Крест, орел и полумесяц. Обманчивый рай

Как того требовал придворный церемониал, я опустился на колени перед императором и коснулся губами края его пурпурного одеяния.

– Я исполню ваше повеление, государь.

Мне было жаль оставлять Иоанна в столь подавленном состоянии. Он делал все, чтобы спасти свою страну, но злой рок преследовал его повсюду. И если раньше у императора были мудрые советники, то теперь его окружали лишь толпы придворных лицемеров, которые едва ли могли принести пользу империи.

Покидая Влахернский дворец, я заметил группу молодых людей, более всего напоминавших оборванцев. Завидев меня, они бросились вперед, перекрывая дорогу, а когда я уже хотел позвать стражу, позади раздался неприятно знакомый голос:

– Куда это ты так спешишь?

Обернувшись, я увидел Георгия Куртесия – одного из предводителей религиозных фанатиков, ненавидевших соглашение с римской церковью. После смерти Марка Эфесского его влияние в городе непомерно возросло, и теперь он без страха бранил василевса, не опасаясь даже мечей городской стражи.

– До меня дошли слухи, что крестоносцы потерпели неудачу, – произнес Куртесий, и на его ястребином лице заиграла неприятная улыбка. – Что теперь скажут люди, которым император обещал поддержку из Рима?

– Помощи не будет, – правдиво ответил я. – Но это не значит, что мы должны отказываться от унии. За нее в битве при Варне сложили свои головы более двадцати тысяч христиан.

– И мы почтим их память, – склонил голову Куртесий. – Вот только едва ли двадцать тысяч покойников станут весомым аргументом в пользу западной церкви…

– К чему ты затеял этот разговор? – не выдержав, спросил я. – Позиция императора в отношении унии непреклонна.

– Император слаб. Болезнь поразила его душу, а очень скорое поразит и тело. – Георгий сделал шаг ко мне. – Рано или поздно трон займет один из его братьев. Но кто это будет?

Куртесий развел руками, словно предлагая мне самому назначить будущего императора, однако поняв, что разговаривать на эту тему я не желаю, он сам принялся загибать свои тонкие длинные пальцы.

– Царевич Димитрий – глуп и ненадежен, Феодор – честолюбив и своенравен, Фома – жалкий подхалим, Константин… – Куртесий сделал паузу. – Вот кто, пожалуй, смог бы стать достойным василевсом. Я даже готов приложить для этого определенные усилия… если твой господин окажется сговорчивым.

Слова Георгия удивили меня. Он явно чувствовал свою силу, иначе никогда бы не посмел произносить подобное у стен дворца и ужасной темницы Анемас, куда в прежние времена отправляли и за менее дерзкие слова.

– Кем ты себя возомнил, если полагаешь, что Константин будет слушать твои условия? – резко ответил я.

Георгий улыбнулся и подошел ко мне так близко, что я невольно отступил назад.

– Я – глас народа. Глас всех униженных и оскорбленных, что вопиет о справедливости. И если вовремя его не услышать, можно очень горько пожалеть!

Я оглянулся на оборванцев, обступивших меня со всех сторон. Лихорадочный блеск в их глазах свидетельствовал о том, что они готовы разорвать меня по первому приказанию своего вождя. Только теперь я понял, сколь огромную власть имеет Куртесий над умами и душами простого народа.

Неизвестно чем могла закончиться эта встреча, если бы не вмешательство одного человека.

– Довольно, Георгий! – послышался звучный голос, на мгновение перекрывший шум городской суеты. – Не стоит отвлекать государственных мужей от их мирских занятий!

Все обернулись – на противоположном конце улицы, облаченный в черное монашеское одеяние, стоял архимандрит Филофей, настоятель Храма Святых Апостолов. Невысокого роста, дородный, с румяным и улыбающимся лицом. Он являл собой полную противоположность вечно суровому и ссохшемуся от злобы Георгию. Последний поморщился и бросил на Филофея неприязненный взгляд.

– Мы уже уходим, – ответил Куртесий, делая знак своим последователям. – Но наш разговор не окончен. Поразмысли пока над моими словами, Франдзис.

Бросив это, он двинулся прочь, а его ученики принялись расталкивать толпу, освобождаю дорогу для своего учителя. Филофей проводил их взглядом и подошел ко мне:

– Куртесий пытается походить на Марка Эфесского, но, хотя он столь же искусен в речах, ему не хватает смирения и доброй воли, которыми обладал наш славный митрополит.

Я посмотрел на Филофея и понял, что прискорбно мало знаю об этом человеке. Свою церковную карьеру он делал тихо и незаметно, всегда ограничиваясь лишь строгим исполнением своих обязанностей. По вопросу унии он не примыкал ни к одной из сторон, сохраняя строгий нейтралитет. Это было тем более странно, что во времена политического раскола духовенства, занять высокую должность можно было лишь по протекторату одной из противоборствующих сторон.

– Георгий слишком своенравен и упрям, – ответил я. – Однако к тебе он, похоже, прислушивается. Почему?

Филофей провел рукой по окладистой бороде и взглянул на меня словно снисходительный отец на не слишком разумного ребенка.

– Твоя подозрительность похвальна. Именно благодаря ей, наш император все еще носит свою корону. Но не будь слишком мнителен – в этом городе у тебя гораздо больше друзей, чем ты думаешь.

Улыбнувшись, напоследок, он зашагал прочь и очень быстро растворился в толпе.

Жизнь в городе продолжала идти своим чередом…

* * *

Вернувшись домой, я рассказал жене о своем скором отъезде. Елена, услышав об этом, бросилась в слезы – она вновь носила под сердцем ребенка и надеялась, что хотя бы это обстоятельство задержит меня. Но я не мог нарушить повеление императора. Со скорбью в душе я должен был оставить ее и детей в Константинополе. Уже в который раз.

Однако, после ночного инцидента, который случился под крышей моего дома, я понимал, что мое общество для семьи небезопасно. Кто знает, на что еще способны люди, приславшие в мой дом профессионального убийцу?

Мой верный секретарь Алексей, услышав о назначении меня архонтом Мистры, был чрезвычайно рад, и с радостью согласился отправиться со мной в новое путешествие.

Собрав все необходимое, мы направились в порт, где я с некоторым удивлением наткнулся на Иоанна Далматаса. Наша последняя с ним встреча состоялась здесь же, не далее как две недели назад, и тогда он покидал столицу, чтобы проведать свою тяжелобольную сестру. Мы остановились друг напротив друга посреди непрекращающегося гула оживленной гавани. Несколько секунд я вглядывался в лицо своего друга, стараясь понять, какие вести он привез из своего путешествия, однако Иоанн слишком хорошо умел скрывать свои чувства.

– Как поживает твоя сестра? – наконец спросил я после короткого приветствия. – Надеюсь, ей стало лучше?

В ту же секунду я осознал, что совершил ошибку. Далматас опустил глаза, и все стало ясно без слов.

Я крепко обнял его за плечи и, рассчитывая, что это его приободрит, сказал:

– Мы отправляемся в Морею. Император своей высочайшей волей назначил меня архонтом Мистры. Поедем вместе, ты будешь очень полезен мне.

– Нет, – спокойно ответил Иоанн. – На некоторое время я должен остаться здесь, в Константинополе.

– Понимаю, – кивнул я. – Смерть близких пережить нелегко…

– Дело не только в этом, – сказал Иоанн, отступая в сторону.

Из-за его спины испуганно выглянула белокурая девочка. Ее сходство с Иоанном сразу бросалось в глаза. Заметив немой вопрос, застывший на моем лице, Далматас пояснил:

– Это дочь Анны, ее зовут Мария. Теперь я буду опекать ее.

Если бы Иоанн сказал мне, что принял магометанскую веру и решил стать странствующим дервишем, я был бы удивлен гораздо меньше.

– Уверен, что это решение ты хорошо обдумал, – протянул я, разглядывая племянницу Далматаса. – Но не слишком ли это опрометчиво? Ты ведь сам говорил, что жизнь воина находится на лезвии клинка и случись что…

– Она останется сиротой? – перебил Иоанн. – Возможно всякое, но ведь и ты, Георгий, рискуешь не меньше меня и при этом успел обзавестись тремя прекрасными детьми. Здоровья и счастья им на долгие годы!

Я внимательно посмотрел в честное и суровое лицо Иоанна и прочитал в его глаза твердое желание следовать избранному им пути.

– Прости меня, Иоанн. Я не должен был говорить всего этого. Ты хороший человек и, несомненно, станешь достойным опекуном для этого ребенка. Пусть в твоем доме всегда царят мир и благополучие.

– Желаю того же и тебе, Георгий.