Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

В княжестве, притулившемся на скале, промелькнули два чудесных дня моей жизни. Вечерами мы сидели в кафе и поглядывали на огни расстилающейся под нами Италии, днем гуляли по средневековому замку с четырьмя нависшими над скалами башнями. Тут же, в замке, я купил себе два ножа. Один – длинный, чтобы метнуть издали, как только увижу. Второй, подороже и выкидной, для последнего боя. Но надежды на успех такого боя, по правде говоря, было мало. Надеялся я на удачу. Билеты мы купили через Интернет, – нам повезло, с началом сентября свободные места на Москву были.

В эти последние дни я решил не утомлять Джулиано своими расспросами, и ждал, когда он мне сам что-нибудь расскажет. Он не рассказал, поэтому перед выездом в аэропорт я его спросил:

– Что лежит в московском кладе, Джулиано?

– Две иконы Андрея Рублева.

Я сначала не поверил, и он рассказал все, что знал сам: где, кем и когда клад оставлен. Больше никогда мы на эту тему не разговаривали.

Мы спустились из тишины и покоя небесного княжества в толчею аэропорта перед самым отлетом самолета. Возвращая в прокатную фирму наши «Дукати», оба чувствовали, что впереди нас еще последняя, и самая глубокая пропасть. Решено было, я пройду регистрацию первым, они будут смотреть на меня издали и ждать. Если я пройду без проблем паспортный контроль, проверку карманов, и благополучно покину территорию гостеприимной Италии, тогда они последуют моему примеру. Если со мной случается что-нибудь нехорошее, тогда Джулиано немедленно сдается полиции, и тогда они вдвоем с Таней будут молиться и надеяться на справедливый суд этой страны.

Проблем у меня не возникло, нас никто не хотел тут задерживать: у «семьи» появились дела важнее, чем караулить нас днями в аэропорту. Да ведь мы могли свернуть на платной трассе влево и гнать на своих «Дукати» через Альпы в Австрию… Поэтому перед самым паспортным контролем я с облегчением опустил два новеньких ножика в мусорную корзину. Затем я прошел к выходу на рейс и сел там в кресло. Передо мной за стеклом, за посадочной полосой, в синеве послеполуденного дня, на одинокой скале угадывались все четыре крепостные башни сказочного княжества Сан Мариино.

В самолете мы все сидели на разных местах, и так было даже покойнее. Я задремал и пробудился только, когда стюардессы начали разносить обед. Поел с аппетитом и снова задремал. За час до посадки мимо меня вдруг бегом проскочил в хвост самолета Джулиано. Я сжался пружиной, весь наготове. Но через десять минут он прошел спокойно обратно. Через десять минут это повторилось. И уже когда попросили пристегнуть ремни, Джулиано проскочил назад в туалет еще раз. Возвращаясь на место, он кивнул мне, поджал с досадой губы, и показал пальцем себе на живот. «Это от нервов, – подумал я, – обед ни причем».

37. Красная площадь

Прилетев в Москву, дон Спинноти остановился в отеле «Националь» с окнами на кремлевские стены. Карло с Терей уехали в «Холидэй-Инн», к Сокольникам.

Разработанный в деталях план был следующим. Основную работу должны были сделать люди из русской банды, в которую входил раньше Теря, – он всех их хорошо знал. Сам Теря тоже войдет в Кремль, – третьим, – он был уже свой для мафии человек, «дон» с Марио ему доверяли. Эти люди вскроют стену собора и достанут иконы. Они же вывезут их из Кремля в куче строительного мусора. Карло будет следить за чиновником Черкизовым, и при первом же подозрении об обмане, он быстро и тихо его зарежет. Ему же поручалось принять в руки икону и сразу везти ее своему человеку из итальянского посольства. Защищенный дипломатическим паспортом от таможенного и прочего досмотра, тот вывезет ее ближайшим самолетом в их страну, как диппочту. Карло будет неотлучно находится с ним рядом, для охраны, вплоть до благополучного приземления в Риме.

Теря заберет вторую икону и сразу повезет ее со своими бандитами в квартиру богатого коллекционера и перекупщика, которого нашел и которому доверял Черкизов. Что будет затем со второй иконой, и как русские разделят деньги, дона Спинноти уже не касалось. Однако еще неделю назад он подумывал захватить обе иконы, вывезти их, и только потом расплатиться с русскими. Но с каждым днем кремлевское дело начало казаться ему все более опасным, и он решил умерить свой аппетит.

Сам же «дон» в час операции будет мирно прогуливаться по Красной площади тихим старческим шагом, поглядывая на славянские красоты. В его мобильном телефоне будет местная сим-карта для связи только с Карло, с Терей и с Черкизовым: для координации и разруливания возможных проблем.

Однако прилетев в Москву с колотящимся в разнобой сердцем, поселившись в «Национале», дона Спинноти стало захватывать другое, и новое для него чувство: желание скорее убраться отсюда. Чувства его никогда не обманывали. Прогулявшись вечером первого дня по Красной площади, видной из окон его гостиничного номера, взглянув на витые цветастые маковки собора на площади, на склеп, в котором девяносто лет лежал непохороненный человек, на снующие через площадь в Кремль правительственные автомобили, – куда завтра должны были войти его люди, – желание убраться поскорей из этой страны, по добру и по здорову, у него только усилилось.

Дон Спинноти лег в постель рано, но заснуть не мог несколько часов. Его сердце колотилось так, что содрогалась грудь. Утром он проснулся от гудков автомобилей под окном, он давно отвык спать с окнами на городскую улицу. Проснувшись, он сразу прислушался к своему сердцу: теперь оно билось тихо, как до этого в самолете, будто и не стучало вовсе, – с долгими перебоями, меж которых, он знал, его предсердия трепещут, как бабочки крыльями, взбивая, как миксером, кровь. Он принял двойную дозу лекарства и начал одеваться.

Вскрытие стены было намечено на час дня, когда у работников за кремлевскими стенами начинался обед. Предполагалось, все дело займет не более часа. Чиновник Черкизов успел осмотреть отмеченное место у алтаря собора, и собственноручно его простучал.

Лично для дона Спинноти, даже в случае катастрофического провала всей операции, никаких серьезных последствия быть не могло. Он не столько доверял тем людям, сколько страху перед омертой, которую никто из них не посмеет нарушить. Во всяком случае, в течение ближайших суток, за которые он всегда сумеет выбраться из этой страны. Однако он привык соблюдать все предосторожности, как делал всю жизнь. На Красную площадь он вышел с пустыми карманами, в старых джинсах и в вылинявшей футболке. Единственное, что могло выдать в нем «дона» миланской мафии, это был его мобильный телефон. Но и тот был уже с местной сим-картой, купленной в аэропорту.

В полдень дон Спинноти перешел по подземному переходу площадь перед отелем, прошел мимо решетки сада и начал подниматься на Красную площадь. С каждым шагом его сердце начало ускорять ритм, начиная жить отдельно от него. Дон Спинноти так не волновался уже сорок лет, и он не мог понять причины. Он даже подумал, не вернуться ли в отель, но сразу отмел эту мысль, как не достойную. Медленно, по-старчески он продолжал свой путь, и площадь казалось ему бесконечной. Он шел к храму с витыми маковками: по карте он давно выбрал это место для своего командного пункта. В ста метрах оттуда, за кремлевской стеной начинали ломать древнюю стену его люди.

Дон Спинноти доковылял до паперти храма, и силы у него иссякли, сердце колотилось в груди, как барабан. Присесть тут было негде, и он прислонился к каменной ограде. Гуляющие по площади туристы поглядывали на него, как на нищего у церкви. Дон Спинноти вынул из кармана телефон. Звонить ему могли только, если бы возникли проблемы, – но он хотел услышать чей-нибудь родной голос. Телефон его сына Марио не ответил, и он набрал номер дочери:

– Анжела, милая… Я отвратительно себя чувствую. Где Марио?

– Его нет… Папочка возвращайся, я люблю тебя! Только не волнуйся, тебе нельзя…

– Где Марио?

– Он лежит… он не может…

– Я возвращаюсь, Анжела… Передай ему.

Сердце дона Спинноти не могло успокоиться даже теперь. С натужными ударами сердца все накопившиеся в «ушках» сгустки его старой крови стали вылетать из них и плыть по заросшим, как ржавые трубы, сосудам, чтобы неминуемо застрять где-нибудь в узком месте. Башенные часы над ним пробудились, ударили, отбивая уходящее для дона Спинноти время, он поднял на них глаза, и в этот момент сгусток крови остановился у него в мозгу. Дон Спинноти почувствовал легкое головокружение, слегка покачнулся и закрыл глаза, чтобы восстановить равновесие. Это было последнее, что он мог бы потом вспомнить. Далее наступила темень и «ничто». Дон Спинноти потерял сознание и упал на брусчатую мостовую Красной площади. Как потом рассказывал очевидец, гулявший рядом турист из Тамбова: «Стоял, стоял, потом вдруг бух, и все». Это был один из самых безболезненных переходов в небытие, который может выпасть на долю человека.

Полиция подошла к нему через пять минут. Он был еще жив. Его приняли сначала за пьяного, потом за бездомного, и только позже за больного. Перед отправкой в больницу составили акт с формулировкой «Подобран у входа в храм Василия Блаженного». Документов при нем не оказалось, выпавший из его руки мобильный телефон был сразу подхвачен и украден каким-то подростком.

Дон Спинноти умер через восемь дней, так и не придя в сознание. Пролежав в Лианозовском трупохранилище месяц, он был кремирован и захоронен, как невостребованное и неопознанное тело.

38. Доски

Вскрывали стену Успенского собора тихо и аккуратно. Работали двое местных бандитов, а Теря стоял у запертых снаружи дверей. Черкизов сидел у себя в кабинете и ждал, когда кончится этот мучительный час, когда он выйдет и выпустит из Собора этих людей. Он подходил к окну, глядел на купола собора, потом садился за стол, укладывал на него руки, а поверх них свою голову.

Все проходило пока без проблем. Местные ремонтные работы были начаты Черкизовым еще вчера, – и по документам, и по факту. Тогда же он приходил сюда со своими рабочими, они и оставили тут необходимый инструмент. Когда те ушли, он сам простучал алтарную стену и сразу нашел в ней глухое и пустое место – пазуху. Находилась она низко и походила на узкую широкую нишу. Вверху нее, под толстым слоем вековой известки, прощупывались кирпичи: они могли тут лежать только для одного, чтобы открыть и закрыть эту нишу. Работы тут было всего на полчаса.

Причиной работ Черкизов указал новую протечку с крыши. Они беспокоили местных монахов все пять веков, со времен постройки этого храма: архитектор Фьораванти применил здесь по-южному тонкую кладку сводов собора, в один только кирпич. Поэтому кремлевский хозяйственник Черкизов обязан был вовремя об этом побеспокоиться. Все необходимые бумаги были должным образом оформлены, лишние люди отосланы в местные командировки, мусор собран заранее, и пикап для его вывоза заказан.

Но в эти беспокойные часы Черкизов был на грани нервного срыва. За последние две недели его нервы были совершенно измотаны. Как умный человек, он готовил себя к худшему. А это было очень реально: при вскрытии стены собора, или при выходе из Кремля, кого-нибудь из этих бандитов ловят, те раскалываются, и за Черкизовым приходят. Все остальные варианты катастрофических событий он не хотел даже себе представлять, вспоминая стариковскую поговорку из своего детства: думай – не думай, все равно будет не по-нашему. Но больше всего Черкизов сейчас хотел бы пробудиться из этого кошмарного сна, и чтобы все это, оказалось, случилось не с ним. Или заснуть и вообще больше не просыпаться.

По договоренности еще месячной давности, первая вынутая из алтарной ниши икона достается итальянским партнерам. Вторая – русским. Остальное, если таковое имеется, делится пополам и сразу разыгрывается. В нише действительно оказались доски. Всего две. Никто и ничему поэтому не удивился. Они были зашиты в истлевшие рогожи, засыпаны пылью, известкой и копотью. Кирпичи, по возможности, аккуратно были возвращены на свои места и затерты обсыпавшейся штукатуркой. Вскрытие было, конечно, заметно, но могло простоять, не привлекая внимание, еще несколько дней – службы в храме не проводились, экскурсанты приходили организовано и редко.

Две доски середины пятнадцатого века, поразившие когда-то итальянца Фьораванти, – а иначе, он не удостоил бы их чести быть сохраненными для потомков в своей постройке, – были бесценны сами по себе. Но написал эти иконы никто иной, как Андрей Рублев, – его имя и значилось в дневниках Фьораванти. К двадцать первому веку сохранилась лишь одна достоверно подлинная его работа: «Троица». Обсыпавшийся наполовину «Спас» только приписывался его авторству. Остальные его работы считались утраченными в веках. Поэтому вынутые в истлевших рогожах две доски увеличивали дошедшее до нас наследие этого гения сразу вдвое.

Пикап разгрузился от мусора на окраине города, там же вышли из него трое бандитов. Карло, не здороваясь, а потом и не прощаясь, получив свою доску, сразу влился на взятой в прокате машине в бесконечные московские пробки. Но времени у него было предостаточно: рейс из Домодедово в Рим предусмотрительно был выбран самый поздний. Ему предстояло передать эту пыльную доску в тряпице, как есть, не пытаясь ее даже почистить, дипломату, – его фото он держал в голове, – и работа для него окончена. Потом он будет дремать рядом с ним в кресле самолета.

Вторую икону не выпускал из своих рук Теря, – прижав к груди, и пачкая грязной рогожкой светлую рубашку. Он сидел один на заднем сидении машины, на переднем – пересыпанные кремлевской пылью два его дружка из банды. Их машина проталкивалась через пробки к барыге-коллекционеру. Тот должен был принять от них доску, – и тоже, как она есть, не вспарывая рогожу, пыльную и грязную. И только за одно то, что она была из стены кремлевского собора, отстегнуть им сразу «налом» три миллиона долларов. Ему уже позвонили, и он их ждал. Платил он только три, но стоила доска все сто.

О третьей машине никто из них не догадывался, но она сопровождала Терю с самого его прилета. Те, кто искал Терю, знали, что когда-нибудь он вернется из Италии. В системе пробивки паспортов в столичных аэропортах у них был человек, которому они хорошо платили. Враги и клиенты часто летали за рубеж, и их прилет-отлет всегда было полезно знать. Поэтому, когда Теря сел вместе с Карло в такси, чтобы ехать в отель в Сокольниках, за ним сразу тронулся один вокзальный «бомбила». С того часа за Терей «хвостом» следовала машина с двумя молодыми людьми, – только для того, чтобы в тихом месте, и без проблем, его убить. Но утром того дня эти двое неожиданно потеряли его из виду: Теря уехал из отеля на метро. Но еще вечером Теря с двумя дружками из своей банды оставили свою машину во дворе на окраине города, а сами уехали, и тоже на метро. Поэтому Терю караулили во дворе у этой машины, и к концу дня его действительно тут нашли.

Машина, в которой сидел Теря, почти не двигалась, застревая в бесконечных пробках. Солнце пекло, и жара в машине была невыносимая.

– Пить что-нибудь есть в машине? – спросил один на переднем сидении.

– Ничего.

– Не мог сообразить? В известке все рожи, и даже не напиться.

– Сейчас тормозну у супера, купишь.

– У барыги напьешься, – сказал с заднего сидения Теря. – Никаких стоянок.

– Ишь, какой он из Италии вернулся. Важный. Обратно не хочется, а Теря?

Теря не ответил. Ему противно было разговаривать со своими бывшими дружками. Ему неприятно было даже слушать пересыпанную матом их русскую речь.

– Ладно, начальник, мы тормознем тут, купим воды, а ты посидишь и машину постережешь.

– Нельзя. Вам говорили!

– Нам от жажды сдохнуть, или что? Сиди, и отдыхай.

Свернули на стоянку суперсама, оба вышли.

– Останься кто-нибудь! – прикрикнул Теря.