Революция, или Как произошел переворот в России

«Вам необходимо придти на помощь Государю. Он совершенно один и измучен. Вам надо отправиться в Петроград, принять командование всеми войсками и водворить порядок», – ответили мы Иванову.

«Поздно теперь, части зашатались и верных мало осталось. Мне, конечно, самому ничего не надо. Жизнь к концу. Я рад и счастлив помочь Его Величеству, но как это сделать. Необходимо иметь хоть небольшую, но твердую часть, чтобы до Царского к Императрице доехать и охранить семью, а там уже действовать как Бог укажет», – рассуждал Иванов.

«Вы сегодня за обедом переговорите с Государем, скажите ему свои соображения и доложите, что готовы принять на себя поручение Его Величества проехать в Петроград для водворения порядка. Государь так волнуется событиями и за Императрицу и детей. Он наверное будет благодарен, что Вы возьмете на себя умиротворение столицы и станете во главе этого тяжелого и серьезного дела. Бог поможет Вам. Вас знает вся Россия».

Мы оставались у Иванова больше часа, обсуждая то трудное и опасное дело, которое он соглашался взять на себя. Должен отметить, что старый генерал-адъютант не поколебался ни одной минуты пойти на помощь Царю и России в эти роковые дни. Он обсуждал только вопрос, как лучше сделать это, и ни разу даже не намекнул, что он не может и не хочет этого делать. Больше всего смущало старика то, что «поздно хватились, надо бы раньше направиться туда в Питер», и часто повторял «боюсь, поздно».

«Мы Вам устроим сегодня за обедом место рядом с Государем», – сказал С. П. Федоров, – «я скажу гофмаршалу князю Долгорукову об этом».

Мы распрощались и поехали во дворец. По пути на Днепровском проспекте у ярко освещенного изнутри дома мы заметили автомобиль дворцового коменданта, и Сергей Петрович сказал мне: «Смотрите, это Воейков все хлопочет и устраивает квартиру для своей жены. Он ждет ее на днях».

Я крайне удивился, услышав эти слова, и не мог себе представить, что в такие минуты, когда все страшились за судьбу всего нашего строя и Царской Семьи, такой близкий ко двору человек мог быть так спокоен. Верно он не сомневается, что все обойдется благополучно, иначе не стал бы он заниматься такими пустяками. Ведь ему более чем кому-либо известно положение дела.

Этот последний обед, 27 февраля, у Его Величества в Ставке до отречения Государя я ясно помню. Он врезался в память. Приглашены были генерал Кондзеровский и какой-то полковой командир, прибывший с фронта. Затем за столом находились только те, кто постоянно обедали с Государем, т. е. вся свита и иностранные военные представители.

Тяжелое настроение господствовало у всех. Молча ожидали мы выхода Государя из кабинета. Его Величество в защитной рубашке появился за несколько минут до 8 часов. Он был бледен, его большие, красивые глаза смотрели не так, как всегда. Были видны и грусть и тревога. Государь обошел всех молча и только приглашенному командиру полка сказал несколько слов.

За столом рядом с Государем сел генерал-адъютант Иванов, и они весь обед тихо разговаривали между собою.

Когда вышли из-за стола и направились в зал, Государь подошел к дежурному генералу Кондзеровскому и сказал: «Я Вас прошу непременно сделать распоряжение относительно того лица, о котором я говорил Вам. Это поручение моей матушки, и я хочу непременно его срочно исполнить».

Генерал Кондзеровский сказал: «Слушаюсь, Ваше Величество, я немедленно отдам приказание».

Государь сделал общий поклон и ушел в кабинет.

Все стали расходиться. Ко мне подошел генерал-адъютант Иванов и сообщил, что наше общее желание удовлетворено: Государь повелел ему отправиться с Георгиевским батальоном сегодня в ночь в Царское и затем в Петроград для водворения порядка. Николай Иудович добавил: «Его Величество приказал побывать у него еще раз для дополнительных директив. «Ведь Вы уезжаете сегодня ночью в Царское, где будете 1-го марта», – говорил мне Государь. Дается ответственное министерство, послана об этом телеграмма в Петроград. Государь надеется, что это внесет успокоение и восстание можно будет потушить. А я все-таки опасаюсь, не поздно ли. Да и сам Государь, как Вы видели, сумрачен и очень тревожится. Я с Георгиевцами поеду прямо через Дно на Царское и Петроград, а Императорские поезда пойдут через Смоленск – Лихославль – Тосно на Царское».

Мы простились с Николаем Иудовичем, я пожелал ему успеха и сказал: «Бог даст, скоро встретимся в Петрограде».

«Дай Бог», – ответил генерал Иванов и, наклонив голову, торопливо пошел в кабинет Государя.

Часов в 11 часов вечера, когда я сидел у себя в комнате, ко мне вошел барон Штакельберг и взволнованным голосом сказал:

«Скорее собирайтесь. Мы сейчас уезжаем. Государь едет в Царское. Происходят такие события, что нельзя сказать, чем все это кончится. Правда, ответственное министерство, на которое согласился Его Величество, может поправить дело. На него только надежда, но все-таки очень тяжело».

Через полчаса мы уже переезжали в автомобилях в свой свитский поезд.

Вместе со мною в этом поезде ехали: командир собственного Его Величества железнодорожного полка генерал-майор Цабель, церемониймейстер барон Штакельберг, комендант поезда подполковник Таль[101 - Таль Георгий Александрович фон – ротмистр л. – гв. Гусарского полка, позднее подполковник, комендант царского поезда. Участник Белого движения. С 1920 г. в эмиграции.], начальник дворцовой охраны полковник Невдаров[102 - Невдаров – полковник, начальник дворцовой охраны.], затем офицеры конвоя, сводного полка, собственного жел. – дорожн. полка, чины канцелярии министерства Двора. Наш поезд должен был уйти раньше «собственного Его Величества» на час.

Весь этот вечер и почти всю ночь мы все не расходились и беседовали о нашем срочном отъезде и хотя выражали надежду, что предуказанный парламентский строй внесет успокоение в общество, но отошли мы из Могилева, после 2 часов ночи 28 февраля, с большой тревогой.

Переезд Могилев – Орша – Смоленск – Лихославль – Бологое – Малая Вишера

Вторник, 28-го февраля[103 - Император Николай II кратко записал 28 февраля в дневнике: «Лег спать в 3?, т. к. долго говорил с Н. И. Ивановым, кот. посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Спал до 10 час. Ушли из Могилева в 5 час. утра. Погода была морозная, солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 час.» (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 265).].

Вчера, 27 февраля, в понедельник, после обеда Государь ушел к себе в кабинет и там беседовал сначала с генерал-адъютантом Ивановым и указал ему еще раз придти к нему в вагон по переезде его в поезд, затем с генерал-адъютантом Алексеевым, потом с графом Фредериксом и генералом Воейковым. С генералом Алексеевым Его Величество говорил о том, что теперь, когда будет создаваться ответственное министерство, ему придется задержаться в Царском, так как новые условия организации правительства потребуют пребывания Его в столице. Государь расстался с своим начальником штаба в полной уверенности, что генерал-адъютант Алексеев поведет дело так, как оно определено Его Величеством.

«Теперь есть телефон между Ставкой и Царским и Вы, Михаил Васильевич, будете меня держать в курсе всех дел и событий», – сказал Государь, расставаясь с генералом Алексеевым. «Дай Бог только наладить спокойствие в Петрограде Николаю Иудовичу», – добавил Его Величество.

После 12 часов ночи с понедельника на вторник Государь переехал в поезд и к Его Величеству тотчас прибыл генерал-адъютант Иванов и оставался на аудиенции почти 2 часа. Государь, как мне передавал потом Николай Иудович, по душе, сердечно и глубоко искренно говорил с ним. Измученный, боящийся за участь России и свою семью, взволнованный озлобленными требованиями бунтующей Государственной Думы, Царь сказал генералу Иванову свои грустные и тяжелые соображения.

«Я берег не самодержавную власть, а Россию. Я не убежден, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу» – так выразился Государь о своей сокровенной мысли, почему он упорно отказывался до сих пор дать парламентский строй. Затем Государь указал, что теперь он считает необходимым согласиться на это требование Думы, так как волнения дошли до бунта и противодействовать он не в силах. Государь говорил о той упорной агитации, которая давно ведется против Императрицы и его самого, и скорбел о том, что их лучшим стремлениям никогда не верили и злобные слухи доходили до того, что высказывались подозрения о возможности сношений между ними и врагом России императором Вильгельмом.

Слова Царя трогали генерала Иванова, по его рассказу, настолько, что ему трудно было иногда отвечать от спазм в горле. Государь, расставаясь с Николаем Иудовичем, поцеловался с ним, перекрестил его и в свою очередь Иванов перекрестил Царя.

Его Величество лег в эту ночь поздно, после 3 часов, и встал на следующий день позже обычного времени, около 10 часов утра. Днем, во вторник, мы проехали Смоленск, Вязьму. Всюду было полное спокойствие. Стоял яркий солнечный, немного морозный, день. Царские поезда шли обычным порядком. Нас сопровождали, каждый по свому участку, путевые инженеры. Вот от одного из таких инженеров в нашем свитском поезде, который шел, как я сказал, впереди Императорского поезда, мы узнали через нашего инженера Эртеля после 4 часов дня, что образовано какое-то новое «временное правительство», а старая власть свергнута. Об этом оповещал телеграммой по железной дороге член Думы Бубликов[104 - Бубликов Александр Александрович (1875–1941) – инженер и чиновник путей сообщения. Депутат IV Государственной думы, фракция прогрессистов. В 1917 г. – комиссар по железнодорожному транспорту Временного правительства. Участвовал в аресте Николая II в Ставке в Могилеве и доставке его в Царское Село. После Октябрьской революции в эмиграции. Масон. Автор воспоминаний «Русская революция» (Нью-Йорк, 1918).], назначенный комиссаром путей сообщения. Он просил всех служащих на железной дороге «во имя добытой свободы» оставаться на своих местах и исполнять неуклонно свою работу. Кроме того получена на одной из станций телеграмма от какого-то коменданта ст. Петроград сотника Грекова[105 - Греков – поручик, военный комендант Николаевского вокзала в Петрограде во время Февральской революции.] о «направлении литерных поездов А и Б (т. е. свитского и Царского) непосредственно в Петроград, а не в Царское Село через Тосно».

Эти неожиданные сведения нас всех крайне взволновали. Стало понятно, что в Петрограде уже совершился революционный переворот и образованное «временное правительство» свободно распоряжается Императорскими поездами, решаясь направлять их по своему усмотрению. После получения этого тревожного известия мы, следовавшие в свитском поезде генерал Цабель, барон Штакельберг, полковник Невдаров, подполковник Таль, чиновники канцелярии министерства Двора А. В. Суслов[106 - Суслов А. В. или А. Н. – заведующий отделом канцелярии Министерства Императорского двора.] и я стали обсуждать вопрос, как же реагировать на него. Постановили, чтобы я написал обо всем, что нами узнано, письмо профессору С. П. Федорову, едущему в поезде Государя, с которым я был близок, с просьбой сообщить дворцовому коменданту для доклада Его Величеству. Письмо мною было сейчас же написано, помню карандашом, причем помимо фактов, было высказано соображение, что в этих обстоятельствах ехать далее не следует и лучше через Бологое направиться в Псков, где находится штаб Северного фронта, там генерал-адъютант Рузский, есть близко войска и сам по себе Псков старый, тихий, небольшой губернский город, где Его Величество спокойно может пробыть и определить создавшиеся обстоятельства и выяснить обстановку. Письмо было передано одному из офицеров, который сошел с нашего поезда на ближайшей станции и дождался поезда собственного Его Величества и передал письмо лейб-хирургу С. П. Федорову. Часам к 12 ночи наш свитский поезд подошел к Бологому, где мы получили от генерала Воейкова ответную на мое письмо телеграмму такого примерно содержания: «во что бы то ни стало пробраться в Царское Село». Всех удивил этот ответ, некоторые из нас даже настаивали, чтобы задержаться в Бологом до подхода «собственного» поезда и еще раз переговорить с дворцовым комендантом, но, в конце концов, решили ехать дальше. Тронулись в путь и около часа ночи на 1-е марта прибыли на ст. Малая Вишера. Весь наш поезд не спал, мы все время обсуждали наше трудное положение и сознавали, что следовать далее не только крайне рискованно, но просто невозможно, не подвергая жизнь Его Величества опасности.

На самой станции Малая Вишера в наш поезд вошел офицер (не помню его фамилии) собственного Его Величества железнодорожного полка и доложил командиру генералу Цабель, что станция Любань, а равно и Тосно заняты революционными войсками, там находятся, кажется, роты л. – гв. Литовского полка с пулеметами, что люди этой роты из Любани уже сняли с постов людей железнодорожного полка и что он едва мог уехать на дрезине сюда, чтобы доложить о том, что случилось.

Вслед за такими, уже определенно грозными, сообщениями было сделано нами немедленное распоряжение по ст. М. Вишера занять телефоны, телеграф и дежурную комнату; выставлены наши посты, указано железнодорожным жандармам охранять станцию от всяких случайностей и она стала изолированной от сношений с кем бы то ни было без нашего ведома. Решено было далее не двигаться и ожидать здесь подхода «собственного» поезда для доклада полученных известий Его Величеству.

На станции почти нет народу. Она ярко освещена. Начальник станции, небольшой старичок, очень исполнительный и расположенный сделать все, что необходимо, перевел наш поезд на запасный путь, и мы стали ждать подхода «собственного» поезда.

Ночь ясная, тихая, морозная. Всюду царствовала полная тишина. На платформе, на путях виднелись наши посты солдат железнодорожного полка. Генерал Цабель, барон Штакельберг и я находились на платформе, поджидая прибытия Царского поезда. Около 2 часов ночи он тихо подошел. Из вагонов вышел только один генерал Нарышкин. Мы спросили Кирилла Анатольевича, где же дворцовый комендант и остальная свита.

«Все спят в поезде», – ответил он. Признаться, мы крайне поразились этому известию.

«Как спят. Вы знаете, что Любань и Тосно заняты революционными войсками. Ведь мы сообщили, что наши поезда приказано отправить не на Царское, а прямо в Петроград, где уже есть какое-то «временное правительство…»

К. А. Нарышкин, неразговорчивый всегда, и на этот раз молчал. Мы вошли в вагон, где было купе дворцового коменданта, и постучались к нему. Владимир Николаевич крепко спал. Наконец он пробудился, оделся, к нему вошел генерал Цабель и доложил, как непосредственно подчиненный, о всех событиях и занятии Любани и Тосно.

Через несколько минут генерал Воейков вышел в коридор с всклоченными волосами и начал с нами обсуждать, что делать. Некоторые из нас советовали ехать назад в Ставку, указывали на путь на Псков, о чем уже я писал днем. Генерал Воейков, помнится, сам не высказывался определенно ни за то, ни за другое предложение. Затем он прошел в вагон Его Величества и доложил Государю все, что ему донесли. Дворцовый комендант очень скоро вернулся от Государя, который недолго обсуждал создавшееся положение и повелел поездам следовать назад на Бологое, а оттуда на Псков, где находится генерал-адъютант Рузский.

Государь вообще отнесся к задержкам в пути и к этим грозным явлениям необычайно спокойно. Он, мне кажется, предполагал, что это случайный эпизод, который не будет иметь последствий и не помешает ему доехать, с некоторым только опозданием, до Царского Села.

Я прошел в купе к С. П. Федорову, который не спал, да и все уже проснулись в Царском поезде. Меня интересовало, почему такое спокойствие царило в их вагонах после того, как мы им передали безусловно тревожные сведения.

«Да Владимир Николаевич не придал им особого значения и думал, что поезда все-таки могут дойти до Царского, несмотря на приказание направить их на Петроград. Письмо он Ваше прочитал, но вероятно не доложил его Государю», – ответил мне Сергей Петрович.

«Так что Вы думаете, что Его Величество не вполне знает, что случилось», – спросил я.

«Да, я полагаю, Он не вполне в курсе событий. Государь сегодня был довольно спокоен и надеялся, что раз он дает ответственное министерство и послал генерала Иванова в Петроград, то опасность устраняется и можно ждать успокоения. Впрочем, Он мало сегодня с нами говорил», – сказал Сергей Петрович.

Пока переводили наши поезда на обратный путь, причем, дабы охранить, Царский поезд поставили позади, – мы успели прочитать сообщения какого-то листка о намеченном составе «временного правительства».

Весь состав этого первого министерства «временного правительства» почти исключительно кадетский[107 - Имеется в виду основная партийная принадлежность созданного нового Временного правительства. Кадет (к.-д.) – общепринятое обозначение члена партии конституционных демократов (партия народной свободы), образованной на основе ранее существовавших либеральных организаций: «Союза Освобождения» и «Союза земцев-конституционалистов» (в октябре 1905 г.). Партия представляла широкие круги либерально настроенной интеллигенции и находилась на левом фланге российского либерализма. Она первоначально выступала за преобразования существующего государственного строя, включая, при сохранении монархии, создание ответственного перед парламентом министерства, введение всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права и т. д. (О кадетской партии см.: Политические партии России: конец XIX – первая треть XX века. Энциклопедия. М., 1996; Протоколы Центрального комитета конституционно-демократической партии. 1905–1920. М., 1994–1998. Т. 1–3).], только Керенский[108 - Керенский Александр Федорович (1881–1970) – депутат IV Государственной думы, председатель фракции трудовиков. С марта 1917 г. эсер. Известный масон. Во время Февральской революции член Временного комитета Государственной думы, товарищ председателя Исполкома Петросовета. Министр юстиции во Временном правительстве (2 марта – 5 мая 1917 г.). В 1-м и 2-м коалиционном правительствах (май – сентябрь) военный и морской министр, а с 8 июля по 25 октября министр-председатель, с 30 августа одновременно Верховный главнокомандующий. В дни Октябрьского переворота большевиков бежал из Петрограда, возглавил выступление верных ему воинских частей, но потерпел крах. С июня 1918 г. жил во Франции, с 1940 г. – в США. Автор многих трудов и воспоминаний.] стоит левее остальных, принадлежа к партии, кажется, социал-демократов; министр военный и морской Гучков считался в октябристах, но по своей общественной деятельности и активной борьбе с правительством, и не только с ним, но даже с Государем, он являлся самым ярым проводником новых начал и перемены власти. Назначенный в начале августа 1915 года председателем промышленного комитета[109 - Военно-промышленные комитеты – сеть комитетов, возникших на местах по инициативе IX съезда представителей промышленности и торговли (май 1915 г.). На комитеты возлагалась организация промышленности в интересах обороны страны. В июле 1915 года объединявший деятельность местных комитетов Центральный военно-промышленный комитет возглавили А. И. Гучков (председатель) и А. И. Коновалов (товарищ председателя). Созданные формально для решения задач, не носивших политического характера, союзы и военно-промышленные комитеты на деле развернули активную политическую деятельность, не только поддерживая основные требования парламентского «Прогрессивного блока», но зачастую добиваясь их радикализации.], Гучков много вложил злой энергии в расшатывание основ власти и совместно с бывшим тогда военным министром генералом А. А. Поливановым, его другом, сеял недоверие в деятельность Ставки и опять-таки к самому Государю. Наша пресса, настроенная уже давно враждебно к прежнему правительству, встретила состав «временного правительства», судя по первым попавшим газетам и листкам, сочувственно и высказывала уверенность, что Россия приобретает огромные преимущества, заменив «негодную царскую самодержавную власть». Сулились победы, подъем деятельности в стране после «перемены шофера», как уже выражались тогда поклонники переворота, и устранения от власти «Николая». Так все это мы и прочитали уже 1-го марта в М. Вишере.

Помню, мы начали обсуждать состав министерства и некоторые из нас находили его соответствующим настоящему моменту. На мои замечания, что вряд ли социалист Керенский может быть полезен в составе министерства, мне ответили: «Кто знает, он может успокоить рабочих, левое крыло Думы и несколько утихомирить революционные проявления, если конечно пожелает начать работать, а не продолжать революцию»…

Уже поздно ночью, должно быть в четвертом часу, наш свитский поезд отошел вслед за «собственным».

Мы ехали в Псков к генерал-адъютанту Рузскому, надеясь, что Главнокомандующий Северного фронта поможет Царю в эти тревожные часы, когда зашаталась власть, устранить революционные крайности и даст возможность Его Величеству провести в жизнь народа спешные преобразования правления России, по возможности, более тихо по намеченной уже программе, о чем сообщено было днем 27 февраля из Ставки в Петроград. В пути на Псков мы готовили манифест, в котором Государь призывал народ к спокойствию, указывая на необходимость единодушно с ним – царем – продолжать войну с немцами. Казалось старый, считавшийся умным, спокойным Рузский сумеет поддержать Государя в это страшное время. Верил в это и сам Государь, почему и выбрал путь на Псков, а не в другое место.

Переезд Малая Вишера – Бологое – Валдай – Ст. Русса – Дно – Порхов – Псков

Среда, 1-го марта[110 - Император Николай II записал 1 марта в дневнике: «Ночью повернули с М [алой] Вишеры назад, т. к. Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь. Видел Рузского. Он, Данилов и Саввич обедали. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам, Господь!» (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 265; Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 625).].