару и голод – ведь плотно поесть я смогу только вечером, после работы; с пустым желудком летается легче.

Я открыл дверцу с нарисованными на ней синей краской крылышками и застыл в изумлении: посреди комнаты на стуле восседал совершенно незнакомый человек и пристально смотрел на меня, слегка улыбаясь. Признаюсь, я опешил. Да и вид у незнакомца был, мягко говоря, обескураживающий: черный, безукоризненно сидящий смокинг, ослепительно белый пластрон, бабочка, в петлице – алая роза, а на мизинце – перстень с прозрачным голубоватым камнем. Наверное, это был бриллиант – я не разбираюсь в драгоценностях. Одним словом, незваный гость не выглядел жуликом или воришкой; напротив, было в его облике нечто значительное, нечто, внушавшее уважение и даже некую робость.

Увидев меня, он поспешно вскочил со стула и весело рассмеялся.

– Ах, здравствуйте, здравствуйте! – он завладел моей рукой и принялся энергично ее трясти. – Вы уж простите, ради Бога! – тут последовал новый взрыв смеха, – что я без приглашения!

– Вы кто? – настороженно спросил я. Тогда мне казалось, что это самый естественный в подобной ситуации вопрос. Как оказалось впоследствии – наиболее глупый из всех возможных.

– К величайшему сожалению, никто не может меня вам представить, поэтому отрекомендуюсь сам, – он вытащил из нагрудного кармана (откуда-то из-под розы, и протянул вместе с оторвавшимся алым лепестком) визитку с золоченым обрезом. Я тупо уставился в массивные черные буквы, набранные кудрявой латиницей.

Фамилия не прояснила ровным счетом ничего – мало того, она показалась мне ничуть не менее диковинной, чем внешний облик ее обладателя.

Тогда я задал еще один вопрос – ненамного умнее предыдущего:

– Чего вы от меня хотите?

Незнакомец прекратил улыбаться и стал серьезен:

– Я хочу быть вашим импресарио. Хочу предложить вам хороший ангажемент.

Мне показалось, что я не расслышал его слов; вернее, расслышал их неправильно.