Из варяг в греки. Набег первый

С поляны отпустили шуточку про кишки и рассмеялись.

– Наших девиц куда увели? – продолжил Любор.

– Не знаю о том. Перуном клянусь, не знаю.

– А где ещё ваши тут?

– Остальные ушли. А нам ждать велено малую дружину княжичеву, и утром тоже уйдём. Никого не тронем.

– Не тронете? – зашипел ему в лицо Любор, – Лжец! Вы уже руки запустили. Куда направились те, кто ушёл? У них наши жёны.

– Не ведомо. Кто ж мне-то скажет, сам посуди. Ну кто я такой?

Любор поставил караульного на колени и вознёс копьё.

– Если ты никто, и ничего не знаешь, то к чему землю топчешь и небо коптишь?

– Не убивай! – захрипел тот, падая лицом в ноги Любору, – Клянусь, Перуном, Сваргой, матерью сырой землёй! Не знаю, куда увели девиц. Да и не найдёшь уже. То были, видать, остатки, кто сзади шёл, да полакомиться решил, свернул к вам. Они уже догнали дружину, уже до кораблей дошли, и утром, глядишь, в Киеве будут. Пощади. Забудь ты девок, увели, не воротишь.

– Ах ты скот…

– Клянусь, не ведаю. Ну хочешь, вон возьми, – он кинул рукой в сторону поляны, – У нас там есть…

– Вы что же, девок с собой тащите воевать?

– У нас и девки при оружии, а как же, – в шёпоте чужака послышалось удивление.

– И правда дикари, как отец и говорит. А людей зачем едите?

Чужак приподнял лицо и непонимающе взглянул на Любора.

– Чего тут? – послышался голос сзади.

Любор обернулся и увидел Горазда с Витко. Тут же, улучив момент, древлянин вскинулся на ноги и кошкой распластался над землёй – прочь. Но Горазд уже держал стрелу на тетиве, и прежде, чем чужак успел достичь зарослей, в спине его торчало пернатое древко. Второе следом вошло в шею, и только страшный беспомощный писк смог выдавить караульный. На поляне того писка не слыхали.

Они вернулись к своим, рассказали об увиденном, и Стоян решил, оставив лошадей, войти в лес и напасть на становище. Перерезать всех, пока те спят. У него был десяток людей, там – в два раза больше, но внезапность, как известно, сражается за сотню бойцов.

– Отче, – Любор шёл рядом с ним, – Знал ли ты, что Аскольд, князь Киевский, созывает племена в поход на Византию?

Стоян недовольно оглядел его.

– Правильно тебе друг твой говорит – не суй носа, куда не след.

И поторопился обогнать Любора, нырнув под тёмную сень дубравы, где мерцала белым пятном спина Горазда.

Они разошлись дугой вокруг заветной поляны, и в этот раз не прозвучало священное «Слава Перуну!», не трубил рог, но всё кралось, как змея, и в ночи слышались сначала – хрипы перерубленных глоток караульных, потом запоздалые крики спящих.

Видимо, их было больше двадцати – Любору показалось, что вокруг не осталось ничего, кроме боли, хруста пронзаемой плоти, и воплей. Бесконечно долго, бесконечно много раз, словно одного за другим его соплеменники уничтожали сотню беспомощных людей. Вот один вскакивает с ложа, пытается понять, что случилось, и уже нащупывает в животе древко копья. Вот другой совершенно нагой, отползает в красные угли костра, путается в траве, и уже нет его. А вот женщина, вторая, третья – выбегают из шалаша, как пчёлы из потревоженного улья. С растрёпанными косами, водят руками в ночи, и их колет в грудь Стоян, Первуша, сопливые гридни, даже Горазд пускает в них стрелу.

Любор оказался у такого шалаша, и решил не трогать его, а пойти поискать противника мужеского пола. Но противница женского сама нашла его. Размётывая ветви над входом, синяя от лунного света, из шалаша выскочила девица – он заметил косу, обёрнутую вокруг шеи, а в руках её – короткий топор. С визгом размахнувшись, она ударила ему в голову, но Любор отскочил. Однако потерял равновесие и завалился на одно колено, и тут же получил коленом в нос. Обожгло, зазвенело, и всё враз вымокло в крови. Он отмахнулся копьём и попытался встать, опершись на него. Как почувствовал, что древко перебито пополам, и у глаз мелькнуло лезвие топора. Уже падая, он успел выкинуть ногу так, что попал ей в колено, и попал удачно – девица повалилась рядом с ним, выронив топор. В голове крошились горы, тупая боль резала глаза и глотка полнилась вязким железом, но всё же Любор успел подняться быстрей неё и поднять с земли оружие. Она, скользя в траве, отползала, белели в оскале крепкие зубы, и он успел разглядеть тонкие брови, и узкий нос, всю хрупкость её головки, похожей на яичко. Если бы не этот оскал, такой лишний здесь!

На миг он остановился, не веря, что может убить её… Как из мрака вышел кузнец Варун и накинул ей на шею петлю. Тонкие пальцы заскребли по узлу, она пыталась задрать голову, чтобы сделать вдох, но Варун тут же ослабил хватку.

– Со мной пойдёшь, – бросил он ей, и поглядел на Любора с презрением, словно тот ударил лицом в грязь перед девкой. Словно он не смог бы победить…

Любор со злостью швырнул обломок судлицы в костёр, и смотрел, как кузнец уводит на привязи девицу, и как та припадает на отбитое колено, держась руками за петлю на шее. И всё стояла перед его глазами точёная тонкость её лица. Совсем не воительницы, нет.

Люди Стояна бродили по поляне и, проверяя, нет ли живых, били копьями в лежащие тела. Удалось взять двоих пленных – эту девицу и караульного, которого в самом начале схватки оглушили булавой так, что он пролежал лицом в траве до конца, и только сейчас приходил в себя. Его трясло и рвало, и Первуша уже хотел пустить в ход свой топор, но князь запретил.

– Нам нужны сведенья, а не мертвецы. Как только эти двое всё расскажут, тогда хоть четвертуй. А пока заберём.

И обратился к пленному, присев рядом с ним.

– Ну говори, если жить хочешь. Где ещё брат ваш ходит?

Из тех путанных слов, которые сумел выдать сотрясённый мозг пленника, Стоян сделал вывод, что ещё одна стайка древлян, такая же числом, должна стоять недалеко от Получья. То было село в одном поприще пути от них, и, стало быть, отряд их успел бы дойти к нему до утра.

Викто, слышавший мутную речь древлянина, сделал другие выводы и обратился к Любору:

– Лучше бы тебе просить отца не ходить на Получье. Я думаю, князь хочет лёгкой крови, и раззадорился после такой быстрой победы. Но вряд ли на Получье кто-то есть. Если они идут через леса к ладьям на реку, то скорей возьмут к рассвету, а Получье напортив – на закате. А если решат идти пешей ровной дорогой, то всё равно туда не сунутся. К чему им влезать в болота? Смотри сам, княжич, но таково моё мнение.

Любор ощупал раздутый нос, из которого всё ещё капало, и усмехнулся.

– Если тебе хочется скорей домой и на лежак, можешь сам с ним поговорить.

Витко махнул рукой и только проворчал.

– Моё дело совет дать. Никто никогда не слушает… Так и живём. Ни Полели, ни Малинки не найти нам, стало быть.

Он вообще, как и все философы, и поворчать любил, и отпустить умел.

Получье, которое даже и название своё получило от речных излучин и ручьёв, пронизавших леса, окружали топи, и под ногами хрустела зелёная ещё неспелая болотная ягода. Душная влага стелилась в воздухе, и любой мало-мальски знакомый с лесами человек заключил бы, что повсюду тут трясины, и водить по ним дружину смерти подобно. А уж древляне, жители деревьев, знали это лучше всех. И смышлёный Викто только горько посмеивался.

Село было крайним в землях Стояна, и в уже двух поприщах отсюда, к северу, начинались земли дреговичей. Народа мирного и тихого, и почему-то имевшего страсть к такого рода местностям – возможно потому, что пояс болот надёжно охранял от нападений. Но и кочевали они реже. Если племя Стояна каждые четыре года уходило на новые места, сжигая землянки и острог, и давало пахотной земле отдохнуть от урожайных родов, дреговичи цепко держались своего клочка, свободного от топей и лесных корней.

Получье мирно спало, ни струйки дыма не поднималось над ним и – сколько глаз хватало – над лесами да болотами тоже было чисто. Даже плясуньи и купальщики, вся молодёжь, что этой русальей ночью гуляла на полянах, уже разошлась – кто парами, кто в одиночку, не найдя своего, а кто и кучками, хмельные от любви и мёда. И отряд Стояна миновав свежий, пахнущий деревом частокол, въехал в тихое село.

– А где же людоеды? – ехидно спросил Витко, и никто не отвечал ему.

Стоян слез с коня у хаты старейшины и постучался в низкую дверь. Хата была больше сродни землянке, какие накидывали ещё деды Стояна, и только крохотные сени, да окошки, обтянутые бычьим пузырём, делали её похожей на дом самого князя. Хотя всё больше теперь распространилась от карпатских гор готская манера класть срубы, да и русы привезли со Скандинавских островов свою деревянную хижину, и теперь она завелась по всем славянским землям.

Согнувшись в дверях, на пороге появился сам старейшина.

– Доброй ночи, Любогост, – приветствовал его Стоян.

Тот огладил седую бороду, близоруко щурясь, признал князя и низко поклонился, держась за поясницу.

– И тебе светел путь, княже. Что привело тебя в ночи?