Тетрадь с гоблинами

– Ты это на ходу выдумал?

– Был один мальчик. Он украл чернильницу завуча, а потом спрятался в шкафу. Его нашли в школьном погребе – сердце не стучало. А одна нога была замурована в стену, будто он пытался оттуда вылезти.

– Что за бред? Никто не знает этой истории, о ней не писали.

– О ней решили умолчать, чтобы о школе не пошла дурная слава. Вот я и подумал – а не туда ли провалился Канон, а-а-а-а-а?

– Сидорович, – сказал я тихо, – какой еще директор башни?

– Я в этом не разбираюсь.

– Вот это да-а-а-а, – протянула Барышня.

Сидорович хороший рассказчик. Пробирает от его историй. Есть что-то в его интонациях. Я, короче, тоже поверил. Не сразу, но стало ясно, что Башня печали играет в моей жизни более важную роль, чем я считал.

Я отсел к дальнему окну, сказав всем, что мне нужно время прийти в себя. Василия Блаженного дожидались молча, каждый думал о своем: Барышня – о Сидоровиче, остальные девчонки – обо мне.

– Вот она – золотая орда лучших выпускников! – сказал учитель, заходя в класс. – У меня все готово! А вы сидите. Почему?

– А что делать?

– Вставать, конечно. Скорее за мной!

* * *

В сумерках у школы (как вы понимаете, после всех событий уже успело стемнеть) был таинственный шарм. Мы шли не столько по коридорам, сколько по воспоминаниям. Некоторые участки нашего пути не освещались, школа пустовала, и лишь издалека доносились приглушенные звуки фортепиано – где-то шел частный урок музыки.

Тени напрягали, но присутствие одноклассников и Аннет, шедшей чуть впереди, чуть-чуть успокаивало. Обиженный Рома продолжал меня игнорировать, хоть и подложил мне в рюкзак печенье «Вист» в качестве поддержки.

– Факультатив будет в школе? – спросил Блаженного Евроньюз.

– Как сказать, – загадочно ответил учитель. – И да, и нет. Но вам понравится, я обещаю.

Мы переместились в другое крыло. Из-под дверей редких кабинетов струился свет: засидевшиеся учителя проверяли тетради. Говорил в основном Блаженный, нараспев, как поэт. Он рассказывал о нелепых случаях на прошлых Великих факультативах, о заслугах учителей, даже пошутил об Иннокеше – оказывается, и учителям известно о его туалетном тайминге.

Потом обратился ко мне.

– Дима, ты живой? Настоящее открытие совершил. Завтра приедут археологи. Валентин Павлович вне себя от восторга. Он сказал, что ты последнее время часто отличаешься.

– Думаете, там найдут что-то важное?

– Вот и узнаем. Я, откровенно говоря, не представляю, что за помещения таятся у нас под школой, и заинтригован не меньше вашего. Хорошо, что все обошлось.

– Кто-то предположил, что там тоннель, который объединяет школу и Башни печали, – заметил я.

– Почему бы и нет, – развел руками Блаженный. – Пришли!

В этой части школы я не бывал ни разу за десять лет. Мы оказались за подсобными помещениями, где царили пыль, паутина, покарябанный пол, огнетушитель старого образца и дряхлая лестница, упирающаяся в потолок.

– Полезайте! – скомандовал Блаженный.

– А это безопасно? – недоверчиво спросил Рома.

Сидорович слушать ответ не стал – и пополз, как муравей.

– Берите пример с товарища! Лестница безопасна, как пух, все проверено лично мной.

Пока Рома шепотом объяснял, что на пух может быть аллергия, следом за Сидоровичем по лестнице полезла Барышня, затем сам Блаженный; после них Горгона, ну и я. Мы вылезли на чердак.

На чердаке стояли какие-то ящики, старые парты и поломанные шкафы.

– Выложил тут тропинку, – тихо, будто нас подслушивали чердачные рогги, сказал Блаженный, и кивнул на свежие доски, ведущие к неприметной дверце.

Я попытался помочь Аннет. Она отстранила мою руку, а руку Блаженного приняла. К учителям ревновать не положено, я и не стал. Последним должен был забраться Рома, но в его паникерскую голову, как обычно, что-то ударило. Рома скрестил руки на груди и даже не смотрел наверх.

– Не полезу! – заявил он.

– В чем проблема, Роман? – спросил Блаженный. – Тут абсолютно точно совершенно безопасно. Я гарантирую.

– Где бумага, подтверждающая гарантии?

– Что ты занудствуешь?

– Дима уже сегодня провалился! Не хочу быть следующим!

– Рома, не выкобенивайся! – крикнул я.

– Где освидетельствование этой лестницы? Как давно ее проверяли на ветхость вышестоящие инстанции? Ты едва выжил!

– Нормально я выжил.

– Нет! Я думал, мы пойдем в безопасное место!

Так продолжалось еще минут пять, в конце концов Рома все-таки взобрался. Это произошло внезапно: он просто устал сопротивляться, потому что сопротивление есть трата нервов.

Веселая группа путешественников, утомленных длительным ожиданием приключений, протопала по дощечкам и вошла в распахнутую Блаженным деревянную дверь. В лицо ударил запах свежего вечернего воздуха. Мы оказались на крыше, и мне вдруг стало хорошо. И плохо одновременно. Ладно, чего это я… Вечер на крыше – что может быть прекраснее?

* * *

Когда-то ты заблудишься средь звезд,
Поверив, как младенец, путеводной.
Веди себя, как аист или дрозд,
А что-то там… и что-то водородной.

Эй, не подглядывайте! Я тут стихотворчеством занимаюсь. Или ладно: подглядывайте, все равно вы тут. Но тогда подскажите, что написать в последней строке, у меня не выходит.

А может «Наедине с собой, как с бомбой водородной? Вроде мощно. И передает ощущение, что ты на грани (а стихи, как известно, для тех, кто на грани). С другой стороны, сравнение с “как” уже было, повторяться нехорошо.

Ладно, оставлю задачку на потом. Но скоро ли у меня вновь случится вдохновение? Здесь-то оно родилось на раз-два. Когда Блаженный вывел нас на крышу, единственной, кто подобрал слова восторга, оказалась Барышня. Она воскликнула: “Твою дедушку!”, остальные просто ахнули.